camera obscura

      В небольшом зале безымянной таверны царил уют того особого сорта, когда дюжина добрых приятелей снова встречаются после непродолжительной разлуки. Завсегдатаи сидели по двое-трое, негромко переговариваясь; кто-то жевал, кто-то отдавал должное обширной коллекции алкоголя; молчаливых одиночек, предпочитающих больше слушать, чем говорить, не трогали, лишь изредка обмениваясь с ними понимающими улыбками.       И всё равно чувствовалось, что вся эта пёстрая компания чего-то ждёт. Некоторые, однако, уже дождались; судя по довольным лицам, ожидания вполне оправдались. Остальные поглядывали на них с завистью и старательно скрывали волнение.       Кериан ещё раз пристально посмотрел на каждого из посетителей. Он не сомневался, что владеет лицом и голосом достаточно, чтобы не выдать раздражения — в конце концов, виноват лишь один из них… Если не принимать в расчёт возможность сговора. Определённые подозрения у него имелись, но голословно обвинять кого-либо из этих симпатичных людей, меров и прочих разумных он не хотел. Потому оставалось только одно: спросить напрямую.       И внимательно, предельно внимательно следить за реакцией на свои слова.       — Мутсеры, — сказал он, поднимаясь из-за стола. Конечно, они все обернулись к нему. Удивлённые, настороженные, выжидающие взгляды чувствовались кожей, как щекотка. Кер внутренне собрался, борясь со смущением, и напомнил сам себе, что никакой он не «Кер», а серджо Советник Индри, а значит, справится и не с таким.       — Мутсеры, — уже увереннее повторил он, убедившись, что его слушают все присутствующие. — Я, как все вы, согласился на эту… шутку, на эту авантюру. Не стану скрывать, мне тоже было любопытно, каким я предстану в глазах случайных знакомых. Я хотел поглядеться в это зеркало… Но оказался в каком-то дешёвом балагане с кривыми зеркалами! Я не против посмеяться, и над собою тоже, но эта шутка… Она дурно пахнет, мутсеры!       Договорив — и намеренно позволив раздражению прорваться в голос к концу своей прочувствованной речи, — Кер взял со стола вышеупомянутую дурную шутку. «Шуткой» оказалась книжка в дешёвой яркой обложке; совсем новая, она пахла бумагой и типографскими чернилами. Кер, однако, держал несчастную макулатуру подальше от себя, словно она воняла чем-то отвратительным.       — А что, собственно, случилось, сэра? — подала голос высокая данмерка с выправкой и голосом матёрого Ординатора. — Я, кажется, тут крупный специалист по дурным шуткам и к тому же дознаватель. Изложите вашу проблему, разберёмся.       Кер повернулся к ней. Откровенно говоря, Мадрени Аттерин и сама была не последней в его списке подозреваемых: у него сложилось впечатление, что среди коллег и приятелей сэры капитана что-то в таком духе вполне могло сойти за безобидную дружескую подколку. В защиту Мадрени, правда, тоже имелись аргументы: она не казалась мером, который потратит на розыгрыш столько времени и труда. Да и теперь либо искренне хотела помочь и не менее искренне пыталась разобраться… либо была даэдрически хорошей актрисой.       — А случилось вот что, — Кер снова потряс перед собой злополучной книжонкой. — Кто-то не поленился написать и даже опубликовать этот… крайне неприятный пасквиль. Сделав в нём главным героем меня. И самое неприятное в том, что эта писанина, несмотря на совершенно бредовый и нелепый сюжет, содержит наряду с… я прошу прощения, леди, но назову вещи своими именами, — наряду с влажными фантазиями автора ещё и достоверные и очень личные факты из моей жизни. Факты и истории, которыми я делился откровенно и прямо — хотя это было не всегда легко и приятно — в приватной обстановке. Рассчитывая на порядочность всех присутствующих и на то, что сказанное здесь — здесь и останется. И в итоге, мутсеры, по милости одного из вас я оказался героем дешёвого бульварного чтива… Да ещё и скверно написанного к тому же. «Оттенки пепла 2: Страсть под двумя лунами»!       Кер запоздало понял, что его речь возымела действие почти магическое — и при этом противоположное тому, на которое он рассчитывал. Злосчастные «Оттенки 2» в одночасье, кажется, стали самой желанной и интригующей книгой… По крайней мере в этой компании.       — Эй, чур эту преле… то есть эту гадость я первая читаю. Ночью в своей комнате! — Зычный голос госпожи архимага разом перекрыл и шепотки, и тихое хихиканье.       