Шерлок Холмс. Сериал от Губернатора Содома. 1 серия: Дело о непорочном зачатии

Я скитался по Непалу и Тибету с норвежским паспортом и под именем Сигерсона. Шведско-Норвежский королевский дом, а точнее дядя короля, были моими хорошими знакомыми ещё со времён расследования убийства декана в Гетеборгском университете двенадцать лет назад. Попав в ситуацию, когда мне пришлось скрываться, я обратился к своему высокородному другу за помощью. Через три дня, ко мне в Лозанну, курьер доставил норвежский паспорт и письмо. В письме говорилось, что я могу оставить курьера, лейтенанта Карла Бергстёма, при себе как компаньона и охранника, с условием, что мы отправимся на Восток с целью собрать как можно больше сведений о местах, куда ещё не ступала нога европейца. Так я стал шпионом-этнографом, его величества Шведского короля. Мой спутник, Карл, с первого взгляда напомнил мне моего дорогого Ватсона, тот же чистый, открытый взгляд, та же военная выправка, те же льняные волосы и светлые глаза. И так же как у Ватсона, его военной профессией была полевая хирургия. Мы быстро поладили — спутник мой был крайне молчалив, так же как и я. Моё знание норвежского языка не позволяло мне вести пространные беседы, а Карл больше общался со своей записною книжкой, чем со мною. Однажды, у подножия Гималайских гор мы попали в снежную бурю. Сначала это был просто сильный снегопад. Потом начался ветер, и дорога наша, постоянно идущая в гору стала быстро покрываться льдом. И в тот момент захромала моя лошадь. Проводники подняли страшный шум, когда я спешился, и через пять минут их и след простыл. Мы с Бергстёмом остались посреди набирающей мощь снежной круговерти. Быстрая реакция и хладнокровие Карла помогли нам выжить в тот час. Он заметил среди скал небольшое углубление, мы отвели туда наших испуганных лошадей и привязали их. В нескольких метрах от углубления мой товарищ нашёл что-то вроде пещеры, куда могли втиснуться два человека. Но сначала этим двум людям нужно было «втиснуться» друг в друга. Никогда ранее мне не приходилось проводить ночь в такой тесной близости с другим человеком. Как бы то ни было, мы даже смогли заснуть, закутавшись во все имеющиеся у нас одеяла. Утро принесло с собой покой и солнце. С трудом разминая затёкшие руки и ноги, мы ползком выбрались из своего укрытия. Снега намело не меньше, чем по пояс, но он стремительно таял под лучами горного солнца. Наши лошади так же остались невредимы. Карл осмотрел копыто моей захромавшей лошадки. Оказалось, что между расшатавшейся подковой и копытом попал камешек. Потом вернулись наши проводники, и мы благополучно достигли ближайшего селения. С той поры я стал ловить на себе странные взгляды норвежского лейтенанта. Где-нибудь в Лондоне, в местах определённого толка, я бы не сомневался в их значении. Но здесь на краю цивилизации, в не самых комфортабельных условиях эти взгляды ставили меня в тупик. Мне хотелось думать, что я ошибался. Юность моя, когда в студенческих постановках мне почти всегда доставалось играть монахинь или корпулентных дам, давно миновала. Я не выглядел, как выглядят мужчины определённых наклонностей, не был изнежен, или как-то придирчив со своим внешним видом, по крайней мере, в ту пору. Но в глазах лейтенанта светился самый настоящий плотский голод. Наши разговоры, и так довольно короткие, совсем сошли на ноль, он стал избегать меня, а когда я окликал его по имени, вздрагивал, как вздрагивают люди, когда их зовёт предмет их мыслей. Я стал опасаться, что мой бедный лейтенант, задумавшись где-нибудь над обрывом, свернёт себе голову. Мне доводилось слышать, что мужчины северной Европы не считают преступной подобную «братскую» связь, однако не думал, что такое может произойти со мною на четвёртом десятке лет. И я решился. Лейтенанта нужно было привести в чувство. Однажды, на одной из больших остановок, когда отужинав, мы разошлись по своим каморкам, я вытащил со дна саквояжа опасную бритву и сбрил свою, довольно прилично отросшую, бороду. Думаю, это выглядело достаточно красноречиво, и в дополнительных объяснениях не нуждалось. После этого я постучался в дверь Карла, и дождавшись его отклика, вошёл. Он полулежал на импровизированном ложе из соломы и что-то торопливо дописывал в свой дневник. Повернув голову и увидев меня, безбородого, в одних брюках и тонкой рубашке, он залился ярчайшим румянцем. Ну, по крайней мере, опытным распутником, он не был. Я опустился на колени и попытался представить, что играю какую-то сложную и важную роль, нужную для дела. Взял его голову в свои ладони и поцеловал. В ответ я получил целый вихрь поцелуев, достаточно нежных и страстных, на мой