Госпожа Неудача. Шаг в Неведомое

Две мучительно-долгих недели тянулось моё заточение — за окном чистейшей лазурью сменялась унылая мгла, яркий кармин заката стучался в раму, а я всё лежала, ощущая, как медленными шагами к сознанию крадётся жестокая деградация. Пришлось срочно что-то менять — рифмовать строки в уме, читая новые куплеты вслух астрам на подоконнике, вспоминать теорию музыки, правила грамматики и даже высшую математику. Лишь бы не ощущать эту безумную пустоту, это мучительное разочарование. Лишь бы не жалеть о времени, потраченном впустую. Легче стало в тот день, когда от тела отключили датчики. Теперь я могла ходить, писать, расчёсывать волосы с трудом и даже плести растрёпанные косы. Конечно, жизнь портил аккуратно перебинтованный катетер, но, господи, какой же мелочью он был в сравнении с бессмысленным лежанием на одном месте. Потом меня выпустили на улицу. Всего несколько минут — они показались наивысшим блаженством. Несколько минут свежего ветра, запаха прелых листьев, дыма и выхлопных… несколько минут иллюзии свободы. Я стала к ней ещё на шаг ближе. Каждый день меня навещали ребята. Посвящённые, все они появлялись самым удобным для Анжи способом — влетали в распахивающееся окно, долго пили мою воду, бледными тенями хватались за сердце и, описав путешествие посредством чудесной силы нелицеприятными эпитетами, отбывали обратно в Москву. Ох и насмеялась же я, наблюдая за лезущим под кровать Антоном и Анжелиной, не оставляющей попыток его оттуда достать. — Иди к тёте на ручки, — лилейным голосом ворковала рыжая, подступая к затаившейся в укрытии жертве. — Я самолётом. Самолётом, честно, — отползал тот, прикрывая голову руками. — Не надо меня носить. Не хочу, не буду. — А я — хочу. Антончик, ублажи даму. И так битый час. До тех пор, пока терпение Анжелас не лопнуло. Миг этот стал для Антона плачевным. Незримые силовые нити просто вздёрнули его, бледного и брыкающегося, под самый потолок. — Спеленаю и посылкой перешлю, — пригрозила сестрица, взбираясь на подоконник. Угроза сработала, но больше бравый гитарист в моих угодьях не появился в отличии от Даны, очень даже хорошо переносившей сверхъестественные перемещения. Она-то как раз Анжелас заездила. — Что я вам, лошадь ломовая, — причитала та нарочито жалобно, за что в обязательном порядке получала яблочко, сахарок и пряник. Об Оскаре мы больше не говорили. Новый ударник вниманием меня не почтил, поскольку, единственный из нас, посвящён не был. Впрочем, я особо и не стремилась к этой встрече. Мысли мои занимал другой. С утра до ночи занимал, и никуда от него было не деться. Я ждала его, надеялась, хотела верить — к случившемуся Джейк непричастен. И в то же время знала: это — дело его рук. О, как же хотелось увидеть лазурь двухцветных глаз, как хотелось задать вопросы!.. Напрасно. Не распахивалось окно, не скрипели тихонько двери. Джейкоб Гилберт исчез, словно не было. Джейкоб Гилберт покинул ту, которой однажды обещал защиту. Дня выписки ожидала, как самого волшебного в мире праздника. Именно таким он и стал, столько цветов, открыток и поздравлений я получила. Лишь в таких ситуациях понимаешь, насколько действительно тебя любят и это невероятное ощущение. Это — невообразимое счастье. Туманный Альбион хандрил по-осеннему — с неба невесомыми слезами сочилась холодная водяная пыль, хмурые, молчаливые люди натягивали на головы капюшоны, и лишь неоновые вывески бодро перемигивались со светофорами: «Сюда! Сюда! Сюда!» Я не хотела задерживаться в Лондоне. Думала, Анжи унесёт меня сразу в тонких девичьих руках. Не тут-то было. — А как объяснишь своё исчезновение маме? Разумный, однако, вопрос. Пришлось смирно склонить буйну головушку и отправиться в полузабытый спальный район, где находилась крохотная квартирка, подаренная мне некогда чрезмерно щедрым