Люблю не за что-то, а вопреки всему

      Летели недели. Вот уже тридцать с лишнем дней прошло с моей свадьбы. Я освоилась в закусочной, многое в ней изменила. Ввела в меню пироги с вишнёвым вареньем и пироги с капустой. Убедила Альберта поставить столики снаружи, что увеличило доход. С горничной, которая ещё помогала мне в закусочной и её мужем, который прокручивал мясо на огромной мясорубке, я имела хорошие отношения. Даже с моим «ненаглядным» я нашла общий язык. Он был вполне добр ко мне, удовлетворял все мои прихоти, и вовсю старался мне понравиться. Я милостиво решила относиться к нему нормально (то есть, не показывать моего истинного отношения к супругу). Этот старый идиот буквально боготворил меня, поэтому боялся сломать наш хрупкий мир. Думаю, из-за этого он особенно не настаивал на близости. Я впускала его в свою комнату раз или два за месяц; толстяк был вполне счастлив.       Только в одном я могла упрекнуть Альберта (помимо излишнего веса и глупости, конечно) — в последнее воскресенье каждого месяца он ходил в кабак со своим старинным другом и напивался так, что едва на ногах стоял и не помнил, кто он. Вот тогда я по-настоящему его боялась. Добродушный толстяк превращался в какого-то разъярённого быка. Это был буквально другой человек — злой, жестокий, не контролируемый.       Первое такое воскресенье пришлось на вторую неделю нашего замужества. Не помню, с чего началась ссора, но в итоге он несколько раз меня ударил. Я в истерике вылетела из дома, чтобы на лестнице столкнуться с четой Баркеров. Люси заботливо помогла мне помазать какой-то вонючей дрянью разбитую губу и синяк на скуле, а Бенжамин наговорил столько успокаивающих и ласковых слов, что я буквально растаяла.       На следующее утро, как и следовало ожидать, мистер Ловетт ничего не помнил и искренне не мог взять в толк, откуда у меня синяк на скуле! Мистер Баркер о чём-то с ним поговорил наедине. Я на этом чисто мужском разговоре не присутствовала, но могу предположить, что цирюльник рассказал моему мужу, что произошло, и попытался втолковать ему, что нельзя так пить. Альберт потом полчаса умолял меня о прощении, которое я ему, так и быть, подарила. Но после этого случая он потерял все шансы получить мою любовь, если таковые вообще были. Я упоминаю об этом неприятном инциденте вскользь в основном потому, что в моих глазах уже ничто не имело значения кроме Бенжамина Баркера. А он, как на грех, почти не замечал меня.       К прекрасному молодому цирюльнику я всё больше привязывалась с каждым днём. За эти четыре недели я успела изучить его досконально. Я разузнала, что он женат на Люси уже год, а сейчас они ждут ребёнка. Его родители умерли, так же как и родители его жены. Баркеру было около двадцати шести лет, но он уже считался лучшим брадобреем в Лондоне, имел множество клиентов и неплохо зарабатывал. За этот месяц я буквально сотворила себе кумира в лице Бенжамина Баркера. Я настолько боготворила его, что стремилась запомнить каждую чёрточку цирюльника, стремилась узнать все его особенности, привычки и вкусы. Например, я знала, что за правым ухом у него две маленькие родинки, знала, что он очень любит пироги с вишнёвым вареньем, знала, какие интонации в каких случаях он использует. Я получала истинное наслаждение, когда он улыбался мне одной из своих нервных и смущённых улыбок, я была счастлива, когда он здоровался со мной своим приятным мягким голосом, и была просто на седьмом небе, когда случайно соприкасалась с ним на узкой лестнице или где-нибудь ещё. Что уж там, я была готова буквально молиться на него!       