Школа Моральных Уродов

1991 год. Запись номер 1 Кхм. Да. Меня слышно? Отлично… Итак. Запись номер один. Да… Привет, слушатель, в общем… Если ты нашёл эту кассету, значит, ты такой же неудачник, как и я. Значит, ты тоже попал в элитную, хех, прям уж таки «элитную», школу Вайслихт. Ну, элитная она не для всех, как ты уже, наверное, понял. Я делаю эту запись восьмого декабря 1991-го года, и хотя я не знаю, какой год сейчас у тебя, я не думаю, что хоть что-то в этой школе изменилось за столько лет. Ладно, не важно. Меня зовут, хм, Рихард Бернштейн, мне семнадцать, я учусь в классе 11-Б. Так… О том, что школу Вайслихт в наших кругах называют Школой Моральных Уродов, думаю, тебе можно не говорить. Да и почему её так окрестили, я считаю, тоже. Если ты нашёл эту запись, ты наверняка один из «невписавшихся». Так называют в нашей школе людей, которых не приняли старожилы. Просто говорю это, чтобы ты знал. В этой школе «не вписаться» может любой человек, не только школьник — учитель, помощник учителя, даже директор. Никто не знает, почему одни люди «вписываются», а другие нет. Думаю, это и не важно. Важно другое, о чем я их хочу рассказать. Проблема в том, что «невписавшиеся» здесь не могут общаться даже друг с другом. В других школах они сбиваются в группы, дружат компаниями, но не здесь. Здесь такие, как мы, испытывают отвращение и страх даже к себе подобным, я не шучу, проверял на собственном горьком опыте. «Невписавшиеся» клеймят себя общением с другими «невписавшимися», вот, как-то так. «Не вписаться» может любой. «Вписаться» тоже. В каждом классе всего три-четыре, а может, даже один или два тех, кто не смог попасть в коллектив. Это могут быть в равной степени и ботаники, и всякие там крутые, и общительные, и скромняги, и талантливые, и вообще кто угодно. Никто не знает, от чего это всё зависит… У нас в параллельном классе учатся два парня, они близнецы. Так вот, один из них общается вполне спокойно со всеми, а вот второй «не вписался», и в стенах школы не может даже со своим братом разговаривать. Жуть. Дальше… Что ещё сказать. Если ты «не вписался», будь готов к тому, что тебе не позволят общаться ни с кем. Даже с учителем — да они сами бегут от «невписавшихся», как от огня, потому что общение с ними… общение с нами сделает их одними из нас. Слышал про мальчика, которого, кажется, в 1989-м… хм… или даже ещё раньше, короче, его нашли избитым на спортивной площадке? Он «не вписался», и вот результат. Виноватых вроде не нашли — все как один твердили, что мальчика никто не трогал. Всё потому, что каждый класс здесь живёт своей жизнью, но ни секунды не проводит отдельно от других классов. Здесь каждый ученик защищает каждого из остальных, и защищен он тоже только остальными. Это как… организм. Жутко, да? Если ты как раз-таки «невписавшийся», то эту кассету я записал для тебя и для подобных нам. Я не знаю, что за странное явление в этой школе нас окутывает, отделяя от остальных и даже от таких же, но пойми: тебе нужно уехать, ты не справишься. Покончишь с собой, или на неприятности нарвешься, или ещё что. Быть даже изгоем в другой школе не так страшно, как быть «невписавшимся» в Школе Моральных Уродов. Кхм… Так. Если же ты не можешь уехать, лучше всего послушайся моих советов. В общем так. Аудиозапись — единственный способ, который я пока что нашёл, чтобы общаться с такими, как я и ты. Так что, если уж я задался целью помочь тебе, из этой записи выделил для тебя правила жизни в нашей школе: первое, если ты «невписавшийся», не пытайся «вписаться», это гиблое дело. Многие пытались. Второе, веди себя как тихоня, даже если раньше ты был душой компании. Не поднимай руку на уроках, не спорь с учителями и всё такое. Здесь другие порядки, я про них ещё расскажу. И третье, последнее… (шорох, треск, слышны посторонние голоса, неразборчиво что-то напевающие хором, затем всё так же резко стихает) Кхм, прости. Да, третье: даже не пытайся завести себе друзей из этой школы, если хочешь жить. *** 03.09.2013 — двадцать два учебных года спустя Переезд — тяжёлая вещь и физически, и морально. Особенно для не пышущего здоровьем подростка. Особенно вкупе с разводом родителей. В конце лета в маленький домик городка Вайслихт на юге Германии переехала Грейс Лавинтон, такая же молодая и красивая, как и двадцать лет назад, когда она ещё жила здесь. С собой женщина привезла сына — семнадцатилетнего Рихарда Круспе. В маленьком городе, где все друг друга знают, их ждали с любопытством. Тень серого смирения и отпечаток забот ещё больше роднили их схожие между собой лица. Всего два месяца как из их маленькой семьи и документов исчез отец, да и жизнь в почти не знакомом небольшом городе не могла радовать; жизнь в Вайслихте для них началась с печального, почти траурного молчания и разбора обмотанных скотчем коробок. В Вайслихте становилось по-осеннему холодно и тоскливо. В небольшие окна был виден кусок пейзажа притаившегося у холмов городка — наверное, он очень красивый весной, но сейчас все сиреневые и голубые закатные краски скрадывались серыми ватными облаками. Ветер заунывно свистел, швыряя на мостовую листья. Узкая, лишенная изящества речушка неприятно воровато шныряла среди домов и дорог. Там, за рекой, которую особенно хорошо видно в окно комнаты Рихарда, стояла школа Вайслихт, куда он будет ходить. Сложно, наверное, спускаться по утрам с горки, где расположен их дом, а потом ещё и реку пересекать. А обратно? С тяжёлым рюкзаком, ещё и уставший после целого дня занятий. Надо будет поискать здесь поблизости автобусную остановку. Про школу Вайслихт (Рихарду почему-то ужасно нравилось это сочетание слов) он знал мало, вернее — ничего, разве что это единственная школа в городе. Даже отсюда, если Рихард правильно понял, она выглядит внушительно — большое строгое здание в форме буквы П, со светло-голубыми стенами и четырьмя этажами. Уже три дня как там идут занятия, но переезд отнял у них много времени, и в школу новый ученик пойдёт только завтра. В Вайслихте они живут уже как три недели — мама надеялась всё успеть до сентября, но даже сейчас комнаты всё ещё имеют неприятный вид «только что переехали», все вещи лежат словно не на своих местах — смотреть на них было как-то странно, как на неуклюжие декорации. Свою спальню Рихард старался сделать не похожей на ту, которая была у него в Берлине, в то время как мама пыталась свести сходство между ними к максимуму. Парадокс: с одной стороны, она бежала из Берлина, с другой — она ничего так не боится, как перемен. Рихард же не особенно любил Берлин, откуда им пришлось уехать, но здесь приближение зимы почему-то чувствовалось куда резче, и он начал понемногу скучать по их старой квартире — тесной, неудобной, но более-менее родной. Но он не скажет ни единого слова об этом. Он ведь уже совсем взрослый, чтобы учиться смиряться с неудобствами. Маме и без того тяжело, хоть она и сама это всё затеяла. Рихард был застенчивым и, в связи с последними невесёлыми событиями, не очень общительным. Здесь он пока никого не знал, даже соседей, и его это совершенно устраивало. Может, хотя бы в школе ситуация изменится? Не всю же жизнь ему переживать из-за переезда и развода родителей.