Люблю не за что-то, а вопреки всему

— Мне, право, неудобно… Меньше всего мне хотелось бы оскорбить вас, Нелли, но если не обработать порез, может начаться заражение… — сконфуженно пробормотал мистер Баркер, садясь рядом со мной. — Да и осколки вы сами не достанете.       Я не могу вымолвить ни слова, а лишь поворачиваюсь к нему спиной и убираю свои растрепанные кудри вперёд.       — Расшнуруйте корсет… — тихо говорю я. Его руки начинают быстро ослаблять шнуровку. Я чувствую, что мои щёки пылают. Баркер сидит ко мне очень близко (комната плохо освещается, чтобы разобраться с тонкими шнурками и маленьким узелочком, приходиться держать лицо возле шнуровки), я чувствую его тёплое дыхание, по коже идут мурашки. Воображение рисует самые бесстыдные картины, совсем не подходящие приличной девушке.        Наконец, с корсетом закончено. Он помогает мне снять его через голову. Как часто я представляла себе эту сцену… Я даже мечтать не могла, что это будет происходить на самом деле! И, тем не менее, я чувствую, что буквально сгораю со стыда, когда пальцами расстёгиваю пуговицы своей рубашки и высвобождаю руки из рукавов, чтобы спустить её на спине. Спереди я прижимаю рубашку к себе, закрывая грудь. Хотя, глупо, конечно, я же сижу к нему спиной! И всё же я трепещу. Меня буквально трясёт от волнения. Баркер убирает со спины оставшиеся волосы, и я вздрагиваю, когда его рука случайно касается моей шеи. — Не бойся меня, Нелли, я тебя не обижу. Даю слово, — говорит брадобрей, почему-то обращаясь ко мне на «ты». Но в такой обстановке это кажется естественным. Голова идет кругом.        Я слышу, как Бенжамин макает полотенце в воду. А когда тёплая ткань прислоняется к ране, я тихонько вскрикиваю и дёргаюсь. — Прости, я не хотел сделать тебе больно. Да, тут и впрямь два осколка. И, кажется, они довольно глубоко.        Он отходит на минутку и возвращается с пинцетом. — Сейчас будет немного больно… — предупреждает Баркер, виновато на меня глядя.        Он подносит пинцет к моей спине, тяжело вздыхает, страдальчески смотрит на мою рану. Потом всё-таки собирает мужество в кулак и через секунду боль буквально прожигает мою спину под лопаткой, я отшатываюсь от цирюльника с вскриком. (С трудом сдерживая ругань, если быть до конца честной.) — Нелли, это нужно достать. — Да, я понимаю, но… Господи, как больно! — Только не дёргайся, иначе я пораню тебя ещё больше. А у меня и так руки почти что дрожат… — Хорошо, я не буду.       Но стоит пинцету взяться за осколок и немного потянуть его, как я опять дёргаюсь, и проклятый осколок впивается ещё сильнее. — Нелли! — Я не специально! — с нотками истерики. — Тогда… Извините… — он крепко сжимает моё плечо, там, где оно переходит в шею, одной рукой.        Его длинные пальцы оказываются на моей ключице… Сердце пропускает несколько ударов, а потом начинает колотиться, как бешеное. Но меня приводит в чувство боль в лопатке — Бенжамин всё-таки достаёт осколок. Чисто инстинктивно я опять пытаюсь отшатнуться, но мистер Баркер удерживает меня, демонстрируя неожиданную силу. Слёзы брызнули из глаз, и я про себя пожелала Альберту гореть синим пламенем. Хотя… Если бы не эти осколки, я бы сейчас не сидела посреди ночи в спальне с Баркером, не ощущала тепло его руки на своём плече, не слышала бы его участившееся от волнения дыхание совсем возле меня… — Ну вот, остался один. — Бенжамин тяжело перевёл дух.       Кажется, он побаивался вида крови и пересиливал себя.       Рука на моём плече опять напрягается, а пинцет цепляет последний осколок. Он, кажется, зашёл глубже, чем первый. У цирюльника не получается достать его так же быстро, приходится тянуть медленно. У меня чуть ли не искры из глаз сыплются — так мне больно. Я бы с радостью сейчас отпрыгнула на другой конец комнаты, но Баркер сильно держит меня, и я не могу отстраниться. С моих губ срываются стоны боли, хотя я и пытаюсь их удержать. Наконец, я последний раз вскрикиваю, и осколок покидает моё тело.       Рука, до этого держащая меня стальной хваткой, теперь нежно поглаживает моё плечо. — Тихо, тихо, самое страшное позади. Осталось только промыть и помазать, — успокаивающе шепчет мужчина.       Я смотрю через плечо, как он смачивает полотенце одеколоном. — Зачем это? — Он обеззараживает не хуже спирта. Правда, будет немного больно.       Я застонала. — Тогда вновь придётся меня держать, — сказала я, отворачиваясь.       Его рука возвращается на моё плечо, а полотенце прислоняется к ране. Я вскрикиваю снова — меня будто огнём жгут! Эта пытка не длиться долго, к счастью. Меньше минуты, но, тем не менее, я едва сдерживаю не самые приличные высказывания. — Теперь только помазать и забинтовать нужно, — сообщает Бенжамин, убирая руку с моего плеча.       