***
За окном давно стемнело. В панельном домике почти во всех окнах горел свет. На маленькой кухне тускло мерцала масляная лампа, возле которой то и дело кружили мотыльки. У окна на стареньком стульчике сидела старушка и что-то вязала, разговаривая при этом с молодой женщиной, сидевшей напротив, судя по всему, со своей дочерью. В соседней комнате, большой гостиной, было темно. Всю комнату освещал слегка синеватый свет шумевшего телевизора. На диване сидел молодой мужчина с газетой, а поодаль от него, сидя на полу, играл мальчик лет одиннадцати и за обе щеки уплетал шоколадный батончик. — Папа, а скоро мультики начнутся? — спросил мальчик, посмотрев на отца. — Ещё нескоро, Серёженька. Вот я досмотрю хоккей, и потом будут мультики, — Ответил отец, аккуратно сложив газету и положив рядом с собой и спящей толстой кошкой Марысей. — А Ане можно со мной посмотреть? — спросил мальчик, встав с пола и посмотрев в глаза папе. Мужчина строго посмотрел на сына. — Серёженька, она наказана. Убежала в другой двор без разрешения, чуть не довела этим подвигом бабушку до инфаркта. А ещё стащила варенье из буфета и разбила банку. Так ещё на Марысю свалить хотела! — с этими словами отец подошёл к телевизору и покрутил колёсико, отвечающее за громкость, — Так что нельзя. Папа сел обратно на диван и продолжил пристальное наблюдение за происходящим на экране. Изредка комментировал действия хоккеистов шутками и в то же время просил не шуметь жену и тёщу на кухне. Серёжа тяжко вздохнул. Мальчик взял в одну руку машинку, а в другую батончик и ушёл в свою комнату, которую он делил с Аней. Если это можно было назвать комнатой - крошечный кусочек, оторванный от гостиной для того, чтобы у детишек была своя комната или хотя бы намёк на неё. От оставшейся площади их комнатка была огорожена шифоньером и всем тем, что было наверху. Мальчик зашёл в комнату и поставил машинку на пол. — Аня! Аня, ты тут? — шепнул Серёжа как можно тише. Из самого угла комнаты раздался её заплаканный усталый голосок: — Я тут! — Тебя наказали? — шепнул он, подойдя к сестрёнке, сидевшей в углу. — Да, — ответила девочка, вытирая слёзы кулачками, — Но я же уже поняла, что так нельзя, а меня не отпускают. Анечка хотела снова расплакаться, но Серёжа положил ей руку на плечо и посмотрел прямо в глаза. — Я отпускаю. Как старший я имею право, — сказал он и протянул сестрёнке половинку своего шоколадного батончика, — На, ты, поди, есть хочешь. Анечка забрала у брата угощение и откусила маленький кусочек шоколадки. Видимо батончик пришёлся девочке по вкусу - она даже глаза от удовольствия закрыла и вмиг перестала плакать. Девочка съела всю шоколадку и забыла о своей грусти. А чего грустить, когда рядом с тобой такой брат, который всё ради тебя сделает? Глупость — не более. — Спасибо, — как-то виновато сказала девочка. — Мне не жалко. К тому же, бабушка ещё два спрятала в серванте, я сам видел. Только пусть это будет наш с тобой секрет! — шепнул маленький Сергей. Сестрёнка закивала головой, как китайский болванчик. Теперь Аня не выглядела подавленной как до этого. Её личико озаряла улыбка, а глаза блестели от радости. С этим размазанным по лицу и рукам шоколадом девочка выглядела очень смешно. Глядя на неё, никто не мог не улыбнуться. Как мало в её возрасте надо для счастья! Не страшны ни кризис, ни обвал рубля, главное, что вся семья дома и под рукой волей-неволей найдётся шоколадный батончик. Славное время — детство! Ничего тебе не надо: ни на нелюбимую работу идти, ни сундук импортных вещей, — сиди себе дома, играй, смотри мультики, ешь сладости, пей бабушкин компот и радуйся жизни. Внезапно дети услышали чьи-то шаги. Это отец перестал смотреть телевизор и пошёл на кухню. В гостиной была слышна песенка из детской передачи «Спокойной ночи, малыши!». Анечка посмотрела на Серёжу, но тот вдруг засмеялся. — Прости, я не могу смотреть на тебя серьёзно с этим шоколадом на лице, — с этими словами он взял со стульчика полотенце и стал вытирать девочке лицо. Аня вертелась, вырывалась и хихикала всякий