Но Бенжамин Баркер был словно привязан к своей Люси! Он обожал её так же, как я его, если не больше! Да, он был вежлив со мной, был добр ко мне, но не больше. Мы даже друзьями не смогли стать за эти несколько недель, так как он постоянно работал или всячески угождал беременной жене. Максимум, чего я добивалась — угостить его пирогом и поболтать минут пятнадцать о погоде, взлёте цен на продукты и о чём-нибудь в этом духе. Я постоянно искала какой-нибудь повод, чтобы поговорить с ним или просто увидеться. По сути моя жизнь разделись на две части — то время, когда я ждала или искала с ним встреч, и те счастливые мгновения, когда он одаривал меня своим вниманием.       Так и пролетел этот месяц. Люси скандалила и капризничала, Бенжамин бегал вокруг неё, я бегала за ним, как привязанная, а Альберт Ловетт бегал вокруг меня. Примерно так мы вчетвером и жили в своём маленьком мирке в домике номер 186 на Флит Стрит.       Скажу немного о доме. Он был не очень маленьким, но и не большим. Стоял наш дом углом, имея в этом самом углу достаточно место для почти десятка столиков (всё-таки идея со столами на улице была превосходна). В правом крыле дома располагались закусочная на первом этаже и цирюльня на втором. Их соединяла внешняя лестница. Левое крыло включало в себя каморку горничной с мужем и гостиную, которые были на первом этаже, и наши с Альбертом спальни и комнату Баркеров на втором. Спальня брадобрея и его жены соединялась с цирюльней и лестницей с закусочной. Я частенько смеялась с горничной Эммой, что Бенжамин бегает по кругу целый день — от Люси в цирюльню, оттуда в закусочную за едой для супруги (из-за беременности она постоянно была голодная), а потом опять наверх. А учитывая то, что брадобрей обычно спускался по внешней лестнице, и поднимался по внутренней, вся эта беготня казалась особенно смешной.       За слежкой за квартирантом пролетело время и наступило последнее воскресенье месяца, и Альберт отправился-таки на встречу с другом, клятвенно заверив меня, что не будет перебирать.       Вечером того памятного воскресенья я сидела в гостиной и читала какой-то роман. Я заметила такую странность — если переживаешь за вымышленных героев, свои проблемы как-то забываются. Эмма с мужем взяли выходной, так как у них какой-то родственник был при смерти, а Люси Баркер гостила у больной тётушки вот уже дней пять и писала, что приедет не раньше, чем к концу недели.       Я два раза делала себе чай, прочла добрую половину книжки, часы пробили одиннадцать, а мой муж всё ещё не возвращался. Мистер Баркер сидел у себя наверху и переживал из-за того, что не может присоединиться к жене (он должен был работать), а, может, уже и спал. В общем, мне никто не мешал, и я могла спокойно погрузиться в чтение. За окном моросил дождик, я сидела с чашкой горячего чая у камина, читала интересную книгу, и мне было очень хорошо.       Внезапно ночную тишину нарушил грохот открывающейся двери. Я вздрогнула и резко обернулась. В гостиную завалился мистер Ловетт. По ужасающему амбре и по его неровной походке я быстро поняла, что мужчина пьян, как говориться, в стельку. — Нелл, твой муж пришёл! — радостно оповестили меня. — Да уж вижу, — пробурчала я, откладывая книгу и с интересом наблюдая, как этот кабан пытается дойти до моего кресла.       Получалось у мистера Ловетта не очень — его то и дело заносило на стену и расписные тарелки и другие безделушки с грохотом падали с полки и разбивались. Мужчина грязно ругался и инстинкт самосохранения шепнул мне, что нужно поскорее убираться. Но когда я встала и постаралась проскользнуть мимо пьяного супруга, тот с неожиданной быстротой схватил меня за руку и рванул к себе. Я сдавленно взвизгнула. — Не спеши, детка… — невнятно прогундосил Альберт и впечатал меня в ближайшую стену.       