camera obscura

      Понятия не имею, кто развёл костёр: он просто горел тут, в этой сухой пещере, когда я, полуслепой от холода, брёл на отблески света, почти уверенный, что это у меня в глазах предсмертные пятна играют. Но со смертью пришлось обождать. Будем думать, что околеть в буране — недостаточно героично для самого меня, нда… Ну, или боги ещё не наигрались.       Я согнул в локте руку и показал бурану, небу, которого всё равно в белёсой мгле видно не было, и предположительно существующим богам универсальный и всем понятный жест. Шоу должно продолжаться, говорите? Ну так получите, распишитесь, будет вам шоу. Может, конечно, с богами стоило быть и повежливее… Привычно утешала мысль, что всем сильным мира сего на меня глубоко положить.       Но, в общем, в пещере я обосновался весьма прилично. Костёр горел, у дальней стены горкой высились сухие поленья, а хозяев не наблюдалось. Ситуация требовала анализа и пристального изучения. Я поплотнее завернулся в мокрый плащ, улёгся поближе к костру и закрыл глаза. Пару часиков поанализирую… а мой храп, пожалуй, отпугнёт незваных гостей.       Первое, что я понял, когда сквозь тяжёлый, как характер Дельфины, сон пробились голоса — тактика не сработала. Надо бы усовершенствовать технику боевого храпа. Например, научиться храпеть по-драконьи. Я спросонья даже восхитился своей гениальностью: а что, буду спасать мир, не просыпаясь. Не жизнь, а сказка… Но потом всё-таки пришлось открыть глаза. Ну, если рассуждать логически — спящего они меня не прирезали, может, договоримся?..       Стоило мне пошевелиться, как разговор стих. Двое, оба в плащах с капюшонами, сидят ко мне вполоборота, лицом друг к другу, греют у огня руки. Тёмные данмерские руки. Может, это две очаровательные леди решили составить мне компанию и сейчас предложат погреться вместе? Хотя дайте-ка подумать: нет. То есть такая вероятность, конечно, была — но я, увы, совершенно точно проснулся.       — Любезный, — обратился ко мне один. Я отметил, что именно на него смотрел второй, словно ожидая решения. — Простите, что без спросу воспользовались вашим невольным гостеприимством. Мы не сильно стесним вас, если переждём вьюгу у вашего костра?       Нда, голос у него был, я вам скажу — нечто. Может, и не сам голос, но выговор, акцент, какие-то неуловимые интонации, модуляции, то, как он будто пробовал, перекатывая на языке, слова… В принципе, добиться такого от своего голоса очень просто: нужно всего лишь родиться в семье аристократов. И чтобы твои родители, бабушки, дедушки и все остальные предки тоже совершали это нехитрое действие поколений так двадцать подряд. В его случае — где-нибудь до пророка Велота, решил я.       Проще простого.       «Не ссы, Локир, — сказал я себе. — Ну подумаешь, данмерский аристократ. В конце концов, Ульфрику ты, Локир, хамил, а род у Буревестника не хуже. Прорвёмся и тут».       — Конечно, располагайтесь, — я собрал всю небогатую утончённость, какая только во мне имелась, искренне намереваясь не ударить в грязь лицом. — Рад приветствовать вас, господа, в сём скромном приюте усталых путников. Ваше общество меня нисколько не стеснит, — тут я совсем некстати снова вспомнил про Буревестника, и… ну, в общем, язык мне давно пора оторвать. — И я постараюсь не наблевать вам на сапоги.       Аристократ моргнул. Видимо, был удивлён, что встретил столь воспитанного и интеллигентного человека среди северных варваров, нда…       — Очень любезное предложение, — отозвался он наконец.       Вот что значит — аристократизм. Буду, пожалуй, наблюдать за ним и учиться. Вот Дельфина ох… охнет, когда я отвечу ей вот так же невозмутимо, и ни один мускул на моём лице не дрогнет. Я начал тренироваться в невозмутимости прямо там. Но долго не продержался.       — Жрать будешь?       Внезапный вопрос второго данмера прозвучал как долгожданный ответ на мои невысказанные молитвы. Впрочем, я в невозмутимости уже поднатаскался. Я имею в виду, обошёлся без диких воплей восторга, неумеренной благодарности и даже не закапал пол слюной. Серьёзное достижение.       Зачерствелый хлеб с ломтиком мяса кончился слишком быстро, и в нашей пещере повисло молчание. Потрескивали поленья, данмеры не спешили возобновлять прерванный моим пробуждением разговор, я тоже не знал, что сказать. Такая тишина неуютна: все словно ждут, кто первый скажет какую-нибудь чушь про отвратительную погоду или про то, как хорошо сидеть у костра, а остальные закивают, соглашаясь и поддакивая. И ещё несколько минут гнетущей тишины в ожидании новой банальщины. Терпеть не могу такого рода молчание. Но не о себе же рассказывать. И не расспрашивать о тех аспектах Азуры, которые мне интересны — данмеры, я успел понять, неодобрительно относятся к сочетаниям слов «Азура» и «сиськи» в одном предложении. Мягко говоря, неодобрительно. Даже я так быстро не бегаю.       Впрочем, одна тема всегда срабатывает безотказно… ну, почти всегда. Да и любопытно мне было, чего уж скрывать.       — А вы, господа, много где бывали? — осторожно начал я.       