взгляд. Карл что-то бормотал по-норвежски, расстёгивая на мне рубашку и спускаясь поцелуями всё ниже и ниже. Надо сказать, что вначале своего предприятия я не был готов переступить определённую грань, но юный норвежец довольно быстро меня совратил. Моё тело горело под его руками и губами, сердце билось, словно дикая птица в клетке. Какой-то неведомый инстинкт, о существовании которого я у себя и не подозревал, вёл меня. Помню как в тумане, как я перевернул своего любовника на живот и с какой-то первобытной жадностью вошёл в него. Поскольку смазкой мне служила только слюна, проникновение получилось довольно болезненным. Карл застонал, и на секунду это отрезвило меня. Но потом он обернулся и глянул на меня пьяными от похоти глазами, и я сжал его в своих объятиях и познал в самом, что ни на есть, библейском смысле. Отрезвление было тяжёлым. К тому же между ног молодого человека я заметил кровь. Помнится, это расстроило меня, и бедному мальчику пришлось стать ещё и утешителем. С тех пор наши отношения наладились. Теперь каждый мой взгляд он встречал с открытым лицом и приветливой улыбкой. Он стал прежним – внимательным и осторожным путешественником. В плату за это, я в течении всего нашего путешествия, при каждом удобном случае приходил к нему ночью. И вот теперь оказалось, что я мечтаю проделать с Джоном всё то, что делал с тем белокурым лейтенантом. И не просто проделать. Мне бы хотелось, чтобы Джон тоже этого хотел. Мне мечталось, чтобы он преодолел черты нашей привычной близости и ответил бы на мои сладострастные чувства. По меркам закона мои мысли преступны. По меркам морали – греховны. Мне нет ни оправдания, ни прощения. Я предал нашу с Джоном дружбу, и непотребные желания мешают мне ясно мыслить. И чтобы как-то снизить степень своего страдания, я предался старинному детскому греху. После этого я снова стал типичным английским сухарём и логиком. Изучение писем к мисс Керрингтон результатов не дали. Два из них были, по крайней мере, смешны. Даже к лучшему, что они не попали в руки вышеозначенной девицы. Письмо от бывшего жениха начиналось с угроз, а заканчивалось извинениями и мольбами выйти замуж за отправителя письма. Нужно вернуть его. Я собираюсь выяснить истину, а не ломать девочке судьбу. Я уже собрался заказать в номер чай, как появился Ватсон. — Вы выяснили, в каком монастыре пребывала мисс Кэррингтов? — Набросился я на него с вопросами. — Сколько времени она там пробыла? Ватсон достал свой блокнот. —Это небольшой монастырь в тридцати милях от Йоркшира. Она провела там девять месяцев. Я всё записал. Холмс, уж не думаете ли вы, что она забеременела в монастыре? — Монастырь, это не что иное, как дом для множества людей. Обычный дом. — Но это женский монастырь! — У них там нет разве садовников, каких-нибудь каменщиков, исповедников, в конце концов! — Каменщиков? Холмс, вам не стоило браться за это дело. Вам не хватает чуткости, когда речь идёт о таких тонких вещах. Всё может обернуться грандиозным скандалом. — Но ведь вам интересно, кто отец ребёнка? Как, кстати, прошёл осмотр? — Моё любопытство тут не причём. А девушка очень удручена, мне её ужасно жаль. Она вправду очень хороша собой. — Какой срок? — Около семи недель. — Что она сама думает по поводу своего положения? — Мы не говорили об этом. Но Смитсон сказал, что её вера пошатнулась. — Это стоит того, чтобы найти виновного и наказать. . В это время в дверь номера постучали. Это был мой заказ. — Давайте пить чай, Ватсон. А завтра с утра отправимся в монастырь. Ватсон снял номер рядом с моим. Гостиница, на моё несчастье, оказалась довольно вместительной. Благодаря негласному покровительству епископа Кентского, в монастыре святой Кэйтрин нас приняли достаточно радушно. Мне удалось поговорить с настоятельницей, и она показала мне келью девушки, где та проживала с ещё одной послушницей. Я попросил разрешения поговорить с нею, но настоятельница сказала, что женщина больна, и сейчас находиться в лазарете. Немолодая настоятельница не бралась как-либо объяснить случай, приведший нас в монастырь. Но я видел по её глазам, что она не верит в нынешнее Благовещение. В её голосе звучали осуждение и недоверие. Мне хотелось рассмотреть монастырь и его окрестности более тщательно. Понимая, что присутствие двух мужчин весьма стесняет монахинь, я сказал, что это не займёт много времени. В провожатые нам дали невысокую монашку, похожую на сдобную булочку — ключницу монастыря. Пока мы обходили монастырь, нам встретилось всего двое мужчин — старик садовник и художник, который занимался реставрацией старинной монастырской церкви. Ватсон так и впился в него глазами, наверное, мысленно