camera obscura

Тилю нравятся данмеры. Нет-нет, не вообще все данмеры (вообще все ему нравятся разве что имперцы; но, к сожалению или к счастью, их сейчас нечасто встретишь за пределами Сиродила). А данмеры ему нравятся вполне конкретные. Двое. И, в общем-то, нравятся совсем не за то, что они — данмеры. Ну просто так вышло, что Шеба Ашибаэль и Ллеран Атерас оба серокожие. Но, в принципе, они бы могли не быть данмерами — и всё равно нравились бы Тилю. Разве что если бы они были альтмерами, то нравились бы ему чуточку меньше. Наверное. Или, может, не «меньше», а «по-другому». Но это всё равно неважно, потому что Шеба и Ллеран не могут не быть данмерами. Не могут — и всё тут. Ну то есть вот Тиль — он вроде как бы босмер. Ну то есть вы видите — рога, мелкий рост, даже лук. Два лука. И шутки, конечно, про то, что он ест врагов — тут главное успеть самому пошутить первым. А если не успел — то постараться не особо вымученно смеяться. Потому что ну вот босмер, да, так сложилось. Но где-то внутри Тиль, конечно, давно не босмер. Что он? Да Обливион знает. Наверное, знает. Сам Тиль как-то подзабыл. Нет, в Валенвуде что-то такое вспоминается — эта кора грат-дуба под босыми ногами, тухлинка ротмета на языке, гортанные напевы Прядильщиков. Издали так вспоминается, почти как чужое. Но ведь надо же кем-то быть, и босмер подходит ничуть не хуже прочего. Особенно если ты мелкий и у тебя рога (и не надо шутить про Фа-Нуит-Хена — этот сгусток чистейшего, первородного сумасшествия зачем-то притворяется, что тоже немного босмер… Пусть его. Но шутить всё равно не надо). А Шеба и Ллеран — они данмеры без всяких «вроде» и «как бы». Это их суть, а не просто цвет кожи. Тилю иногда кажется: под этой самой кожей, почти осязаемые, слой за слоем переплетаются культура, смыслы, вера, обряды велоти. Да и не надо так глубоко смотреть — снаружи кожи это всё тоже видно: клановые рисунки, загадочная — для него, Тиля, — вязь письма на незнакомом языке. А для них обоих этот язык — родной. Шеба и Ллеран на этом языке говорят, думают, видят мир. Ну как они могут не быть данмерами? Из них этого не вынешь, не оставишь пустую оболочку. Да и кто бы посмел? Да и у кого бы получилось? Они, Шеба и Ллеран, вообще такие — без «вроде» и «как бы» во всём. Данмерское ли это или их личное, Тиль не знает, да и плевать. Но, в общем-то, Шеба и Ллеран нравятся Тилю не потому, что они данмеры. Они — его друзья. Ну, наверное, друзья: потому что они без «вроде» и «как бы», и, может быть, Тиль надеется, для них и друг-босмер тоже без «вроде» и «как бы». Сам-то Тиль — это одно сплошное «вроде как бы», но для Шебы и Ллерана готов попытаться без. Друзья. Да, вот так, почти уверенно получается. Друзья-друзья-друзья. Даже если давно забыл, что это вообще значит (должно значить у других, нормальных). Наверное, это когда ты их немножечко любишь. Всегда. Даже когда сто лет (гипербола? Ну вроде как бы гипербола, да — Тиль пока ещё в веках не путается, только в годах… ну, может, в десятилетиях, но уж точно не в веках) не виделись. Всё равно в глубине души Тиль их всё равно любит, честно-честно. Только, конечно, не думает об этом каждую минуту. Не каждую. Это чувство — как что-то важное на дне походной сумки: не достаёшь, но и не выкинешь никогда. Но иногда всё-таки достаёшь. Банкир в Вивеке, лысый и ворчливый, исправно передаёт письма — а Тиль (приучился вот) не менее регулярно к нему заглядывает. То Шеба, то Ллеран порой присылают приглашения — ну вроде как бы ничего особенного, а просто сходить куда-нибудь. Или их новый дом посмотреть. А иногда даже — подарок. Просто так. Какой-нибудь редкий чертёж или описание незнакомого стиля. Тиль тогда прижимает подарки к груди, долго не решаясь прочесть. Потому что там, внутри, интересно, конечно — но это ведь не главное. Не главное в таких подарках, Тиль точно знает. Эти чертежи и мотивы — они совсем-совсем не то, что в магазине покупаешь. Это подарок. От друзей. И в носу тогда почему-то щиплется, и в глазах плывёт — не с первого раза удаётся прочитать даже самый интересный фрагмент. Ну и Тиль