семейством Льюис. Поездка по городу утомила. Невзирая на неоспоримый факт выписки, окончательное моё выздоровление на горизонте не маячило, так что искрящаяся всеми цветами радуги радость быстро сменилась вязкой, тусклой усталостью. Слабостью разлилась она по всему телу, в мысли прокралась и, словно вражеский лазутчик, провокацией оставила одно единственное желание: «спать». Но возможностью такой меня не осчастливили. — Наконец-то, болезная! — прозвучало откуда-то с балкона, когда я мирно расшнуровывала кроссовки в прихожей. Через миг зажёгся свет, и глаза мои были ослеплены лимонно-жёлтым великолепием — Джен снова сменила окраску, ну или просто воспользовалась одним из своих париков. — Не трогай страдалицу, — молитвенно сложила ладони я. В ответ госпожа Льюис обиженно насупила лиловые брови. — Я тебя уже несколько недель не трогала. Но теперь твоё тело в моих загребущих руках. Не знаю, чем бы я отбивалась от этой многоцветной напасти, но из кухни полилась чуть-чуть усталая русская речь, открывая мне путь к спасению: — Кристина, милая. Прости, что не вышла тебя встретить. У меня здесь дела домашние полным ходом. Анжелина с тобой? — Анжи честно погрузила меня в лифт и отбыла за продуктами, мам. Джен довела тебя? — Нет ещё. Я не понимаю её, она — меня. Но, знаешь, она прекрасно изъясняется жестами. — И улыбнулась светло. Так, как лишь она умела. — Но всё-таки я рада, что пещерное общение подошло к концу. В этот момент в кухню наконец завалилась обсуждаемая нами особа. Осмотревшись, стащила с тарелки большую котлету, макнула в соусник не глядя и со счастливым вздохом плюхнулась на единственный свободный стул. Хруст его был тих и печален, возглас Джен — непереводим. Влекомая неисправной мебелью, она резко взмахнула руками, пытаясь удержать ненадёжную вертикаль, но лишь потеряла горячую снедь. Да не где-нибудь, а на собственной возмущённой физиономии. Двухголосый заливистый смех даже на мой взгляд прозвучал обидно. Но уж больно комично глава процветающей нефтедобывающей компании смотрелась лежащей под столом с растопыренными ногами и стекающим с кончика носа кетчупом. — Ты не ушиблась? — спросила, отсмеявшись наконец, мама. Джен лишь фыркнула, выражая непонимание всеми частями перемазанного лица. Пришлось переводить, подавать руку и действительно осматривать пёструю на предмет повреждений, коих, к вящей радости, не было. В числе пострадавших оказался лишь мой бедный стул. Маленький и некогда удобный, теперь он пребывал в руинах, представляя собою весьма печальное зрелище. Мне не хотелось прощаться с бедным ветераном, так что, тщательно собрав бренные его останки, я разместила их в прихожей — дожидаться рыжего целителя в лице всемогущей Анжелины. Вернулась она через полчаса. Усталая и навьюченная, аки мул. У порога её, конечно же, встречала подлая мебель. Приветственно выставив тёмно-коричневую ножку, мой возлюбленный стул молил о спасительном чуде. Анжелас не сумела его явить, споткнувшись вместо этого, лишь в последний миг успев зависнуть над полом вместе с многочисленным своим скарбом. Тем не менее, от лилово-бордового синяка это её не спасло. Месть рыжей оказалась страшной. Потирая пострадавшую конечность, торжественно заталкивала она деревянные останки в переполненный мусорный бак. А вечером мы поминали мой стул вишнёвым пирогом со сладким травяным чаем. — Скорбим и помним. Помним и скорбим, — провозгласила заупокойный тост я, поднимая большую красную кружку в белый горошек. — What did you say? — тотчас отозвалась Джен, с умным видом качая увенчанной конским хвостом головушкой. Изображая тотальную глухоту, Анжелина сделала шумный глоток, сунула остатки золотистой выпечки за щёку и под аккомпанемент всеобщего молчания потянулась к чужой тарелке. Мама воровство поощрять не спешила — без пиетета шлёпнула