примерял реставратора на роль совратителя юных монахинь. Но художник являл собою типичный образчик стареющего уранита. Но я не стал просвещать Ватсона. Просто сказал, что художник совсем плох по женской части. Ватсон мне поверил. Улучив минутку, когда ключница отвлеклась, Ватсон спросил, что я хочу здесь найти. Но я и сам затруднялся с ответом на этот вопрос. Монастырь сам по себе не давал пока ни единой зацепки. Поэтому я принял решение остаться поблизости ещё какое-то время. Нам посоветовали гостиницу, где обычно останавливались родственники монахинь, когда изредка приезжали их навестить. Гостиница была небольшая, и нам с Ватсоном достался смежный номер. Я расценил это как хорошее предзнаменование. После обеда Джон углубился в свои записки (прямо как мой белокурый норвежский друг), а я собрался снова прогуляться по окрестностям монастыря. Некоторые особенности его архитектурного ансамбля заинтересовали меня. Погода была преотличная: небо затянули плотные облака, шёл дождь. В четыре часа пополудни наступили сумерки. Собак в монастыре не водилось, а ограда была недостаточно высокой, чтобы остановить такого джентльмена, как я. Попросту говоря, попасть на монастырский двор оказалось достаточно легко. Я без проблем миновал теплицы и птичник. На пути мне никто не встретился, видно непогода загнала женщин в дом. Мне тоже надо было попасть в жилой корпус. Я мог сделать это только днём, потому что ночью монастырь запирался не только на замок (замки для меня не существуют), а ещё и на большой старинный засов. Все окна в здании забраны частыми металлическими решётками. У монахинь наступило время трапезы, и все они собрались в большой столовой. Мне удалось беспрепятственно добраться до кельи, в которой жила мисс Керрингтон. Келья не запиралась ни изнутри, ни снаружи. Однако я заметил на полу следы, судя по которым некоторое время назад дверь изнутри подпирали тяжёлым стулом, одним их тех, что стояли у кроватей послушниц, и служили ночными столиками. Комната была небольшой: примерно пять на шесть ярдов. Я проверил окно и решётки на нём — всё было весьма прочным. Мебели в комнате было мало, поэтому обыск не отнял у меня много времени. Да я и не ожидал найти что-либо среди личных вещей второй послушницы. Потом я осмотрел комнату: потолок и стены были покрашены белой краской, а пол покрыт неокрашенными сосновыми досками. Очень быстро я нашёл доску с расшатанными гвоздиками. Как я и ожидал, под доской оказался тайник. В углублении лежали: початая бутылка виски, несколько исписанных листков, три купюры по пять фунтов и две склянки. Одна красивая, с гранёной пробкой, содержала духи под названием «Клеопатра». Вторая склянка – простая, с надёжной крышкой и ярлычком с полустёртой надписью от руки, содержала неизвестную жидкость. Я мог разобрать только, что надпись была на латыни. Осторожно понюхав содержимое второй склянки, я убедился, что оно не имеет запаха. Скорее всего, и вкуса у него не было. Как бы не хотелось мне побыстрее оказаться в гостинице, поближе к моему дорогому Ватсону, обратный путь занял у меня гораздо больше времени, чем путь в келью. Трапеза закончилась, и монахини разбрелись по жилому корпусу. Осторожно переходя из коридора в коридор и держась поближе к дверям келий, которые очень удачно, тоже не имели засовов, я добрался почти до выхода. И тут услышал голоса. Надеясь лишь на везение, я нырнул в ближайшую келью, которая оказалась пустой, и спрятался под кровать. Когда голоса стихли, я выбрался из своего пыльного убежища и опрометью бросился к выходу. И нос к носу столкнулся с ещё одной монашкой! Просто чудо, что та оказалась старой, полуслепой и приняла меня за одну из сестёр. В гостиницу я вернулся насквозь промокший. Мой верный Ватсон сразу же стал хлопотать вокруг меня, принёс из своей комнаты плед, собрался идти за грелкой. Но я сказал, что грелка потом, а сейчас я хочу только горячего чая. И чай был немедленно доставлен, а к нему булочки, холодная телятина и сыр. Убедившись, что я, наконец, согрелся и простуда мне не грозит, доктор приступил к расспросам: — Как ваша прогулка, Холмс? Что вы нашли? — Пока ничего такого, — скромно улыбнулся я. — Нет, Холмс, не томите, я же вижу, вы что-то раскопали, — рассмеялся Ватсон. — Что-то раскопал. Но мою теорию нужно проверить. — И когда вы её проверите? — не отступался Ватсон. — Этой ночью. — Ночью? — изумился мой друг. — Вы снова пойдёте в этот мерзкий дождь, в эту сырость и слякоть?! Я вздохнул. — Есть вещи посерьёзнее холодного дождя и ледяного ветра. — Да-да, — зевая, проговорил мой друг. Некоторое время я слушал треск поленьев в камине, потом встал и накрыл Ватсона пледом.