тоже пытается. Страшно, конечно — что он может им подарить, чтобы не смешно и не глупо? Что у него такого есть, чего у них нет? (ну кроме «вроде как бы», этого-то как раз в избытке, но Тиль никогда-никогда бы не предложил Шебе с Ллераном). Иногда удаётся что-то придумать, и тогда Тиль по-настоящему счастлив: какая-нибудь ширма или тумбочка по подсмотренному в Алиноре чертежу, а ещё лучше — что-нибудь в данмерском стиле (Тиль даже специально собирает именно этот стиль, да, хоть сам и равнодушен к нему — но вдруг его друзьям понадобится какой-нибудь ковёр или светильник? Маловероятно, конечно — они всё умеют сами, если не Шеба, то Ллеран, но всё равно, вдруг?) А ещё лучше — когда друзья зовут куда-нибудь прогуляться. Не это вот всё, знаете, типа «если мы не напинаем очередное чудовище, миру конец», а просто так. Потому что давно не виделись (это правда, думает Тиль? Вот просто потому, что они правда хотят пройти по пещере вместе со мной?) Дело-то наверняка не в луке: с Шебой и Ллераном любая пещера — лёгкая прогулка. Тиль наверняка знает, что они бы и без него справились. Но они не хотят без него — и это вроде как бы какое-то чудо, нет? Уж для него-то — точно чудо. Можно просто болтать ни о чём — с ними легко болтать, и ни о чём, и о самом важном (но как будто ни о чём, да). И смотреть на них, конечно. Любоваться. Они очень красивые. Тилю вообще много кто кажется красивым — будто из него давным-давно вытряхнули всякие эталоны и правила: кого видит — тот и кажется красивым. Но Шеба и Ллеран, конечно, по-особенному красивые. Тиль иногда даже замирает, любуясь. Разные — и так друг другу подходящие. Вот Шеба, например. Если бы кто-то взял и нарисовал «женщина», выбрав только самое-самое лучшее в этом слове — у него наверняка бы получилась Шеба Ашибаэль. Грация и сила, уверенность и достоинство, храбрость и мягкость — всё, всё. Её ноги — они длинные, сильные, и на них наверняка очень удобно ходить; но при этом они ещё невероятно красивые, такие, каких почти не бывает. Или талия — ну у Тиля это просто место, где живот, а у Шебы… У Шебы это как перемычка в редгардских песочных часах: кажется, будто там, где Шеба сужается, чтобы снова расшириться к низу, ну вот просто будущее с прошлым сходятся. Смотреть и смотреть бы завороженно. И руки, конечно — Тиль, сам лучник, знает толк в руках: у Шебы они идеальные, он видит. Гибкие, изящные, сильные. Но сила в них — не напоказ, не для глупых соревнований; она дремлет в ожидании действительно важных дел — но уж когда настанет пора явить эту силу миру, ей не будет преград. А что до лица… Тиль видел леди Альмалексию — и, конечно, данмерская богиня так красива, что дух захватывает. Но Шеба Ашибаэль — и пусть хоть все данмеры мира Тиля осудят — всё равно лучше. Шеба — она живая. Она смеётся, и хмурится, и задумывается, и закусывает чуть-чуть губу — и прекрасна в каждом выражении и в смене их, стремительной, как ветер. Но, конечно, прекраснее всего Шеба Ашибаэль, считает Тиль, когда она смотрит на Ллерана Атераса. Ллеран тоже красивый, даже очень. Совсем по-другому, не так, как Шеба. Он сильный, и крепкий, и смертоносный. Грациозный тоже — но иначе: больше функциональности, меньше гимна чистой красоте. Наверное, двемеры бы воспевали такой тип; Тиль не двемер, но он тоже готов воспевать. Рядом с Ллераном — это как рядом с ураганом. Ураганом, который мир перевернёт, если будет нужно. Но в то же время это очень целеустремлённый ураган. Рассудительный. Непоколебимый. Не прирученный, нет, конечно (ну разве что Шебой, но это потому, что он сам захотел приручиться). Но с ним рядом — не страшно. Тиль верит — знает! — что это ураган-друг. Не обернётся против него, не снесёт ненароком. Ллеран Атерас видит нутро мира, видит какие-то неведомые нити и пружины, на которые нужно нажать, чтобы заставить мир считаться с тобой. Тиль не завидует, ни капли — мир такой огромный и удивительный, и мелкому ну-пусть-будет-босмеру за счастье просто носиться по нему перекати-полем и жить в том, каков он есть. Не завидует, но восхищается. А кто бы не восхитился? И вот