раз, когда Серёжа пытался её поймать. Девочка не очень-то и любила умываться и вытирать лицо от грязи, а сказать, что сделать ей причёску просто нереально — ничего не сказать. И сейчас, когда Серёжа вытирал с её лица шоколад, она уворачивалась и смеялась только потому, что ей было щекотно. — Всё, вот и щёчки зарумянились! Теперь я узнаю прежнюю Аню, — улыбаясь, сказал мальчик, глядя на повеселевшую сестру. — Там же мультики начинаются! Ты разве не пойдёшь? — спросила она, услышав из гостиной голос любимого героя Степашки. Мальчик безразлично махнул рукой. Он был бы рад посмотреть любимую передачу, но без Ани он был лишь недостающей частью дуэта. Да и вообще он без сестры никуда. Он привык, что какая бы ни встала проблема, что бы ни случилось, Серёжа всегда с Аней. Он поможет ей, а она ему. Для тебя через себя… Куда бы ни пошёл Серёжа — он пойдёт непременно с Аней. А она — с Серёжей. Ведь с ним она была как за каменной стеной. Он был готов за неё заступиться, когда это было нужно. Это уже все поняли из того случая, когда Аня, будучи трёхлетним ребёнком, пошла на прогулку вместе со старшим братом. Серёжа был так горд, что ему, как взрослому, доверили такое дело, что он шёл по улице, задрав голову, и каждому встречному горделиво заявлял:«Это моя сестрёнка! Я такой большой, что мне доверяют её водить на улицу!». <i>И правда, маленький Сергей гордился своей сестрой, всегда за неё заступался и с удовольствием с ней играл и совсем не кичился, что не мальчишечье это дело. При первой же возможности он просился у родителей или бабушки погулять с Аней, в чём ему, конечно, не было отказано ни в коем случае. Серёже доверяли, Анечка видела в нём достойного человека, на которого можно и нужно было равняться. И она тоже гордилась своим старшим братом и всем с гордостью о нём рассказывала, не забыв при этом радостно воскликнуть «Это мой братик!». Проста истина — любите и будьте любимы. Главное — знать, кого любить.</i> — Не хочется как-то, знаешь, — произнёс мальчик, почесав затылок, — Мне без тебя не интересно. Поэтому давай лучше ляжем спать, утром бодрее всех будем. Серёжа подал сестре руку и отвёл к кровати. Но Анечка, вместо того чтобы запрыгнуть на кровать и, обняв подушку, пропеть песенку про белогривых лошадок, упёрлась ногами. — Ты чего? — озадачился брат. — Боюсь. Тут темно, а под кроватью Баба Яга сидит. — Что?! — рассмеялся мальчик, — Какая Баба Яга? Что за глупости? Аня виновато опустила голову и, сложив руки в замочек, приложила их к животу. — Бабушка сказала мне, что плохих детей ест Баба Яга. А я плохая, раз меня в угол поставили. Серёжа приобнял сестру и посмотрел ей в глаза. — Глупости бабушка сказала, потому что эта Баба Яга не существует, она сказочная. Нету под кроватью никакой Бабы Яги, там мои коньки и клюшка. И есть тебя тоже никто не будет, каннибализм — это про-ти-во-за-кон-но! — мальчик по слогам пересказал трудное слово, — Еле выговорил! — усмехнулся он. Анечка с надеждой посмотрела в глаза брату и улыбнулась. — И за ногу никто не схватит? — в надежде спросила она, сложив руки лодочкой и приложив к груди. — Дурочка, я же тебе сказал, что там никого нет. — Спасибо, дурачок, — радостно сказала Аня и осторожно, как кошка, залезла на кровать. Серёжа тем временем залез на свою кровать и посмотрел на Анечку, которая, обняв подушку, пела про белогривых лошадок. Мальчик улыбнулся и забрался под одеяло. — Спокойной ночи, дурачок! — сказала девочка, барабаня по одеялу, пытаясь тем самым воссоздать мелодию любимой песни. — Спокойной ночи, дурочка, — улыбаясь, ответил он и отвернулся к стене. «Дурачок» и «дурочка» не было оскорблением. Так дети любя называли друг друга, без какого бы то ни было злого умысла и желания обидеть. Это дети — им так лучше.***
