Шерлок Холмс. Сериал от Губернатора Содома. 1 серия: Дело о непорочном зачатии

Настало время прочесть все письма, найденные в тайнике. Отправитель не был указан, но я узнал почерк. Это были даже не письма, а записки. Всё оказалось так, как я и думал вначале. Я посмотрел на спящего Джона: отсветы пламени из камина золотили его волосы. Он спал, наклонив голову набок и слегка приоткрыв рот. Дождь утих. Тишина была такой, что казалось, будто мир опустел. И остались только мы с моим другом, да ещё этот огонь в камине. Я поднялся с кресла и подошёл к Джону. Готов был поспорить, что ему снился беспокойный сон: белки глаз быстро двигались под веками, а пальцы правой руки слабо подрагивали на подлокотнике кресла. Я взял его руку в свою, и несильно пожал. Джон продолжал спать. Тогда я встал на колени перед креслом, завладел его рукой и приложил к своей щеке: ладонь была тёплой, мягкой и весьма уютной. Я поневоле стал думать о том, как были счастливы те, кого Джон касался, те, кто могли касаться его по праву. Я провёл подушечками пальцев доктора по своей щеке — это оказалось настолько волнующе, что я не удержался от поцелуя в середину его ладони. Мои ноздри машинально втянули запах его рук. Я бы затруднился ответить, чем именно пах Джон, но это был его, присущий только ему запах, который порой преследовал меня в моих странствиях, и которого мне в те времена не хватало. Ватсон спал, не реагируя на мои, более чем вольные манипуляции. Насколько далеко я смогу зайти? Кровь шумела у меня в ушах, и откровенно говоря, мне было не по себе. Я бы мог перенести Джона в его кровать, там мне было бы гораздо удобнее осуществить задуманное. Но проснувшись, он стал бы задавать вопросы и смог додуматься до чего-нибудь. К тому же был риск, что он проснётся, когда я попытаюсь поднять его с кресла. Я не собирался терять свой единственный шанс. Ни пижамы, ни халата Ватсон в дорогу не взял. Мы ведь не собирались остаться в Йоркшире надолго. Поэтому на нём сейчас были брюки с рубашкой и жилет. На мне, к слову были только брюки, остальную мою одежду Джон развесил сушить перед камином. Я сбросил плед на пол и расстегнул жилет Джона, потом его рубашку. Я уже видел своего компаньона полуобнажённым в банях, но тогда я мог рассматривать его, сохраняя приличия, в рамках своих обычных манер. А сейчас мне представился случай рассмотреть всё как следует: его грудь покрывал густой покров из рыжеватых волос. Этим он отличался от меня — мой торс был лишен какой-либо растительности. Хорошо развитые грудные мышцы, твёрдый живот и широкие плечи являли собой воплощение мужественности и силы. Цивильный костюм хорошо нивелировал эти символы природного превосходства. Поэтому одетый Ватсон и раздетый – это были для меня будто два разных человека. Я положил ладони ему на грудь, почти зарываясь пальцами в пушистую растительность. Под моими руками ровно и спокойно билось сердце моего друга. Чтобы услышать его лучше, я приложил к груди ухо и слушал мерный стук несколько минут. Наверное, это самый успокаивающий звук в мире — сердечный ритм дорогого тебе человека. Моя щека прикасалась к коже и волосам, нос вдыхал знакомый мускусный запах, едва-едва разбавленный запахом любимого одеколона Ватсона. Этот момент вряд ли когда-то повторится, поэтому я старался запечатлеть в своём мозгу всё до самой мельчайшей подробности. В таком положении я едва не заснул. Однако не это было моей целью — выспаться на груди моего дорогого друга. Дрожащими от волнения руками я потянулся к пряжке его ремня. Не без усилий раскрыл её, потом расстегнул пуговицы на его штанах. Только тонкая преграда из нижнего белья отделяла меня от настоящего преступления — посягательства на чужое тело. В какой-то момент я подумал, не стоит ли мне отказаться от своего намерения, ведь я и так значительно вышел за рамки законов дружбы и доверия. Но моё проклятое любопытство оказалось сильнее. Мне показалось, что под бельём, детородный орган Джона был неестественно велик. И в самом деле, когда я приспустил кальсоны на нём, оказалось, что его член был уже отчасти возбуждён. Что этому способствовало? Сон, который снился Джону? Или мои прикосновения, которые его спящий мозг мог бы принять за ласки пригрезившегося ему лица? Я не знаю. Я осторожно выпростал мужское достоинство моего друга из-под одежды. Джон даже не пошевелился от моих манипуляций — он по-прежнему крепко спал. А его член буквально