Госпожа Неудача. Шаг в Неведомое

Маленькая, стройная девочка-ангелок, дитя-колокольчик, лучший воин его армии. Единственный воин. Самый близкий и преданный, самый родной. Он так болезненно воспринимал каждый её печальный взгляд, каждый алмаз слезинки, замеченный на фарфорово-бледных щёчках. Она — его мессия, он — её бог. Отец и бог, человек, призванный нести свет чудесного дара всей этой безумной планете, погрязшей в гнили и праздности. Да, трудно быть Господом, но он, вне всяких сомнений, справится, он — единственный, чьи плечи сумеют удержать эту тяжесть, он — единственный, кто способен нести перемены. Или смерть? Кто-то умрёт вне всяких сомнений, но то будут слабые, недостойные. Останутся лишь лучшие. Только лучшие. А ещё его дочь и он. А сейчас они оба сидят в башне нового типа, склонившись над планом города, и его девочка украдкой стирает солёные капли с лица. — Останови это, — просит в который раз. Всего миг он хочет сделать вид, что не слышит, но, всмотревшись в ясные голубые глаза, рывком поднимается с места. Впервые — ответит. — Нет. Нет, Нора. В этом — моё призвание, в этом — благо для всего человечества! Начало скоро. Просто смирись. — Безумец, — шепчет Элеонора одними губами. «Безумец», — мучительным стоном кричит душа. Вот только ничего изменить не может. *** Я улетала израненной птицей. Кем возвращаюсь? Быть может, фениксом? Тем, что из пепла сумел возродиться, Тем, что легендой бессмертной сделался. Я возвращаюсь из пламени — пеплом. Кем улетала? Быть может, лебедем? Дивным созданьем прекрасным и светлым Цвета печально, прощально-белого. Вороном вьюсь над сплетеньем улиц. Мудрость и время — ветрами чёрными. Сквозь небеса я домой вернулась. Что же готовит мне день ещё один?.. Строчки ложились ровно — одна за одной, слово к слову, чередование слогов и ударений, вдохов и выдохов в слиянии сердца и нот. Как же давно я не пела. Так… по-настоящему, всю себя отдавая до капли, до мгновения, до самых потаённых глубин, чтоб со звуком каждым душа в пространство рвалась, рассыпалась, дробилась, множась, и умирала как будто, а за тем возвышалась вдруг, собираясь осколками в нечто новое, единое, неизменно правильное, творя прекрасную музыку, без которой я давно разучилась жить. Ребята чувствовали мой восторг. Быть может, в том было дело, что уж очень давно не играли мы слаженно, вместе, неделимой утренней звездой и истосковались по этому невероятному ощущению. Быть может, в том, что каждый из нас жил, дышал этим и, так же как и я, иначе попросту не умел. Но сегодня репетиция усталости не приносила, и лишь тёмная, влажная осенняя ночь вынудила закончить последним, прощальным на сегодня аккордом. Мы вернулись три дня назад. Где-то в глубине души я ожидала ловушки. С некоторых пор Москва стала средоточием страха, местом, откуда не так давно я бежала, укрываясь чужой силой, как единственно возможным щитом. Но снова ошиблась, а значит, стоило начать с начала, вернуться к исходной точке и избрать другую тактику. Придумать бы, какую… Вот только единственным существом, на нас напавшим, оказалась Марина, продюсер группы «Morning Star» и неописуемый трудоголик. В арьергарде Самойлова мстителем маячила, потирая унизанные кольцами ручки. В глазах каждой из них без предисловий читалось три неоспоримых слова: «Работать нужно, господа». Мы не спорили, истосковавшись по праведному труду. Он ведь, между прочим, из обезьяны человека сделал. К тому моменту, как нога моя порог студии переступила, атмосфера её неизбежно переменилась. Стол и полки расчистили от милых женскому сердцу Амалии мелочей — коллекционных складных ножей, кастетов, травматического пистолета, шокера и целой коллекции того, что мне не хотелось опознавать. В том, что пришло им на смену, чувствовалась сильная мужская рука. Цветы, сладости, лёгкий хаос папок, журналов и бумаг. Явление Оскара, вне всяких сомнений, внесло в окружающую обстановку новый, особый шарм. Впрочем, горячий ливиец с французскими корнями неплохо влился в мой горячо любимый коллектив. Ударник из него был не столь виртуозный, но всё же титул пульса звезды получил он не просто так. Проекта с «Неотразимыми» никто не отменял также. Правда, моя болезнь и побег Джейка стали причиной его временной приостановки, но раздавленная всеобщим рвением к каким-либо действиям Кэт клятвенно пообещала: брата отыщет в ближайшие дни. Слова эти вызвали волну дрожи где-то в глубинах моей души. Джейк прилетит. Обязательно прилетит. Возможно, скоро. Что я скажу ему? Что он скажет? Оказалось, ничего. Появившись на следующей репетиции, Джейкоб Гилберт молчал — расчехлял гитару безмолвно, тихо шелестел файлами, подтягивал струны и лишь смотрел странно — выжидающе печально, с надеждой и упрямством в бесконечной бездонной лазури взгляда. Кто он мне? Друг, обвинивший себя в случившемся и оттого отрешившийся ото всех, или враг, доверие к которому едва не стоило мне жизни? Самообладание подвело. Сложив лёгкий переносной пюпитр с резким хлопком, я ринулась было к нему