Поезд спокойно ехал до места назначения. За окнами проносились постройки, люди, деревья, а уже потом города, деревни, поля, леса. Можно продолжать вечно… За окнами день сменялся ночью. Вагон, как и сам поезд, был полупустым, в купе ехали только Сергей и Анна. Вишин-старший сидел у окна и, подперев рукой щёку, смотрел на проносящиеся мимо него деревья. Однообразная картина надоедала, клонило в сон. Сергей энергично тряхнул головой и, встав, вышел из купе. Он долго шёл и, наконец, пришёл к двери задымлённого табаком тамбура. Мимо мужчины прошли двое молодых парней. Один хвалился другому как знакомился с девушкой, а тот, растопырив глаза, кричал на весь вагон:«Да ты что?! А ты? А она?». Сестра стояла, прислонившись к окну, и курила. Сергей недовольно скривился. Будь Аня помладше, он бы схватил её за ухо, желательно прямо за эти железки, и отчитал бы по полной программе, а уже после вытолкнул из тамбура. Но к великому огорчению, Анна была уже не той девочкой, что десять лет назад. А ведь ты сам её такой сделал, парень!.. Это была уже взрослая женщина, которая сама вправе решать, что делать и как одеваться. Но не сегодня. Сергей был спокоен, что теперь, благодаря его просьбам и стараниям, она теперь выглядит более или менее как девушка своего возраста, а не как угрюмое существо среднего пола. Новенькие джинсы, красивая майка из Аниной коллекции, приличная кожаная курточка, кеды — теперь Вишина-младшая отлично выглядит, она в какой-то степени похорошела, если даже и не помолодела, как считал Сергей (при встрече, он подумал, что его сестре далеко за тридцать лет). Анна даже волосы собрала в хвостик. Косы её совсем поредели, в память о «былом величии» остался этот чёрный крысиный хвостик. Неужто и ради Серёжки Аня отрезала волосы под этот маллет, который брат считал стрижкой под взъерошенного петуха? Виновником этих перемен точно был не юношеский максимализм. Всё у неё было более или менее нормально. Только сигарета и две татуировки на руке всё портили. Тату убрать никак нельзя, а сигарета… Почему бы и нет? Анна с самого детства умела чувствовать, что в каком-то месте она не одна - чужое присутствие не давало ей покоя. Случайность это, наследственность или супер-способность — неизвестно. Это может показаться смешным со стороны, но это чувство не раз помогало Анне. Сама женщина называла это восьмым чувством (ведь седьмое — это человеческая интуиция) и в какой-то степени гордилась этим. Ведь благодаря этому она могла понять, что враг близко или помимо неё на той или иной местности кто-то есть. И сейчас, когда Аня поняла, что она не одна в тамбуре, не стала напрягаться, поскольку знала, что это её брат пришёл. Сестра повернулась к Сергею и приветливо, в меру своих возможностей, поскольку давно не делала это по-настоящему, улыбнулась. Получилась слабая улыбка; как-то неуверенно и даже наигранно. — А я тебя не сразу заметила, уж прости, — извиняясь, сказала Анна и сделала ещё затяжку. В следующее мгновение женщина выдохнула едкий никотин, и так вышло, что дым попал в лицо Сергею. Мужчина помахал рукой в перчатке, отгоняя от себя этот дурной запах, и потёр нос. — Да ничего страшного!.. — произнёс брат. В свете тусклой лампочки и дневного света, пробивающегося сквозь оконное стекло, тамбур казался бледно-голубым из-за обилия в нём дыма и запаха табака. Сергей был вообще против курения, ненавидел запах табака и своей девушке (теперь уже, правда жене и матери его детей), он запрещал даже смотреть на сигареты. Старший брат резко выхватил у Ани из руки сигарету, бросил на пол и затоптал ботинком, как таракана. Не мог он смотреть, как младшая сестра травится этой дрянью. Дать бы тебе, Анька, по шее, да только ты уже взрослая! Но нет в этом смысла и надобности, ведь он сам её такой сделал. Теперь стоит попробовать то, что надо было сделать и тогда — исправить всё и Аню в первую очередь. Неважно как, но инициативу в свои руки взять никогда не поздно. Лидерство — это не страшно, это как вышивание крестиком: главное затянуть потуже нитку и чтоб красиво было. — Не надо так делать. — Произнёс он и повернулся к окну. — Хуже этого ничего не может быть. — Сказала Анна. Брат улыбнулся и посмотрел на неё. — Мои фразочки воруешь, — усмехнулся он и после уже посерьёзнее сказал, — Но с другой стороны это так. Я вот ехал с Москвы сюда в