Я чувствую, как его пальцы нежно наносят на мою лопатку какой-то бальзам. Такими ласкающими движениями, что я невольно чувствую жар. Ах, что это со мной?! Наверное, я совсем уж низкое существо с греховными помыслами! Такой ангел снизошёл до помощи мне, а я?.. Брадобрей думает, что я несчастное создание и так добр ко мне, а я думаю о таком, что и самой стыдно… Неожиданно Баркер немного приспускает мою рубашку на спине. Я вздрагиваю от неожиданности. Хотя, кого я обманываю, я ждала этого, я хотела, чтобы он сделал это! — У тебя синяки по всей спине… Их бы тоже помазать. Если ты не против, конечно.       В ответ я сама спускаю рубашку до поясницы, мысленно чертыхаясь. И как я могла подумать, что у него на уме что-то дурное? Это же Бенжамин Баркер, он у нас почти святой! — Господи, откуда всё это? — спрашивает Баркер, нежно проводя пальцами по тёмным пятнам на моей спине. Синяки тут же напоминают о себе, и я невольно морщусь. — Вы знаете, откуда это, — едва слышно говорю я, опуская голову. — Нелли, мне так жаль… Знаете, вы чем-то похожи на куклу, попавшую в руки жестокого ребёнка. Похожи на сломанную куклу… — в его голосе столько сожаления и грусти! — А вы чините меня. Моё тело. Мою… душу… — не смогла удержать всхлип. — Прости… Простите, я не хотел обидеть тебя. То есть вас. О, вечно что-нибудь не то срываться с моего языка… — Нет, нет, всё нормально, вы не обидели меня. И если хотите, можете общаться со мной на ты, мне будет только приятно. Вы… вы действительно единственный человек, который добр ко мне, который как-то заботится обо мне… — Всё образуется, Нелли. Когда-нибудь и вы будете счастливы.       И я верю ему. Я хочу верить тому, что он сказал, и я верю. В мою голову закрадывается безумная мысль — когда-нибудь я буду счастлива с ним. Именно с Бенжамином. И не важно, куда денутся мистер Ловетт и Люси, но я обязательно буду с ним. Возможно, не сейчас, и даже не через год. Возможно, через много лет. Но мы будем вместе.       Мистер Баркер закончил мазать синяки и стал забинтовывать рану на лопатке. Но, так как бинт должен был идти вокруг моего тела, чтобы держаться, Банжамину приходится обнимать меня, накладывая каждый слой бинта. Я вновь ощущаю жар по всему телу. Я чувствую его руки вокруг меня, чувствую, как он прислоняется к моей спине, чувствую его дыхание не своей шее… Но, к сожалению, цирюльник был джентльменом и просто наложил мне повязку. — Надо бы ещё скулу помазать, чтобы синяка не осталось…       Я сажусь полубоком к брадобрею и замечаю, что он невольно скользит взглядом по моему полуобнаженному телу. Я, как дура, краснею. И он тоже заливается краской… Глупо — всё, что нужно закрывать, я закрываю рубашкой. И, тем не менее, я опускаю глазки в пол. Всё, Нинель, теперь он точно думает, что ты сопливая малолетка. Хотя, так, наверное, и есть. Сколько там у нас разница? Лет десять, плюс минус год? Не так уж и много. Альбер вообще старше меня лет на тридцать. В конце концов, у Бенжамина и с Люси приличная разница в возрасте — лет девять или около того. Ах, и что за глупости лезут мне в голову? Почему, стоит появиться мистеру Баркеру в радиусе десяти метров, и я совершенно теряю способность трезво мыслить?       Пока я тщетно пытаюсь убрать дурацкий румянец с лица, цирюльник (который стесняется этой ситуации не меньше моего) заканчивает с моей скулой и со вздохом облегчения отсаживается подальше. — Вот и всё, надеюсь, от этого вам полегчает… — я опять вижу намёк на улыбку.       Я натягиваю на руки рукава рубашки, но корсет не надеваю — и так спина болит. В душе остаётся какое-то… разочарование? Я хотела, чтобы он переступил рамки дозволенного. Что уж греха таить, я страстно желала этого. Да и уж подозреваю, что и Баркер в глубине души хотел этого. Каким бы святошей он не был, и ему не чужды простые человеческие потребности и желания… Но между нами железной стеной стояла его обожаемая Люси, будь она трижды неладна! И эту самую стену подпирали ещё и мой муж, пополам с порядочностью брадобрея. Иногда меня всё-таки раздражало то, что он такой правильный… — Спасибо вам, Бенжамин. — как же мне приятно произносить его имя таким полушёпотом! — Я никогда этого не забуду, — пока я это говорила, он проводил меня до двери. — Это самое меньшее, что я могу для вас сделать. Добрых снов, Нинель. — И вам, мистер Баркер… Бенжамин…       Я вылетаю из его комнаты, а на щеках всё ещё пылает румянец. Ах, что же со мной происходит? Глупый вопрос. Я знаю, что со мной происходит. Я люблю. И люблю не какой-то сестринской или дружеской любовью. Люблю так сильно, как только могу.       Я быстро добегаю до своей комнаты (от моей двери до двери Баркера пару метров). Переодеваюсь в ночную рубашку, но не спешу засыпать. Я прикладываю ухо к стене. Слышен скрип кровати — наверное, цирюльник ложиться спать. Представить только, меньше, чем через пять дюймов от меня лежит и засыпает Бенжамин Баркер! Я прислоняю руку к стене и улыбаюсь. — Спокойной ночи, любовь моя… — едва различимо шепчу я.       В эту ночь я совсем не сплю. Совсем не из-за ещё ощутимой боли в спине. Я лежу и вспоминаю в мельчайших подробностях сегодняшний вечер. Перед глазами стоит лицо прекрасного цирюльника, в голове — его голос, а с моих губ не сходит глупая улыбка.