Сэра Арлин Мирен возглавляла Керов список подозреваемых. Общий дух книги мог бы прийтись по душе шумной, бесцеремонной и слегка неразборчивой в выборе радостей жизни бретонке. Да и возможности написать, а после быстренько напечатать несколько экземпляров этого пасквиля у неё имелись.       — Я бы предпочёл, чтобы это никто не читал, ни ночью под одеялом, ни в любых иных обстоятельствах, — решительно ответил Кериан, убирая за спину книгу. — Но, видимо, мне придётся удовлетворить ваше любопытство хотя бы несколькими особенно возмутительными пассажами.       Любой актёр или драматург, чьё выступление ждали бы с таким интересом и вниманием, счёл бы себя осенённым милостью Троих, не меньше; Кериан же чувствовал себя униженным.       Но и совсем игнорировать часть своей личности, упивающуюся вниманием (независимо от того, насколько дурно это внимание пахнет), серджо Советник не мог.       — Я заранее прошу прощения у всех, чей литературный вкус, как мой собственный, будет подвергнут испытанию. И прошу помнить, что это цитата, — предупредил Кериан, открывая «Оттенки» на первой странице. Вздохнул, брезгливо сморщившись, и начал читать.       «Едва он вошёл — и моё сердце затрепетало, а в животе запорхали мотыльки-предки. В его горделивой мужественной фигуре было что-то властное, но загадочное, а алые глаза будто посмотрели мне в душу. Словно магическая искра вспыхнула между нами сразу, и притяжению мы оба не могли — хоть и хотели — сопротивляться. Кто-то спросил его имя, и в тот же миг жадное любопытство обострило мой слух.       В его суровых словах звучала глубокая печаль и какая-то мрачная тайна. Поэзия лилась с его губ, но глаза говорили только с моим сердцем. „Ты можешь звать меня Пепельным Поэтом“, сказал мне его взгляд. „Я разгадаю твою мрачную тайну и однажды назову тебя твоим настоящим именем, когда только луны смогут услышать нас“, пообещали ему в ответ мои глаза. „Не стоит тебе связываться с моими мрачными тайнами: ради тебя, молю, не приближайся“, всё так же без слов ответил он мне.       Но пока наши глаза вели диалог, он, оказывается, успел прочитать поэму. Мне запомнились лишь последние строки:       — Ах, моё имя — сладкое, как мёд,       Его не назову. Кто надо — тот поймёт…»       Кериан отбросил книгу, не скрывая раздражения.       — Самое неприятное, конечно, в том, что шутник не постеснялся приписать мне это мычание морового гуара, эту пародию на поэзию! — пояснил он. — Да и остальное, конечно…       Посетители таверны восприняли его декламацию по-разному. Кто-то усмехался, не пытаясь скрывать веселья, кто-то равнодушно пожимал плечами, встретившись с ним взглядом.       — Понимаю ваше возмущение, серджо, — неожиданно сказала Анжер Аркено.       Молчаливая, погружённая в свои невесёлые мысли Анжер редко заговаривала с кем-то первой; да и сейчас она говорила тихо, обращаясь больше к себе, чем к нему. Горькая улыбка кривила её губы. — Я впервые рада, что никому не придёт в голову посвящать мне стихи…       — К сожалению, тут не только стихи, — согласился Кериан. — И даже не они — самое возмутительное в этой книжонке… Обращу ваше внимание на ещё один отрывок:       « — Богатые тоже плачут, — воскликнул таинственный герой, который для моего трепещущего сердца уже был Пепельным Поэтом. — В нашем поместье (неважно, как оно называлось) была одна рабыня, редгардка. Я был совсем ребёнком, невинным отроком с чистыми помыслами, когда однажды увидел её. Душу мою переполняли бурные эмоции, когда я смотрел на её натруженные усталые руки, поникшие плечи и большие тёмные гру… грустные глаза».       Кериан вовремя успел обойти пошлый — особенно пошлый, даже на фоне остальных словесных жемчужин автора «Оттенков 2» — пассаж. Однако обмануть ему, кажется, удалось лишь одну из присутствующих: бледную человеческую девушку с необычными, почти по-данмерски красными волосами. Кер не считал, что Предвестник стала бы так шутить над ним… Но что-то в ней определённо было; что-то, заставляющее вспомнить присказку про тихую фояду, в которой скампы водятся…       — Но ведь вы говорили не так. — Нисса, явно смущаясь, теребила край своего плаща. — Тот, кто писал эту книгу, неправильно вас понял…       Хотел бы Кериан так думать; но увы, роскошь видеть в деяниях окружающих невинные ошибки он не мог себе позволить.       — Я бы предположил, госпожа моя, что некий шутник намеренно перевирает мои слова, — галантно отозвался он. — Слишком уж старательно и последовательно он неправильно понимает меня. Вот послушайте:       «Пепельный Поэт прикрыл усталые глаза и пропел своим волнующим глубоким голосом:       Но снится нам не суета Морнхолда,       Не Дешаана сочная трава.       А снятся вишни нам Ауридона       И алинорских яблонь кружева».       — Если кто-то ещё сомневается, что автор этой книжки присутствовал среди нас и намеренно искажает все мои слова, я могу процитировать ту песню, которую я исполнил на самом деле, отвечая на вопрос об эмоциях, — предложил Кериан. — Чтобы вы могли убедиться, что говорил я вовсе не о том, но некоторые мои слова и образы бессовестно украдены. Вновь.       Ответом ему была тишина.       — Мне помнится, ваша следующая история, Кериан, была весьма интересной, — неожиданно подал голос Эрамил. Кер вздрогнул: атаки с этой стороны он не ожидал.       Но талморский агент, судя по всему, тоже отступать не собирался.       — Меня… то есть Талмор, конечно… очень интересует, как автор изложил ваше… кхм… связывание, — решительно объявил Эрамил. — Возможно, мне стоит изъять у вас эту книгу. В интересах Доминиона.       — Ничего, что может представлять для вас служебный интерес, там нет, — решительно возразил Кер. — Но зачитывать вслух это я не собираюсь… Скажу только, что приписываемые мне и моей леди действия невозможны с точки зрения моральных соображений, здравого смысла, норм всех культов Империи, не исключая и культа Мефалы… И, в конце концов, они противоречат банальной анатомии!       — Ну всё, теперь я точно собираюсь прочитать этот шедевр, — шёпотом (тем, что сходило у неё за шёпот) заявила Арлин. — Даже если придётся пойти на кражу или грабёж. Кто со мной?       Кер огляделся. Судя по всему, у госпожи архимага нашлись если не открытые сторонники, то сочувствующие — точно. И до прискорбного многочисленные. Перехватив покрепче злосчастную книжку, Кер пошёл в решительную атаку.       — Кто из вас, мутсеры, знает, что такое рондель?       — Это такой рулетик с яблоками, да? — предположил добродушный с виду орк Горацио. — Моя тётушка Лукреция такие пекла. Хотя у меня же никогда не было тётушки Лукреции…       — Нет, это музыкальный инструмент. Тяжёлый, между прочим, — возразил Эрамил.       Остальные присутствующие нестройным хором признались, что слово «рондель» им незнакомо.       — Увы, автор «Оттенков пепла» этого тоже не знает, — вздохнул Кериан. — Или старательно скрывает свою осведомлённость.       — Всё настолько плохо, серджо? — молодой каджит-омс, зачем-то скрывающий свою сущность и притворяющийся мером, смотрел с сочувствием.       Кериану доводилось встречаться с такими «перевёртышами» раньше; у босмероподобных каджитов всегда находилась дюжина причин, чтобы не выдавать себя. Наверняка такие причины были и у Регалона — правда, Кериан так и не решил, личного характера эти причины или более, скажем, политического. Одно наличие тайны, конечно, не делало парня подозреваемым — в уютной таверне простых и без тайн за душой не водилось; но и вычёркивать его из списка подозреваемых Кериан не спешил.       — С поэзией действительно всё плохо, — признал Кер. — Однако с прозой… с романтической прозой даже хуже. Вот послушайте, какой монолог мне приписали:       «Ах, сожаления! — Мрачная тень пробежала по лицу моего Пепельного Поэта, и он украдкой смахнул скупую слезу. — Моё сердце разбито, увы, оно разлетелось на тысячи осколков в тот миг, когда я, умирая от боли в груди, поздравлял со свадьбой свою любимую женщину. Она вышла замуж за моего родного дядю… Нет, я не виню их. Мне хватит сил простить и пожелать им счастья… И никто не узнает, как тосковал и страдал я тогда и страдаю до сих пор. Никто, никто не сможет уж собрать моё сердце — да и смогу ли я когда-нибудь довериться кому-нибудь?»       В таверне в очередной раз повисла тишина.       — Серджо Индри, я не особый знаток женщин, — подал голос Анкарион, высокий альтмер с обветренным лицом мера, привыкшего к ветру, холоду и свободе. — По крайней мере тех леди, у которых есть время читать и сочинять подобные книжки… Но почему вы думаете, что над вами пошутили? Мне кажется, это искреннее, хоть и немного нелепое восхищение, Кериан.       — Восхищение мной? — Кер не смог сдержать изумления. — Я не лишён некоторых достоинств, но едва ли что-то из этого способно вызвать такое горячее восхищение. Куда уместнее было бы выбрать объектом этих восторгов вас или вашего коллегу Эрамила. Не сомневаюсь, вы куда больше нравитесь женщинам.       — Вот только Эрамилу женщины не нравятся, — расхохоталась госпожа Архимаг. — Только если долговязые, лысые и с бородкой. Но вообще неплохо бы сравнить. Готова выступить добровольцем-дегустатором. Два альтмера, серое мясцо… О, и клыкастенький, конечно! Кстати, а что там наш шалунишка-автор написал про любимое блюдо?       — Вирши такого уровня писали на стенах нижних уровней Каналов в Вивеке, — честно сказал Кериан. — Не отягощённые интеллектом и образованием меры нередко находят такие шутки забавными. Я не решусь произнести вслух, но с вами, госпожа архимаг, проще согласиться. Читайте, если вам так хочется.       Кер отдавал госпоже Мирен злополучную книгу не без тайного умысла: наверняка она выдаст себя хоть взглядом, хоть жестом… Но Арлин разглядывала «Оттенки пепла 2» с откровенным любопытством и без тени узнавания.       — Ага, вот глава «Сладкое блюдо страсти», — обрадовалась она. — А вот и… стих? Странно написано, но что-то в этом есть: я терпкость лучших вин вкушаю и сладость ягоды в меду когда тебя целую нежно в жывот       — Куда? — растерянно переспросила Тсирра, когда громкий голос госпожи архимага затих, закончив декламацию драматическим кульбитом. — В живот? Но ведь это даже не в рифму…       — Вот именно, — веско сказал Кериан, забирая книгу из рук согнувшейся в приступе хохота архимага. — Не в рифму, не в живот… вообще никуда не годится.       — Серджо, а что загадочный автор этой книги пишет о вашей внешности?       Кериан вздрогнул. Резкий, царапающий нервы голос самой молчаливой гостьи таверны он слышал нечасто. Назвавшаяся Искрой женщина пристально смотрела на него из-под глубокого капюшона. Казалось, что вопрос внешнего вида был для неё одним из самых болезненных. Кер понимал её: все думают о своих шрамах, просто у кого-то шрамы внутри, а иным не повезло носить их и снаружи.       И он не мог избавиться от странного ощущения: будто бы жизнь ставит пьесу. А в хорошей пьесе зритель не угадает, кто же таинственный убийца. И никогда не подумает, например, на садовника. Если они в самом деле играют роли — то у Искры больше всех шансов на драматический выход.       Однако мир был живым, а не поблекшей позолотой старых подмостков. В этом мире правила рациональность, а не причудливость воображения драматурга.       — Это, пожалуй, единственная хорошая новость, — Кериан улыбнулся. — Моя внешность описана так, что и родная мать бы не узнала… Впрочем, ей бы понравилось гораздо больше, чем-то, что есть на самом деле. Глаза цвета кровавого заката над Красной горой, кожа оттенков пепла сгоревших сердец, скулы как острые серые скалы, фояда морщины на высоком лбу… Хотя «мужественный размах ушей» даже не лишён некоторой оригинальности.       «Мужественный размах ушей» потряс не его одного. Вышеупомянутые фамильные уши пылали под изучающими взглядами, и Кер снова, как в далёком детстве, почувствовал себя растерянным ребёнком, застигнутым за чем-то неприличным.       — Вопросы моей веры в изложении автора этого выкидыша литературы мы обсуждать не будем, — решительно сказал Кериан. — Я достаточно потешил ваше чувство юмора, мутсеры, и объяснил, что только присутствующий на наших еженедельных разговорах мог бы написать это. Знаете, я и сам уже склонен воспринимать этот пасквиль как шутку, пусть и сомнительного качества. Может быть, кто-то хочет признаться и объяснить свои мотивы?       Они все, приятели и знакомые по таверне, молча смотрели на него. Анкарион и Эрамил, Анжер Аркено, Арлин Мирен, Мадрени и Искра, Нисса, Тсирра, Горацио и Регалон. Каждый из них имел возможность; каждому Кер мог бы придумать дюжину мотивов и причин для такой шутки. И ни один не признавался.       Конечно, кто-то из них врал. Вот только… вера есть вера. Кериан верил каждому из них. Либо его подводила холодная, рассудочная логика — либо чувства. В чём была ошибка?       А потом один, всего лишь один элемент, крохотный кусочек двемерской головоломки встал на своё место.       И Кериан Индри рассмеялся, поняв.