это всё, этот ураган, и непоколебимость, и сила — оно внутри Ллерана, но немного и снаружи: в его широких губах и приметном носе с горбинкой, в массивных плечах и крепкой шее, в спокойной уверенности каждого движения. А ещё там, в Ллеране Атерасе, есть какие-то древние данмерские то ли герои, то ли чудовища, то ли как посмотреть. И какие-то отзвуки будущего героя (или чудовища?) тоже. Тиль пытался во всём этом разобраться, честно пытался. Но он — кем бы ни был, но точно — не данмер, и мало что понял (а то, что понял, наверняка понял неправильно). Ну и ладно — ему плевать на всех чудовищ скопом: его друг Ллеран всё равно не они. Не их тень, не их отражение, не их игрушка. Он — просто он (хоть и Обливион знает, насколько это «просто» непросто). Но если эти чудовища из прошлого или из будущего станут вредить его Ллерану — Тиль точно знает, что не позволит им. Вот так возьмёт и не позволит. Потому что это для себя самого он может быть ну вроде как бы босмером с луком, но для Ллерана… придётся вспомнить разное. И отбросить удобные «вроде как бы», и пойти напинать этих древних-будущих чудовищ-героев. Как-нибудь. Никто же не принимает всерьёз босмера с луком, правда? Никто, кроме друзей. И, значит, для (ради) друзей он и станет — всерьёз. И напинает. Вот. Но главное, что Шеба подходит Ллерану, а Ллеран подходит Шебе. Никто, кроме них. Потому что две красоты, так сливаясь, что почти одна, превращаются в чудо. Тиль любит ходить с ними в бой — и, хоть немного стыдно, помощи от него в тех боях маловато: он слишком увлечён наблюдением за ними. Как они взаимодействуют — как одно целое! Ллеран атакует, и в том, как он не поворачивается, ожидая (и, конечно, получая) в нужный момент поддержку от Шебы — это просто ух! Дух захватывает. Как Шеба из-за Ллерановой спины вплетает свои чары в его узор, доводя картину до совершенства… Нет, это надо видеть, описать нельзя. Удивительно, как они находят — что? время? место? немножечко самих себя? — и для какого-то босмера. Даже в волнительно-чуждых (и, чего уж там, пугающих) эшлендерских обрядах где-то между строк о том, «как должно», находится место для Тиля. Босмеру, конечно, много места и не нужно — ну вы помните, они мелкие, всё такое вот. Но друзья находят же! Тиль, как драгоценность, хранит память об одном бое: Ллеран сражался с дреужихой, а они с Шебой были свидетелями. Ох, как же сложно было тогда не вмешаться! Нет-нет, он ни на миг не сомневался в Ллеране, но… Но, может, это вот такая она, дружба — когда пальцы сами сжимаются на тетиве, потому что там, рядом, Ллеран пропустил удар?.. А Шеба — она тоже верила в Ллерана, смотрела за боем, не отрываясь — но и её тело против воли отзывалось, пытаясь помочь и вмешаться… Ллеран, конечно, не поворачивался, не смотрел на них — но Тиль не сомневался: он знает Шебу за спиной, знает каждый её приглушённый выдох. Знает, что ей будет больно от каждой его раны — и потому движется втрое проворней и бьёт вдесятеро сильней: не ради того, чтобы избежать боли самому (Ллерана вряд ли пугает боль). Ради того, чтобы Шебе не было больно за него. А Тиль… Ну, ему тоже было немножечко, самую капельку больно за них обоих. Но радостно — в десять, в сто раз больше. Тиль, конечно, никогда не скажет своим друзьям, какие они красивые. Потому что, ну, неловко, глупость какая-то. Не в них — в нём неловкость и глупость. То есть вот если ты — Шеба Ашибаэль, ты же и без всяких рогатых недомерков знаешь, какая ты красивая, так? И что отвечать на такое? «Спасибо»? Глупо — Тиль-то тут причём, он просто факт озвучил. Или Ллерану сказать, что он красивый — тут вообще нелепость. Ллеран, наверное, и не задумывается, как он красив — с него достаточно того, каким он отражается в Шебиных глазах. Да и потом… Ну, у других, нормальных, вот это вот всё «ты такая красивая» или «ты такой красивый» — что-то вроде кодовой фразы. Предложение начать… эмм… отношения? Романтика там всякая, интерес (ну то есть Тиль точно не знает, так ли это, у него как-то не очень с отношениями, да и вообще со всем, но почти уверен, что так). Но про Шебу и