***
Гоура, напряженная, замотанная в защитные цепи, паниковала и находилась практически на военном положении. Самые сильные пары сняли со всех заданий и бросили в холодное, скованное немотой присутствующих, гарью плавящихся проводов и визгом перегорающих приборов больничное крыло. Врачи не могли не то что войти, даже подойти к палате Агатсумы Соби, выставившего мощнейшее из когда-либо зафиксированных защитное поле настолько далеко вокруг своего местоположения, насколько это вообще возможно. Лучшие Бойцы под руководством опытнейших Жертв пытались пробить в нем хоть самую маленькую брешь — без толку! Нужно ждать, решили они. Выдохнется же он когда-нибудь! Поодаль, сливаясь с серой больничной тенью, усмехался, не без удовольствия ощущая дрожащие от гнева волны Силы, Рицу-сенсей. Что, дилетанты, съели? Вспомните теперь про неугодного слепца, а? Тут уж, пожалуй, только он и знал, что делать. Недаром же столько лет спустил на изучение Чистых, в конце-то концов. — Он двинулся! Двинулся! — какой-то женский голос вспорол монотонный зубодробильный писк. Двинулся? Агатсума?! Серьезно?.. О, как Рицу жалел, что не мог сейчас видеть! За непробиваемым стеклом двери реанимационной палаты, вырывая из себя иглы и срывая датчики, поднимался с постели забинтованный, как мумия, Боец. С каждым мгновением его медлительность таяла. Наконец он распрямился во весь рост и уверенным шагом подошел к двери. Дальнейшее происходило в считанные секунды. Агатсума окинул присутствующих безумным взглядом налитых кровью холодных глаз, молниеносным движением вскинул руки к перебинтованному лицу, рванул многослойную повязку, и губы, изуродованные несколькими свежезашитыми резаными ранами, пару раз несмело дернувшись, принялись что-то произносить. Все поняли слишком поздно. Пальцы едва коснулись бронированного стекла, и оно тысячей осколков обрушилось на головы тех, что дерзнули стоять на пути, а именно — по всему коридору. Влетевший в руку холодный и острый осколок обжег болью замершего в попытках хоть что-то понять сенсея. Только по движению Силы в звеневшем воздухе стало ясно: пленник вырвался. Он шел, ступая босыми обожженными ногами по окровавленному стеклу, меж стонущих почти-трупов, и те несчастные, что оказывались слишком близко, замолкали навечно. Их органы разрывались, не выдерживая мощи Оскверненного Бойца. «Оскверненные» — так назвал их Минами Рицу. Чистые Бойцы, которых по тем или иным причинам резко и без предупреждения бросали Жертвы. Обозленные на весь свет, обезумевшие от собственного горя, готовые порвать в клочья в самом прямом смысле любого, кто встанет на пути и попробует указывать… К счастью, это состояние не вечно. Но сколько оно продлится — неизвестно никому, даже самому Оскверненному. Давать такому требуемую им волю — самоубийство. Форменное самоубийство! Был только один, последний шанс — воспользоваться старой связью. Будь что будет. — Соби-кун, не вреди себе. Будь добр,вернись в палату, — сенсей сохранял самообладание. Агатсума резко остановился. Только что кто-то посмел отдать ему… Приказ! Неравномерно бившееся сердце снова ударилось о грудную клетку: старая, но достаточно сильная Связь последовательно сковывала тело, заставляя повиноваться. Ну уж нет!.. Небольшое усилие позволило сконцентрироваться и увидеть нить Связи. Вот она, чуть синеватая, тонкая, но управляемая сильной и умелой Жертвой. Внезапно Минами показалось, что из него заживо взялись вырывать сосуды. Все разом, всю кровеносную систему. Разум застлала едва проницаемая пелена. Только через несколько мгновений Рицу осознал, что эта ужасная вещь — боль. Кошмарная, разрывающая и выворачивающая наизнанку. Боль от медленно рвущейся Связи. Неужели Агатсуме хватило сил противиться прямому приказу?! Он стоял, забинтованный, с перекошенным от ран и гнева лицом, смотрел ледяными глазами прямо в душу, казалось, силясь ее распороть и выпотрошить. И, судя по тому, как корчился сенсей, ему это удавалось. Только тяжелое хриплое дыхание говорило, скольких сил это сейчас стоит Соби. Вдох-выдох, вдох-выдох. Он упал, как подкошенный, будто кто-то ударил его сзади по голове. Кончились силы. Мгновенно рухнул многоуровневый мощный барьер, в коридор вбежали врачи и уцелевшие пары. На пару мгновений стихшая суета возобновилась вновь. У больничного крыла сегодня будет много работы.***
— Когда я смогу его увидеть? — Рицка мерил шагами кабинет только-только восстановившегося сенсея, еще едва способного больше десяти минут ровно держать спину, не то что ходить. — Ты помнишь, что произошло два месяца назад. Я не отметаю вероятность нового всплеска, спровоцированного появлением Жертвы. — Он… Должен меня помнить. Если только он не лгал тогда, говоря о своих чувствах. — Мы не имеем уверенности, что его Оскверненность спала. Оскверненный всегда непредсказуем и не помнит себя за своей ненавистью. — Сенсей… Я слышал, он стал необычайно тих, почти безволен. Вы сами в одной из своих работ писали, что это — верный признак возвращения сознания. — Аояги-кун, не спеши. Придет время, и… — Время уже пришло. Пожалуйста, сенсей. Минами Рицу тяжело вздохнул. — Хорошо. Но вся ответственность будет лежать на тебе.***
Аметистовые глаза из-под длинной черной челки нервно метали искры в сторону ничем не примечательной двери в конце коридора, длинный кошачий хвост бил по бедрам. Этот день настал. Он ждал восемь лет. Осталось еще пять минут до назначенной встречи с Бойцом. Рицка никогда не был в этой комнате, имеющей для многих Пар историческое значение. Там Жертвы впервые встречают Бойцов. Что ж… Он встречал не впервые. Впрочем, кто мог поручиться, что Соби, находящийся за дверью — тот самый, которого увёл тогда Сеймей? Никто. Пожалуй, они оба изменились. И это всё же их первая встреча. Встреча новых их. Из-за заветной двери вышел кто-то из врачей, махнул ему рукой, подзывая, и остался стоять у стены. Наблюдатель. Мало ли, что пойдет не так… Рицка вдруг понял, что ноги у него стали ватными. Сейчас он снова увидит эти родные холодные глаза, что смотрели так долго с фото. Не помнил, как дошел до двери, как открыл ее. В глаза ударили ало-золотые лучи заходящего солнца. Очерченный ими человек сидел на высоком стуле, похожем на те, что ставят у барных стоек, и упорно смотрел в сторону, занавешивая лицо резко обрезанными под короткое каре волосами. Рицка услышал свой внезапно осипший голос будто со стороны. — Здравствуй.