Тот, которого я решил считать главным, посмотрел на меня так, будто с ним камень заговорил. А вот второй покосился с явным подозрением, и его рука невзначай потянулась к оружию. И на вход в пещеру он поглядел так… знакомо. Я сразу почувствовал родственную душу — в какой-нибудь иной вероятности мы могли бы с ним вместе драпать от опасности, наверное. Интересно, кто бы быстрее драпал?       — Не подумайте, я не выпытываю, — быстро поправился я. — Просто ночь длинная, не молчать же…       Судя по лицу аристократа, он куда охотнее помолчал бы… но костёр вроде как мой, а законы гостеприимства есть законы гостеприимства.       — И что бы ты хотел услышать?..       Я задумался. Всё. Наверное, всё, что он мог бы рассказать. Но было кое-что… раз уж предлагают выбирать — я решился.       — Может, вы могли бы рассказать о Вивеке? — Я замолчал, решая: не слишком ли обнаглел. Решил, что не слишком, но на всякий случай уточнил: — О городе, не боге.       Что-то буркнул осторожный, я не смотрел на него и не прислушивался. Пытался против света разглядеть выражение лица аристократа. Тщетно, конечно. Но когда он заговорил, голос звучал ровно и как-то напевно, будто стихи читал.       — Красив ли город-бог? Скорее, безупречен. Не кружево мостов, не тонких шпилей вязь. Он — строгой формы гимн, гармония и воля. Порядок пирамид, симметрия углов. Где неба океан соприкоснулся с морем, где ветер и волна ведут один напев, где зыбок горизонт и где восходит солнце — он восстаёт из вод, незыблем и велик. Обласканы водой подножия кварталов и ловят облака вершины пирамид, тоннели вьются ввысь и оплетают стены, а лестницы внутри причудливо узки. Там символы Домов на выцветших знамёнах, потрёпанная честь, гордыня и труха. Величие и тлен, и душный мрак каналов, и на Арене кровь, и пленная луна.       Не знаю уж, что он цитировал, но меня проняло. До печёнок пробрало. Он давно закончил говорить и смотрел теперь в костёр, а я всё молчал, представляя.       — Мне бы хотелось это увидеть, — признался я.       Аристократ как-то невесело хмыкнул.       — Смотри на стену, — посоветовал он без издёвки. Пересел поближе к костру, сложил ладони домиком. Неровная, дрожащая пирамидка заплясала в тенях на стене.       — В каком-то смысле, норд, ты видишь сейчас Вивек, — серьёзно сказал он. — Видишь столь же истинно, или, точнее, не-истинно, как те, кто бездумно бродят по его улицам. Все города рождаются из света, писал Векх, и Его город — тоже. Но что он, город, если не тень идеи города? Представь, вообрази только, что где-то там, за стенами нашего вещного, примитивного мира, за пределами нашей… — он хмыкнул, — пещеры… там есть некие подлинные смыслы. Идея города. Идея божественности. Идея любви. Мы же — видим лишь их неверные, лгущие тени. Так и Вивек, город — тень Векха, бога; зыбкое отражение, кое только и может быть доступно нашим чувствам. Если бы мы только смогли преодолеть свою природу, если бы обернулись и посмотрели на подлинный мир, мир идей… Если бы смогли очистить смысл от шелухи привычных, засоряющих его слов, толкований, от фальши материального… Если бы мы смогли отбросить ложные интерпретации… Мы бы увидели подлинный Вивек, который суть то же, что и Бог, отбрасывающий тень. Там, за пределами нашей пещеры, существует, я верю, настоящий мир, мир не вещей, но сути вещей. Но наш разум слишком привычен к тьме и теням, и глаза не вынесут света истины… Прости. Я отвлёкся.       Как ни странно, я его понимал. Ну, наверное, понимал. Может быть, даже то, что он хотел сказать… Ну как минимум тень его идеи, нда… Что же, сын моей матушки тоже философ — в некотором смысле. И я решил не ударить в грязь лицом и поддержать разговор.       — То есть там, за пределами пещеры, существуют подлинные идеи, недоступные нашим чувствам? — уточнил я. Аристократ кивнул. — И ты бы хотел жить в мире этих… идей, а не в тёмной пещере с тенями на стенах?       — Конечно, — твёрдо, не раздумывая ни секунды, ответил он. — А ты разве нет?       Я раскрыл ладонь, загнул указательный палец и оттопырил большой. На стене появилась тень волчьей головы. А если пошевелить мизинцем — ещё и кусаться будет.       — Я? Ну вот, например, если там существует подлинный волк, который может отгрызть мне голову, а тут — только его тень, — я помолчал и сказал не менее твёрдо, чем он давеча: — Нет. Я определённо предпочту пещеру.       Аристократ молчал, а его спутник неожиданно подал голос:       — Знаешь, норд, или ты полный придурок, или философ почище Кериана.       Я задумчиво почесал ухо.       — А почему сразу или-или? Может, у меня, как у монеты, две стороны, а?       — Кстати, о монетах, — оживился он. — Может, раскинем партию в «редгарда»?       Аристократ, Кериан, утратил к нам интерес и погрузился в свои мысли, а я очень скоро стал на полдюжины септимов беднее. И рассуждения о том, что проиграл я презренную материальную тень денег, а подлинная суть золота — это идея и потому проигранной быть не может, как-то слабо утешали, честно говоря.