Что-то сильно впилось в спину, но я не обратила на это внимания. — Пустите! Вы пьяны! — воскликнула, упираясь руками в его рыхлую грудь и пытаясь оттолкнуть ненавистного человека.       Как бы не так! Я слабая, как котёнок, а он — сильный, как бык! Резкий запах выпивки ударял в нос, слюнявые поцелуи покрывали моё лицо и шею, отвратительные лапищи задирали юбку. Да ещё по спине стекала кровь, так как я хорошенько ударилась правой лопаткой об узкую полку и вазочка, стоящая на ней, разбилась, оставив в моей спине пару осколков. А так, как этот кабан ещё теснее прижал меня к стене, осколки вонзались глубже. В общем, влипла я, как никогда. Ещё не хватало, чтобы эта отвратительная тварь изнасиловала меня! Я кое-как могу терпеть, когда он в трезвом виде ко мне приперается, но в таком… — Нет! Нет, пожалуйста, я не хочу! — кричала я.       Ловетт пробубнил что-то нечленораздельное и влепил мне пощёчину, чтобы не орала.       Но это я, поэтому я вопила, как резанная, отбивалась, царапалась, кусалась и посыпала мужа последними проклятьями и отборными ругательствами. Особого результата это не принесло, разве что я получила ещё пару ударов. Альберт был пьян и, кажется, вообще не отдавал себе отчёта в том, что делает. А я на заре нашего брака ещё не умела правильно вести себя в такие моменты.       Я догадываюсь, чтобы случилось потом, но неожиданно мистер Ловетт обмяк и с грохотом упал на пол. Я судорожным движением одёрнула юбку и затравленно огляделась.       А дальше на меня буквально нахлынула волна стыда, так как моим избавителем оказался, — ну, разумеется, кто же ещё?! — Бенжамин Баркер. Он стоял со скалкой в руках и сам, кажется, испугался того, что только что сделал.       Скалка с грохотом падает на пол. А цирюльник срывающимся голосом шепчет самому себе: «Я его… убил?..» Я же, отирая слёзы, неожиданно для самой себя, бросаюсь на шею брадобрею и начинаю бессвязно благодарить его за спасение. Слёзы всё ещё струятся по моим щекам, я не могу успокоиться. Тишина кажется давящей. Только капли дождя, ударяющиеся об стекло, нарушают эту тишину.       Я уткнулась ему в шею, ища защиты, покровительства. Это были волшебные минуты. Я чувствовала его тепло, едва уловимый аромат одеколона, слышала, как быстро колотится его сердце, ощущала, как часто вздымается его грудь… Голова начинала кружиться… Бенжамин несмело обнял меня за плечи. Он держал меня в кольце своих сильных рук, и я очень скоро успокоилась, буквально растаяв от его близости. Какой там Ловетт? Если бы в этот самый момент он помирал бы в агонии, я бы и то не заметила. А вот брадобрей был очень напряжён, боялся, что и впрямь убил моего благоверного.       Но это было бы слишком легко для меня. Альберт перевернулся на другой бок и, как ни в чём не бывало, захрапел. Мистер Баркер облегчённо вздохнул и успокаивающе погладил меня по волосам. Я всхлипнула. — Тихо, тихо, всё хорошо, Нелли, — сказал он чрезвычайно мягким голосом, от которого сердце пропустило пару ударов.       И хотя его объятья причиняли мне боль (треклятая ваза!), я готова была терпеть до бесконечности — лишь бы он был так близко ко мне… Одни его прикосновения, казалось, лечили. — Я не хочу тут оставаться… — пробормотала я. — Да, конечно…       Мы перешли в комнату, служащую залом в пирожковой, и сели за один из столиков возле окна. Был темно, одинокий фонарь, стоящий на углу улицы едва обозначал наши силуэты. Я старалась зажечь свечи, но всё ещё дрожащие пальцы не слушались меня. Внезапно мои ледяные руки накрыла тёплая ладошка брадобрея. — Я сам зажгу, — тихо сказал мужчина.       