на глазах увеличивался в моей руке. Мне нестерпимо захотелось взять его в рот, но для начала я должен был рассмотреть его и запомнить: не слишком длинный, но широкий, увенчанный крупной нежно-розовой головкой, едва заметно выгнутый, будто стремящийся вверх. Налюбовавшись вволю, я коснулся его губами. Гладкость кожи на головке была впечатляющей. Мои губы сами заскользили по ней, и тот факт, что я впервые держал во рту мужской орган, не вызывало у меня ни смятения, ни чего-нибудь подобного. Я позволил себе обладать Джоном в такой форме, которая не повредила бы его мужественности. Ведь по ощущениям наверняка нет никакой разницы между мужскими и женскими губами. Скользить губами и языком по гладкой головке члена было приятно, но когда я попытался взять член поглубже в рот, густая волна возбуждения прошлась по моему телу. Это не входило в мои планы — я постарался взять себя в руки, насколько было возможно в подобной ситуации. Но это было бесполезно, мой член очень быстро отяжелел и восстал. Продолжая то, что начал: сосать и лизать я сжал свой собственный член через брюки: не слишком больно, но и не ласково. Реакция моего тела была прямо противоположной ожидаемой, вместо того, чтобы успокоиться, я почувствовал дичайшее желание, которое меня даже напугало: ведь передо мною был не податливый норвежский лейтенант, а мой верный друг, Джон. Я хоть и преступил черту, но преступил её не окончательно, а лишь настолько, насколько мне позволили совесть и здравый смысл. На помощь себе я призвал мысли о разных неприятных и омерзительных вещах. Только это и помогло мне взять себя в руки и продолжить мой эксперимент. Моё положение было весьма не комфортное: мне было бы удобнее, если бы Джон сидел ближе к краю кресла. Увлекшись процессом фелляции, я мягко подхватил его под бёдра и потянул на себя, но в этот момент он, к моему ужасу, пошевелился и издал не то стон, не то сонное кряхтение. На несколько секунд я замер словно поражённый молнией. Но Джон продолжал спать, и я снова взял его член в рот. Он немного потерял свою твердость, поэтому я счёл нужным немного помочь себе рукой. Головку члена я держал во рту, а рукой мягко, но сильно двигал по стволу. Движения мои, надо сказать, с каждой секундой становились всё более интенсивными, и вскоре я почувствовал под рукой лёгкое трепетание, предвестие эякуляции. Я подготовил платок, но не воспользовался им, позволив семени беспрепятственно брызнуть мне в рот. Его вкус поразил меня. Это было не похоже ни на одну из знакомых мне жидкостей. Вкус был терпкий, сладковатый, но в целом малопривлекательный. Однако я держал семя во рту несколько секунд, прежде чем проглотить, мне нужно было запомнить это ощущение навсегда. Это никак не соотносилось с моим экспериментом, но пригодилось бы мне в будущем, когда вместо живого Джона, я буду наслаждаться его мысленным образом. Аккуратно поправив одежду моего друга и встав с колен, я сразу едва не упал. Меня клонило в сон с немыслимой силой. Я уже собрался буквально рухнуть в свою постель, как вдруг подумал, что раз Джон заснул в моей комнате, то мне целесообразнее перебраться на его половину нашего смежного номера. Когда я проснулся, дневной свет уже заливал комнату. Мой дорогой Джон стоял рядом с кроватью, на которой я заснул и смотрел на меня с улыбкой. — Вы спали как дитя, — сказал он. — Вставайте, скоро будет завтрак. Сердце моё защемило от его приветливого тона — как бы он со мною говорил, если бы узнал о моём ночном эксперименте. Вещи мои оказались не только сухими, но и отглаженными: проснувшись раньше меня, Ватсон позаботился отдать их прислуге для приведения в надлежащий вид. После моего возвращения, он действительно возился со мною, как с ребёнком. Я видел в его глазах море любви и нежности, но мне, к несчастью, этого было мало. Я хотел владеть не только его душой, но и телом. Мы завтракали молча, но я замечал, что Ватсон бросает на меня вопросительные взгляды. В конце концов, отставив чашку, он не выдержал: — Холмс, так что там с вашей теорией, которую вы собирались проверить? Вы ведь никуда не выходили? — Не выходил, но проверил. — И что? — Вы выспались, друг мой? В кресле должно быть не слишком удобно спать? — Да, не слишком, — согласился Ватсон и помассировал затылок. — Странно, что я вообще заснул в кресле, однако спал я очень крепко. Утром немного болела спина, но я сделал несколько гимнастических упражнений, и всё