салфеткой обнаглевшую длань и, неторопливо поднявшись, принялась убирать со стола пустую посуду. Без дальнейших объяснений стало ясно — внимательная мама решила позаботиться о стройности наших тел, ибо, налетая на её гастрономические шедевры, мы о ней забывали напрочь. Оно и не мудрено. Следующий день отдан был краткой экскурсии. Мама, женщина простая, дальше Москвы до этой осени не выбиравшаяся, вертела головой с приоткрытым от изумления ртом, осматривая вблизи такие всемирно известные достопримечательности, как Биг-Бен, Тауэр, Букингемский дворец и, конечно же, Око Лондона, в одной из комфортабельных капсул которого мы провели больше получаса, зачарованно любуясь вечерним городом сквозь лёгкую дымку мглы. Всем естеством я ощущала мамин восторг, видела искреннюю улыбку — и все невзгоды отступали, меркли, становясь незначительными и такими же далёкими, как русло Темзы, оставшееся где-то внизу. Конечно, это не навсегда, но мама — обыкновенный человек. Человек, спокойствие и счастье которого в моих ладонях. Если я должна делать вид, что всё хорошо, так оно и будет. Ещё сутки — и мы вернёмся в Москву. Ещё сутки, и я выясню причины своего отравления. А пока я медленно дрейфую над огромным городом и за спиной распахиваются тонкие, хрупкие крылья. Первыми провожали Льюисов. Улетая за океан, Линда несколько раз заставила маму пообещать, поклясться даже: новогодний уикенд она проведёт в Лос-Анджелесе. Мама не возражала. По крайней мере вслух. Её, такую сильную и смелую, пугали далёкие перелёты. Но стоило ли Линде об этом знать? Без Джен в квартирке моей стало грустно и тихо. Ничто не напоминало о пёстром катаклизме кроме павлиньего пера, занявшего вакантное место в моей любимой вазе, да вороха нарядов психоделических тонов, которые были подарены мне и которые я в своей жизни надену вряд ли. Дождь начался неожиданно — будто там, в небе, кто-то невидимый гигантскую плотину разрушил и своенравная река на свободу рванулась — до края, за край и вниз, бурным потоком в тихий, туманный Лондон. Быть может, так начинался всемирный потоп? Но нам он сейчас не страшен. Мы надёжно укрыты уютным теплом ковчега. Маленький телевизор тихо бормочет на стене; кружась в причудливом вальсе, запах лимона мешается с лёгкой мятой, а я сижу на диване, поджав босые ноги, и одну за другой бросаю в рот маленькие цветные конфетки. — О чём задумалась, Криста? — Бесшумно подкравшись сбоку, Анжелина пристроилась на мягком подлокотнике, изящно сложив на коленях руки. — Разве ты не в моей голове? — выгнула бровь я. Сестра передёрнула плечами. — Кэт запретила. Сказала: воздействовать на тебя нельзя — слабая. Так что ближайшую неделю никаких сверхъестественных сил. Да и вообще… нехорошо это. С тех пор, как барьер подчиняется мне, я в чужие мысли не соваться стараюсь. Ладно твои, а у других — ужасно. Посмотрю, послушаю немного — сразу чувствую себя грязной. Только от этого не отмыться никогда. — Вместо ответа я протянула ей полупустое блюдо, и продолжила говорить сестра с набитым сладостями ртом: — Придётся тебе отвечать в устной форме. О чём задумалась, Криста? — Об отравлении, — не кривя душой, призналась я. — Не думаешь ведь, что оно — случайность? — Не думаю. — Расслабленность на хорошеньком личике Анжи сменилась крайней степенью сосредоточения. — Вот только… если бы Джейк хотел убить тебя — ты бы не сумела выжить. Есть сотни способов, не оставляющих шансов жертве. Почему — яд? Зачем грибы, в которых однозначно вреда не было? — Он не выходит на связь, Анжелас. Мы не получим ответы на вопросы. А можем ли доверять теперь Гилбертам? — Однозначно, нет. Или?.. да? — Одно резкое движение, рваный жест, и Анжелина уже нервно щёлкает маленьким чёрным пультом. — Он со всеми своими общение прекратил, когда тебе стало плохо. То ли вину чувствует за то, что