Вскоре зажглась свеча, и мы смогли посмотреть на друг друга. Какое же его лицо было красивое в неровном свете свечи, озаряемое редкими вспышками молний… Чёрные глаза, смотрящие с таким пониманием и сожалением, буквально кричащие о желании утешить и как-нибудь помочь. Обычно тщательно уложенные волосы немного растрепались и несколько прядей упали ему на лоб. На губах нет обычной улыбки. Кажется, будто он начинает понимать всё несовершенство нашего мира и от этого ему очень больно. Чем-то Баркер похож на ребёнка — его душа так же чиста и прекрасна, с таким же ужасом реагирует на несправедливость, насилие и жестокость. Вдруг лицо цирюльника становиться обеспокоенным. — Что у вас на скуле? — спрашивает брадобрей.       Наверное, след от пощёчины. Я опускаю голову. Не хочу, что бы он это видел. Мистер Баркер бережно поднимает моё лицо за подбородок. В его обычно таких ясных глазах появляется ярость. Я никогда не видела негативных эмоций, омрачающих его красивое лицо. На какой-то миг он показался мне пугающим, лишь на миг. Потом же ярость сменилась жалостью, и черты брадобрея смягчились. Я тут же укорила себя — Бенжамин показался пугающим? Глупости, он в жизни мухи не обидит! — Как он мог это сделать?! — с почти детской горечью вопрошает Баркер. — Я же говорил с ним, мистер Ловетт обещал больше не пить…       И как в нём смешивались все качества рыцаря без страха и упрека с душой, невинной, как у младенца?! Откуда он такой взялся?! Ангел, одно слово… Ангел, всегда готовый придти на помощь. Ангел-хранитель… Тут цирюльник понимает, что на его руке кровь — он же обнимал меня, как раз положив руки на мои плечи. — Вы… ранены? — Да, кажется, несколько осколков от вазы остались у меня в районе лопатки, — небрежно кивнула я. — Их нужно достать! Пойдёмте наверх, у меня как раз нагрелась вода, — я собирался выпить чаю, — я помогу вам промыть рану и обработать.       Мы поднялись к Бенжамину. Я никогда не была в его спальне, так что стала с интересом оглядываться. Это оказалась небольшая чистая комната, на комоде стоял подсвечник с тремя свечами, горела буржуйка, на которой вовсю кипел железный чайничек, милые светлые шторки на окнах, двухместная кровать под кремовым покрывалом… Мне комната очень понравилась. Давно я не чувствовала себя как дома. Так уютно!       Бенжамин усадил меня на постель, поближе к буржуйке. Я сидела и смотрела, как он пытается снять чайник, при этом не обжегшись, как суетиться около меня, ищет какую-нибудь чистую ткань для перевязки. Сидела и мечтала. Как же хорошо живётся Люси! Чем я хуже? Почему она носит его ребёнка под сердцем? Почему именно она получает его ласки и поцелуи? Вот если бы брадобрей был моим мужем… Мы жили бы в этой спальне вдвоём. Тут так уютно, мне так хорошо рядом с ним!.. Сейчас он заботится о жене, забывая о себе, а вот если бы мы были вместе, всё было бы по-другому… Мы даже внешне смотрелись бы лучше! Я гораздо меньше и аккуратнее, чем Люси Баркер! Ему нужна именно такая, как я! Но глубоко в душе я, конечно, понимала, что не достойна этого необычного человека. В свои шестнадцать я была куда более циничной, чёрствой и расчётливой, чем Бенжамин в двадцать шесть. Он казался каким-то неземным существом, он был выше всех людей, что я знала. А Люси была такой же инфантильной, чистой и отзывчивой, как и её муж… И тем не менее я упорно искала недостатки в ней и подсчитывала свои достоинства.       Я вернулась к реальности, когда поняла, что Бенжамин стоит около меня в нерешительности. В руках у него тазик с тёплой водой, белоснежное полотенце и какая-то чистая тряпочка, видимо, предназначающаяся для бинтов. И тут до меня доходит, что если обрабатывать рану, нужно снять корсет и рубашку…