Ллерана он ничего-приничего такого не думает, это ж очевидно! Он любуется ими, ну, как морровиндским вулканом, к примеру. И если он говорит «какая красивая ваша гора» — он же не имеет в виду, что не прочь бы встречаться с этой горой, так? Ну вот и с ними — как с горой. Тиль не дурак, чтобы так думать что о Шебе, что о Ллеране. И не потому, что всё равно не светит. Так думать о тех, с кем не светит — у него целый мир красивых меров, людей, бетмеров; а друзей всего двое (ну и приятелей несколько, да). Это ж ценней в тысячу, в сто тысяч раз — дружба. Это как солнце — и свеча рядом. А то, что его друзья красивые — ну так уж вышло. Впрочем, не говорит он такого ещё и — признаваться так признаваться — немножечко из-за страха. Тиль, конечно, знает — почти наверняка — что друзья его поймут правильно без слов (со словами он вообще не мастер обращаться). Но это «почти» выкинуть никак не удаётся: просто Шеба и Ллеран — они как одно. Тиль никогда не видел, чтобы так любили: не скрывая, но и не напоказ, не в словах и делах — а всем своим существом, насквозь, кровью, костями и дыханием любили. Наверное, он сам так дружит — всегда с ними, даже когда не видит их по сотне (всё-таки, пожалуй, гипербола) лет. Всегда какой-то его кусочек — не души, ха, спасибо Гавани! — но сердца, может, и ума, и самого Тиля, знает, что где-то есть Шеба и Ллеран, и от этого счастье. А они — не кусочками, а целиком знают так друг про друга (и от этого страшно чуть-чуть: если они целиком друг для друга, то не крадёт ли у них Тиль самую капельку для себя? Имеет ли право?). Но дело в другом: вдруг им неприятно от него слышать, как он их любит? Ну, к примеру, вдруг Ллеран обидится, если Тиль скажет, что Шеба красивая? Тут, конечно, точно не узнаешь — Тиль не узнает. Ведь для этого надо бы самому попробовать. Жить так, когда кто-то — твой, совсем-совсем твой, а ты — его. Ну вот, к примеру, дом в Бангкорае — он совсем-совсем Тилев, да и Тиль — его. Если кто-то скажет, что дом красивый — Тиль, конечно, до конца не поверит комплименту, но ему приятно будет это слышать. А про любимого? Приятно? Или это, ну как бы, другое? Ревность? Злость? В общем, может, и не так всё, но рисковать и правда не стоит. Но сколько ни сиди, ни думай над бумагой — а вскрыть письмо от друзей всё равно придётся. И хочется до дрожи, и — глубоко-глубоко в душе — страшно. А вдруг они, ну, больше не хотят его видеть? Решили… раздружиться, или как это называется? Поняли, какой он, Тиль… лишний? Жалкий, мелкий и с рогами — зачем он им? Нельзя, нельзя так думать — так он не себя обижает, а своих друзей! Но Тиль уже думает, и сам на себя ругается, и вообще он жалкий, мелкий и с рогами. А пальцы между тем вскрывают конверт, и больше не смотреть на строчки уже ну никак нельзя. Приходится смотреть — и Тиль читает, потом перечитывает, перечитывает снова. Ллерановым чётким почерком всего-то три строчки: и захочешь — не заблудишься в словах. А Тиль вот умудрился заблудиться, и понимает примерно ничего, ну, то есть понимает, что, наверное, как-то не так понимает. Но с четвёртого — или, может, с восьмого — раза всё-таки укладывает в голове: «Тиль, мне нужна твоя помощь. Я решился. Мы решились. Я собираюсь просить у клана Ашибаэлей руки Шебы. Будешь моим сватом, Тиль?» И ниже приписка: другие буквы, легче, изящнее, словно на бумаге осталась тень Шебиной улыбки: «Ллеран, конечно, не признается, но ему страшно — и очень нужна поддержка друга. И мне тоже, Тиль. Ждём тебя». Ниже — опять-таки, Шебиной рукой (но Тиль и без того узнал бы её обстоятельную продуманную методичность) — краткое, но ёмкое описание обрядов, адрес, кое-какие подробности. Так-так-так, напоминает себе Тиль. Что ты там говорил про «напинать любым чудовищам ради друзей», глупый ты вроде как босмер? Ну так то чудовища, с ними понятно — сам себе возражает. А тут… другое. Совсем-совсем. А вдруг он не справится, вдруг — обязательно, непременно, это же он, Тиль — напортачит, всё испортит?.. Нет. Друзья верят в него. Друзьям он нужен. Значит, он справится. И справится без всяких «вроде как бы».