не уберёг, то ли за то… — …Что это — его рук дело, — с мрачной обречённостью перебила я. — В конце концов, нам не привыкать к предательству. Близких. Нам… Анжелас, я помню… в последнее утро он говорил, что видел во мне безумие, и стёр память о страхе. Ты?.. — Я тоже видела его. Чёрное, страшное… — И молчала? — Тишина. Вереница каналов бежит быстрее. — А как я могла сказать? Зачем? — Ладно, Анжи. Ладно… Не надо этого. Просто… скажи, сейчас… оно всё ещё во мне? Но она лишь покачала головой. — Помнишь ведь: нельзя. Неделю выждать нужно, чтобы не навредить тебе. Но потом я посмотрю обязательно. — Обязательно, — печальным эхом отозвалась я. — Обязательно посмотри. Ночь сон дарить отказалась. Лишённая непостижимых её видений, что могут быть столь же прекрасны, сколь и ужасны подчас, я мечтала получить хоть несколько часов тьмы. Тьмы, в которой не будет переживаний и мыслей. Тьмы, что дарует безмятежный покой. Вместо этого каждая складочка светлой хлопковой простыни врезалась в тело, каждый шорох вынуждал поднимать голову. Я не могла лежать в постели. Быть может, от того, что слишком много времени провела в ней? Прокрасться мимо чутко спящей Анжелины — задача, выполнить которую больше, чем просто трудно, но всё же сегодня добрый дядюшка случай благоволил искренним моим желаниям, так что, благополучно миновав полумрак коридора и набросив на плечи первую попавшуюся куртку, я с максимальной осторожностью повернула в замочной скважине длинный, тяжёлый ключ. Лондон дремал, погруженный в зыбкое безмолвие, но, будто бывалый вояка, что не позволяет себе расслабиться ни на миг, то и дело вглядывался в моё лицо приоткрытыми глазами тусклых уличных фонарей. Опасность собой я не представляла. Подмигивала им, проходя мимо, — и снова оказывалась во тьме. Куда направлялась? Зачем? Ноги сами собой влекли в Ислингтон, мимо сквериков, станции метро, закрытых лавочек, припаркованных на обочине автомобилей… «Малахова, ты серьёзно собираешься завалиться туда посреди ночи?» — внутренний голос отозвался. Ожидаемо отозвался, окаянный. Но он ведь действительно прав. Единственные, с кем я сумею поговорить, — в Москве. Мой самолёт отправится туда завтра. Задавать вопросы — там. Так зачем ты сейчас пересекаешь проспект, Малахова? Чего желаешь — ответы услышать или встретить глубокий лазурный взгляд? Остановившись на полушаге, я медленно развернулась на каблуках. Каменная ограда послужила надёжной опорой, когда, сложив у лица ладони, медленно по ней вниз сползала. «Где сейчас Джейк? Что с ним? Кто? Глупость какая. Хватит, Малахова, не смей думать даже…» Но мысли, мне неподвластные, хлынули, водоворотом закружились. Капли их, холодные и тяжёлые, одна за одной падали с далёких, печальных небес, а я просто сидела — усталая, мокрая, с бешено колотящимся сердцем, а в груди робко ворочался крохотный комочек тепла. «Тук-тук», — о рёбра стучал. «Тук-тук». Повинуясь внезапному порыву, я представила его ласковым, тёплым зверьком, погладила, представив большую, добрую руку… …Мир взорвался. Цвета, образы, краски… Я растерялась на мгновение, и осознала вдруг: лечу, над городом проношусь, крыш едва не касаясь, сменяю картины, листая одну за другой… И вижу тёмную фигуру на набережной. Не набережной даже, но чистом, пустынном берегу. Темза блестит неподалёку — узкая, спокойная здесь. Высокий человек сидит, в бессилии уронив меж колен красивые руки. Поднимает голову резко, словно ощутив что-то. На миг кажется: он способен меня разглядеть. Вздох ещё, и сумел бы… — Are you all right? Я будто от пощёчины дёрнулась, усилием распахнула глаза… Конечно же, надо мной склонился обеспокоенный полицейский. Должно быть, решил: дама сидра перебрала, либо опрокинула лишнюю пинту пива, что, конечно же, с представительницами прекрасного пола и здесь бывало. — Yes. Thank