с тысячей и одним вопросом, но рука Кэт неожиданной тяжестью накрыла мою. — Не трогай его, Малахова. Пока не трогай. — Я не понимаю, что происходит, — прошипела я. Собеседница пожала плечами. — Я тоже. Но Джейк тебе не ответит. Захочет — подойдёт сам. Держи дистанцию. Мудрый совет. Вот только как ему последовать, если каждой частичкой своей стремишься к ответам и человеку, чей силуэт снова исчезает в распахнутой двери? Спасением, как всегда, стала Анжи. Схватив под белы рученьки, сестрица утащила меня в противоположном направлении — пить горячий шоколад, есть пирожные и строить далеко идущие планы. — Я здесь подумала, — зажав маленькую ложечку между большим и указательным пальцем, Анжи покачивала ею в такт ноге, совершающей точно такие же движения под столешницей, — может, хватит мне стеснять тебя, Криста? — Стеснять? — недоуменно выгнула бровь я. — Когда это ты меня стесняла? — Теоретически, всегда. — И обезоруживающая улыбка. — Хочу позаботиться о собственной жилплощади. — И бросить меня? — Стало грустно. За то время, что мы прожили вместе, я успела привыкнуть к неизменному обществу Анжи, её отвратительному кофе и задорному смеху. Потерять этот солнечный лучик всё равно, что семью покинуть — практически невозможно. А ещё в душе противно ныл полузабытый страх. Кто придёт на помощь, если я останусь в одиночестве? Кто защитит? Глупость какая. С каких пор сестра стала щитом для меня? Какое право имею прятаться за её хрупкую спину? Но всё же с губ, испачканных нежным творожным кремом, сорвалось: — А Джонатан, Александр, агентства? Склонив голову набок, Анжи сощурилась. Внимательно так, задумчиво, хотела было что-то сказать, но взгляд её опустился вдруг к белоснежному блюду, и на лице отразилась непереводимая гамма чувств. Маленькая абрикосовая тарталетка безвестно окончила свой едва начавшийся путь в огненных прядях, видимо пожелавших принять активное участие в трапезе. Разговор продолжили в санузле, оказавшемся не таким чистым и светлым, как обеденный зал. Вот вам лучший показатель реального положения любого посещаемого вами места. Те, чьи дела идут в гору, обязательно обеспечат ваш комфорт даже в месте личного уединения, тогда как не самые удачливые предприниматели задумаются об этом вряд ли. — Рано или поздно я перееду, Криста, — голос Анжелас слился с журчанием бегущей из крана воды. — Поиски жилья займут много времени. И… мне ведь хочется верить в то, что рано или поздно всё закончится и мы заживём, как нормальные люди. — Заживём, — грустным эхом откликнулась я. — Ладно. Давай отметим наше избавление от проблем твоим переездом. — Двойное избавление получится, — подмигнув мне, Анжи хихикнула, за что получила тычок в бок. — Ну тебя, рыжая… Скажешь тоже. Лишь через двадцать три часа я наконец выяснила, отчего Анжелас так спешно пожелала сменить места обитания. Для этого стоило отказаться от похода к парикмахеру и очутиться в студии на несколько минут раньше. Конечно, сделано это мною было не специально, и неловкость момента вынудила меня густо покраснеть, но происшедшего не воротишь, увиденного не забудешь (если кто-нибудь сильный память не сотрёт) и факт, внезапно открывшийся, отрицать не сможешь никогда. И вот, друзья мои, что предстало моим очам. Вернее, кто, где и в каком положении. Но последнее, пожалуй, слишком смущающая подробность, да? Правда во всей своей наготе оккупировала предназначенный для отдыха диванчик и (в этом я уверена совершенно точно) готовилась не к дружеским визитам и даже не к вторжению любимых коллег, предаваясь незатейливым плотским утехам. Привет, слетевший было с моих губ, замялся, закашлялся и, тихонько исчезнув во рту, сменился трудно разборчивым: — Ну-у… я зайду позже, ребята?.. Но сомневаюсь, что моё бегство положение сумело хоть как-то спасти. Взгляд Оскара, по крайней мере, был красноречив, да и Анжелас не лучилась позитивом. По проспекту топала растерянная и отчего-то злая. Не на парочку, нет, но… чёрт, знать бы, кому предназначалась та злость. Просто в душе было гадко и тоскливо, хоть на стену лезь. Я никогда не была обделена вниманием, вот только в тот момент вязкая, сосущая пустота гостьей навязчивой вторглась в горло. Чего я хотела? Чего искала? Быть может?.. Может?.. В памяти ярко вспыхнуло золотистое утро рядом с… Джейком. Вслед ему — россыпь цветных конфет, полевые цветы, широкая улыбка… Так чего я искала? Остановившись, мучительно медленно сжала виски. Ответ покоился на поверхности — руку протяни, и коснётся тихонько пальцев. Такой простой, истинно женский ответ. В чём читался он, чем представлялся мне? Надёжностью и покоем, объятиями и участившимся пульсом, долгими прогулками, ночами, разделёнными на двоих… Пробегающий мимо подросток сильным ударом задел плечо. Дёрнувшись, я покачнулась, распахнула глаза… Хороша ты, Малахова, соляным столпом застыла. А вокруг тебя, между прочим, люди ходят — не забывай. И фыркнула рассерженной кошкой. Не надо мечтать, не надо позволять себе даже думать. По крайней мере, пока.