вроде прошло. — Значит, вы готовы к новому путешествию? — Куда? — В Баробридж, в десяти милях отсюда. — Зачем? — Мы едем в гости к мистеру Джиму Хопкинсу! — Жениху? — Уже нет! Но сначала мы пошлём телеграмму, чтобы выяснить дома ли мистер Хопкинс. У меня в этом есть сомнения. Так что, Ватсон, пойдёмте искать ближайшее почтовое отделение. Пока ответы на мои телеграммы не были получены, я предложил Ватсону прогуляться. И повёл его в другую сторону от монастыря. Мы прошли три тихие деревенские улицы, и вышли в поле. После вчерашней непогоды грунтовая дорога размокла, и гулять по ней было не слишком приятно, но Ватсона, казалось, это не беспокоило. Он взял меня под руку: — Послушайте, Холмс, вы что-то знаете и молчите. Расскажите же мне! — Что именно вас интересует? — Всё! Это, пожалуй, самое странное дело за которое вы взялись. — Да, странное… Скажите, друг мой, вы были когда-нибудь влюблены крайне страстно, но безответно? — Что? — Ватсон покраснел и сразу убрал руку. — Я же не прошу вас рассказывать мне подробности, — поощрил я его. — Скажите просто, было ли на вашей памяти, что муки неразделённой страсти были так мучительны и так болезненны, что вы пошли бы на преступление, чтобы удовлетворить их? — Нет… Постойте, вы говорите об изнасиловании? — Разве мы расследуем изнасилование? Так каков ваш ответ? — Вы меня запутали, Холмс. Повисло молчание. Потом Джон заговорил: — Холмс, я слишком горд, чтобы силой добиваться любви. Если меня отвергли, то я просто ухожу. — Жаль. Тогда вам не понять Джима Хопкинса. Я всегда подозревал, что в вас больше сентиментальности, чем темперамента. — Чёрт бы вас побрал, Холмс! Что там произошло? Хватит меня мучить неизвестностью. — Ватсон, это чужие тайны. — Как будто вы меня не знаете, — слегка обиделся Ватсон. — Джим Хопкинс был страстно влюблён в мисс Керрингтон. Она ему отвечала тем же. Но однажды они очень серьёзно поссорились, и мисс Керрингтон восприняла это так болезненно и глубоко, что решилась уйти от мира в монастырь. Сначала временно, а потом, возможно и навсегда. Мистер Хопкинс был неутешен. Он не мог потерять любовь и смысл всей своей жизни. Он, кстати, сирота. Возможно, это тоже имело значение. Поскольку пробраться в монастырь, и открыто поговорить с беглянкой ему не удавалось, он призвал на помощь третью сторону. — Третью сторону? — Да, одну из женщин, живущих в монастыре. Она согласилась быть посредником в переговорах несчастного влюблённого. Не безвозмездно, конечно. Хопкинс – преуспевающий фермер, деньги у него водятся. Но мисс Керрингтон на переговоры не соглашалась и уже твёрдо решила стать монахиней. Хопкинс, отчаявшись, решился на крайние меры. — Боже, Холмс, это же низко! — Такое явное возмущение Ватсона резануло меня по сердцу. — Вы не дослушали, друг мой. Он попросил посредника подлить в питьё мисс Керрингтон сильное снотворное. Посредницу, которая рассказала ему, как можно попасть в монастырь, он тоже попросил выпить снотворное, поскольку хотел пообщаться с мисс Кэррингтон наедине. Женщине, которая жила с нею в одной келье было попросту некуда уйти, чтобы оставить их наедине. Поэтому лучше было бы, если бы она тоже спала. — Как вы об этом узнали? — Из письма. Посредница хранила письма в тайнике, хотя мистер Хопкинс просил их уничтожить. Подозреваю, что в дальнейшем его собирались шантажировать этими письмами. — Вы всех подозреваете, друг мой. — У меня есть причина. Человек, хранивший компрометирующие Хопкинса письма, имеет некоторые специфические слабости. — Так что было дальше? — проявил нетерпение Ватсон. — Тут я вступаю в область догадок. Дело в том, что Хопкинсу пришлось провести в келье всю ночь. Днём он не мог попасть в монастырь, а с наступлением сумерек входную дверь закрывают на засов и на замок. Он мог войти вечером и выйти только утром. Должно быть, вид спящей мисс Керрингтон распалил его. Помните, какая стояла жара два месяца назад? Девушка могла спать обнажённой. — И он изнасиловал спящую! — выражение лица Ватсона меня совсем не радовало, казалось, он был готов прибить Хопкинса собственными руками. — Не изнасиловал, Ватсон! Вы сами её осматривали, она ведь девственница. — Всё равно, что бы он там не делал — это невероятная подлость. — Но он любит её, безумно любит, и пишет об этом в письме. И, просит её выйти за него замуж. — Но она опозорена! Весь город говорит о ней! — Весь город говорит о непорочном зачатии, — напомнил