you, — улыбнулась, осознавая: мне не верят ничуть. В самом деле, что можно подумать, встретив одинокую девицу под дождём в полночь? А если, закрыв лицо руками, она сидит в луже у чьего-то забора? Ответ мой звучал по меньшей мере глупо в таком контексте. Но что ещё я могла сказать? Как оправдаться? Просто уйти. Встать, и исчезнуть, вернуться домой, бросить в стирку промокшие вещи. Протянув руку, полицейский ожидал действий. Собираясь ожидания оправдать, я принялась медленно подниматься на дрожащие отчего-то ноги. Какая безумная слабость. А ведь, выбираясь из квартиры, я была полна сил? Куда же теперь они подевались? Растаяли под дождём? Несколько шагов — и я тяжело опёрлась о шершавую стену. Наверное, это последствия моей болезни. Не стоило опрометчиво выходить из дома одной. Теперь бы назад добраться… И, с застенчивой улыбкой бросила усталый взгляд ко всё ещё стоящему полицейскому, произнеся по-английски: — Знаете, мне всё же понадобится помощь. Заслуженную взбучку получала на кухне, вжавшись в угол и нервно грызя оставшийся со вчерашнего ужина пончик. Рыжим мстителем надо мной возвышалась Анжелина. Мама стояла поодаль, сложив руки на груди, и просто качала головой в такт каждому выражению. Анжи на них не скупилась. И поделом мне, идиотке безответственной, поделом. — Почему ты всегда ищешь приключения на свой зад? Почему не вышла подышать свежим воздухом на балконе? Что я могла ответить? Не найдя слов, закашлялась печально, шмыгнула носом и бросила обгрызенную со всех сторон выпечку на блюдце подле себя. — Проехали, Анжи. Просто проехали. Хорошо? — Не хорошо. Не хорошо! — подалась вперёд мама, но, видимо заметив грустные блики в моих глазах, Анжелина молча головой покачала. — Два часа до самолёта. Думаю, нам стоит позавтракать по крайней мере. Это ведь из-за Гилберта? — Последний вопрос сестра озвучила лишь в тот миг, когда мы остались наедине. — Да. — Коротко. Без экивоков. — Уснуть не могла. А свежий воздух… он всегда действует благотворно. Что потом произошло — не знаю. Такое ощущение… будто я его видела. Печального такого, одинокого… на берегу реки. — И очнулась без сил, да? — Тихо стукнула пластмассовая крышка — это изуродованный мною пончик отправился в незаслуженную утилизацию рукой Анжелины. — Да, так, — понуро опустила голову я. — Быть может…. — Замерев возле плиты, Анжелас бессознательно связывала узелком тонкую рыжую прядь. — Ты ведь побывала за гранью? — Я… Я не знаю. Это… — Видения. Такие… реальные. Не тёмный коридор, как в книжках пишут, а… что-то большее. Да? Это ведь было, Криста? Мгновение я молчала. Впервые мы говорили об этом, впервые Анжелина намекала на то, что пережила (нет, неверное слово), на то, что ощутила в миг, когда едва не отбыла в чертог милосердной смерти. А я ведь никогда не задумывалась об этом, полагала: там — лишь тьма. Но моё путешествие… неужели такое было и с ней? Вдруг это — путь каждого, настоящий загробный мир?  — Море пены. Шторм, и скалы… женщина… красивая, как ангел. Она заставила меня вернуться. — Я говорила медленно, так же, как Анжелина, теребя упавшую на грудь прядку. — Ты тоже была там? — Нет. — Вырвавшись из оцепенения, сестра резко опустила ладонь на кнопку электрочайника. — Я в лабиринте зеркал блуждала. Не знала, куда идти. В каждом видела какие-то картины — иногда ужасные, иногда такие прекрасные, что хотелось шагнуть… только в одном — себя. Туда и пошла. Будто вытолкнул кто. А, как в себя пришла, никому об этом не говорила. — Чтобы сумасшедшей не сочли? Пауза. Тихое шипение нагревающейся воды. — И это тоже, — кивнула наконец Анжелина. — Не знаю, что — реальность, а что — просто бред сознания, и вдаваться в это у меня желания нет. Но, если ты действительно была там, мы выждем неделю. А потом… потом либо ты проявишь себя, либо… — …либо ты выяснишь это.