поезде… Ну, сама понимаешь, пересадка. Ехал, значит. А около тамбура в урне видел дохлую крысу. — Голос брата становился веселее и был похож на тот звонкий голосок, который Аня могла узнать где угодно. — Фу, нашёл, с чем сравнивать! — смеясь, сказала Анна и стукнула Сергея кулаком в предплечье. Брат лишь усмехнулся и тоже стукнул Аню, но не сильно, девчонка всё-таки. — Это как в детстве, когда я коленку разбила, а ты мне рассказывал истории о твоих школьных буднях. — Точно, — согласился брат, — Как в детстве. Сергей умолк, она тоже замолчала. Улыбки с их лиц спали почти что одновременно. Они молчали, за стенкой кто-то громко говорил и смеялся, а поезд всё ехал, куда ему надо. — Знаешь, Ань, — Сергей осмелился прервать двухминутную тишину в тамбуре, — А ведь в детстве мы были не разлей вода. Что с нами стало теперь? Между нами как будто стена какая-то возникла. Глухая бетонная Берлинская стена… Сестра лишь вздохнула и посмотрела на брата. — Просто мы выросли и поглупели. Мы оба с тобой хороши. — Ответила она. — И когда только мы с тобой успели стать дядей и тётей? — Время, брат. Оно никого не щадит. Взросление — это естественный процесс, как старение и смерть. И никуда от этого не деться. А то, что ты сказал, что я якобы тётя… Ну да, ты прав. Мне ещё тридцати нет, а уже морщины на лбу и под глазами. Бабушка мне говорила, что по ним, как по книге, можно прочесть человеческую жизнь. Я только сейчас это поняла. А что, вот вы уехали — переживала; бабушку схоронила — билась в истерике, она же одна из немногих, кто меня любил. Потом… Да что потом. лишения были — билась как рыба об лёд, из техникума отчислили — переживала, нашла работу — совсем покой потеряла. Хорошо, что тебя тут не было — в девяностые тут такая чертовщина творилась: кризис, ужасная бедность, куда ж без неё. А общество наше! Оно в плане моральном было на грани краха. А ещё эти вездесущие «братки», жаждущие власти. Мало я их у гаражей и в лесу стреляла. Ой, как мало! Конвейер бандитизма работал, штамповал этих «братков» как всякий ширпотреб. Каждый третий — бандюга. — А тебе их не было жалко? — Жалко у пчёлки, а она улетела. А вообще я не особо задумывалась об этом, но… Думаю, что их только могила исправила бы. Они сами загубили свою жизнь. — Бандитизм, Анюта, возникает в том случае, когда государство не может предоставить гражданам иной способ достойного заработка. Сестра только пожала плечами и ещё раз сказала, что хорошо, что Сергея не было в Питере в девяностые, и он не видел этого ужаса. Но тут и свой минус есть — будь бы он тогда дома, быть может, понял бы Аню лучше, по-другому посмотрел бы на жизнь и вполне вероятно, что пересмотрел её и не дал бы сестре вырасти такой, какая она сейчас. Но, увы, что сделано — то сделано. Нет в этом ничьей вины, к прошлому не стоит возвращаться. А то перестанешь понимать настоящее и забудешь о будущем. Чета Вишиных молчала. Сергей смотрел в окно, а Анна на старшего брата. Женщина вздохнула и, подойдя к Сергею, обняла, прислонившись щекой к его плечу и стараясь при этом не зацепить погоны. — А всё-таки не важно — взрослые мы или нет, важно ведь, что теперь мы снова вместе. Как в детстве. — А ты больше никогда меня не бросишь? — спросила сестра. Брат улыбнулся и приобнял Анну. — Обещаю. Ты только рассказывай, что там у тебя за беда и не бойся, я тебя не съем. — Обещаю, — ответила сестра и уткнулась лицом в плечо Сергея. Спустя десять лет они снова вместе и счастливы «как в детстве». Двое повзрослевших детей, обнявшись, смотрели в окно, а вокруг них проносился целый мир. Позади Родина, теперь за окном мелькала таинственная заграница. Но им не страшно, они же всегда вместе — тогда и сейчас. Любое дело по плечу, когда рядом родной человек, который не только верит в тебя, но и готов в любую минуту помочь, утешить, подать руку помощи, утереть слёзы с твоего лица. Так и должно быть всегда. По-другому никак.В тамбуре холодно, и в то же время как-то тепло, В тамбуре накурено, и в то же время как-то свежо. Почему я молчу, почему не кричу? Молчу.