я. — Мой бог! Холмс, да вы на его стороне! — Снова возмутился Ватсон. Я поневоле тяжело вздохнул, и лицо Ватсона сразу приобрело другое выражение. Казалось, он забеспокоился обо мне. — Ватсон, к моему несчастью, я его очень хорошо понимаю. Джон даже остановился. Я вместе с ним. — Холмс, вы никогда не говорили! Кто?.. Эта Женщина? Что я мог ответить? Я просто молча пошёл дальше. Некоторое время мы шли молча, не касаясь друг друга. Потом Ватсон нагнал меня и снова взял под руку. Я чувствовал, что ему хочется что-то спросить. — Спрашивайте, Ватсон. — Снотворное… Выходит, мисс Керрингтон говорила правду, когда клялась, что не подпускала к себе ни одного мужчину ближе чем на два фута. Я невольно и горько рассмеялся. Ватсон изумлённо уставился на моё лицо. — Да, мисс Керрингтон — чиста. Это и вправду редкий случай непорочного зачатия. — Я не верю, что можно… трогать человека во сне, и он не проснётся. — Я проверил. — Как? — распахнул глаза Ватсон. — На себе. Снотворное лежало в тайнике рядом с письмами. Я слизал всего лишь каплю с ладони, и мне пришлось минуту стоять под водосточной трубой, чтобы не заснуть немедленно. Но потом, в комнате, я всё-таки отключился. Это очень сильный препарат. — Вы попробовали на себе неизвестное вещество! — Вы меня знаете! — Холмс, у меня тяжесть на душе от этого расследования. Что же теперь будет? Почему мы здесь, а не едем вытряхивать душу из этого Хопкинса? — Потому что и без нас найдутся люди, кто сделает это. Я просто не хочу пропустить главное. Пожалуй, нам пора на почту. На почту как раз пришло несколько телеграмм, ответы, на мои запросы. В одной из них говорилось, что Хопкинс выехал в Йорк. — Нужно торопиться. Кажется, скоро будет развязка нашего чуда. Через час мы уже были в Йорке, перед уже знакомым нам домом. Ворота были распахнуты, а из глубины участка доносились громкие голоса. Не сговариваясь, мы ускорили шаг. Через несколько мгновений нам открылась мизансцена, достойная театральной постановки. Посреди поляны, перед домом стоял немолодой мужчина с ружьём. Его дуло было нацелено на молодого человека, находившегося в пяти шагах от него. Три женщины, две пожилых и одна молодая стояли на шаг позади от мужчины с ружьём и умоляли его не стрелять. Лица обоих мужчин были полны решимости: у одного убить, у второго – умереть. Не хватало только маленького толчка. Я вытащил из кармана лист бумаги и помахал им в воздухе. — Мистер Керрингтон! Не торопитесь убивать своего зятя! — Что?! — И ружьё оказалось нацеленным на нас с Ватсоном. — Кто вы такой, чёрт побери? — Меня зовут Шерлок Холмс! Мистер Смитерс попросил меня быть посредником между молодыми людьми. Пять пар глаз уставились на меня с надеждой. Одни с кричащей, другие — с плохо скрываемой. — Это телеграмма от преподобного Уитлока из Баробриджа. Он засвидетельствовал, что десять месяцев назад он зарегистрировал брак мистера Хопкинса и мисс Керрингтон. — Дайте сюда! — прорычал старый Керрингтон. Я протянул ему телеграмму. Он опустил ружьё и стал читать. — Всё верно, — Керрингтон обвёл всех недоуменным взглядом. — Это всё меняет. Какого черта, вы все молчали? — Они боялись вашего гнева, мистер Керрингтон! — Я посмотрел на молодого Хопкинса, и одобрительно ему кивнул. — Да, да, сэр, мы боялись вашего гнева, ведь я не ровня вашей дочери, — проговорил Хопкинс. — Теперь уже поздно об этом думать, — Керрингтон швырнул ружьё на землю. Я посмотрел на Ватсона, он покачал головой. — Так они женаты? — шепотом спросил он у меня. — Ещё нет, но думаю скоро будут, — так же шепотом ответил я. Отказавшись от чая, мы отбыли в Лондон. — Так телеграмма была поддельной? — после некоторого молчания спросил Ватсон. Я кивнул. — Всё хорошо, что хорошо кончается. — Вы так считаете? — равнодушно спросил я. — Разве может получиться хороший муж из человека, который действовал бесчестно? — Но ведь он был влюблён, — проговорил Джон. — Вы повторяете мои слова, — я попытался рассмеяться, в надежде скрыть, насколько важны сейчас для меня слова Джона. — Это зависит от человека. Этот Хопкинс был готов скорее умереть, чем отказаться от своей невесты. Это внушает уважение. — Даже несмотря на манипуляции со снотворным? — я хотел знать точное мнение Джона, каким бы оно не было. — Это, конечно, за пределами моего понимания, но если мисс Керрингтон любит его, то должна простить. — Я тоже на это надеюсь. Читайте следующую серию "Дело о Ромео и Джульетте"