Госпожа Неудача. Шаг в Неведомое

Тоненький солнечный луч пронзил мглисто-серую небесную пряжу вязальной спицей, зазвенел, ударяясь в моё окно, и рассыпался бликами, отразившись в зеркальных осколках, разбросанных по ковру. Красиво звучит. Просто потрясающе. Но, увы, тот факт, что любимую отражательную поверхность я сегодня ухитрилась разбить, однозначно к несчастью, ибо «я ль на свете всех милее?» — спросить не у кого, да и причёску поправить никак. Но всё же за веником я не бросилась — высвободила силу — пусть разбирается, раз уж она у меня имеется. Правда, нужен за ней глаз да глаз, а то ведь наворочу дел. Когда «свет мой зеркальце» оказался в утилизации, озаботилась завтраком. Традиционно, кофе и то, что в холодильнике завалялось. Впрочем, после визита Анжи вряд ли я что-то там обнаружу. Но, по крайней мере, любимый напиток всегда со мной. Ошиблась. Джезва, верой и правдой служившая много лет, сегодня сдала позиции, расставшись с ручкой в самый неподходящий миг. Было громко, мокро и горячо. Тут-то мои билингвистические навыки и пригодились. — Доброе утро, — прозвучало по-английски из-за спины. На то, чтобы улыбнуться Джейку, сил мне к сожалению не хватило. Прервав поток выражений, я просто отсалютовала деревянной ручкой, стоя на коленях над тёмной кофейной лужей. — Встала не с той ноги? — Кивнула, а Джейк приблизился. — Помочь, неудача? Благодарность тоже была безмолвной. Переместившись на удобный табурет в угол, я наблюдала, как вовремя заглянувший друг наводит порядок в моей квартире. Раз уж у меня всё из рук валится, пусть Джейк с бытовыми сложностями справляется. Ему это здорово удаётся. — Кофе теперь не сваришь. По крайней мере, я это не сделаю хорошо, а ты сегодня не в форме, в холодильнике пустота, так что, красавица, собирайся. Завтракать пойдём в ближайшее приличное заведение. Там от тебя вреда не будет. — И подхватил меня, как пушинку. Я и сама не знаю, отчего утро не задалось. Бывают у меня дни, когда всё из рук вон, и обидно так, как ребёнку — хоть сядь и плачь, что я зачастую делаю. Анжи, мама, а в своё время и Катерина привыкли и просто оставляли меня в покое. А перед Джейкобом было стыдно. Впрочем, он видел мои проблемы в масштабе гораздо более значительном и плачевном, так что бытовыми катаклизмами вряд ли его спугнёшь. Ближайшим «приличным заведением» оказался маленький французский ресторанчик на противоположном конце города. Растрёпанную, без макияжа и в старом домашнем свитере, Джейк привёл меня туда, как царевну, почти на руках втащил. А мне было стыдно и очень грустно. Хоть бы переодеться дал — журналисты ведь не дремлют. Увидят — и попаду в репортажи кикиморой неухоженной. Такое запомнят. А как потом репутацию восстанавливать?  — Спасибо. — Это было первым словом, которое я сегодня произнесла (ругательства ведь не в счёт?). — Ты мой спаситель. — Да чего уж там. Это, похоже, моя главная миссия в нашем мире. — он говорил тихо, и лишь сейчас я заметила: глаза цвета лазури и небосвода смотрят устало, блёкло. — Я просто предупредить хотел, что исчезну. Надолго. Залетел попрощаться лично и… ну… Не смог не остаться. Хотя бы на полчаса. — Исчезнешь? Куда? Зачем? — Мне уже принесли кофе, тост и клубничный десерт с яркими листочками свежей мяты, но за столовые приборы хвататься я не спешила. — Почему Кэт вчера забрала Элис? — Именно потому. — Он комкал салфетку. Тёмно-синяя с мелкими точками жёлтых звёздочек, она то исчезала, то появлялась, становясь неприглядным комом в длинных красивых пальцах. — Отца арестовали вчера. Просто пришли и арестовали. Простые люди. А что им предъявишь? Мы, чёрт возьми, бессильны перед полицией. Салфетка упала на пол всего на какой-то миг, но тонкая силовая нить тотчас вернула её на место. — Арестовали… — Это слово показалось мне настолько неправильным, неуместным и неожиданным, что я повторила его бездумно, как бы пробуя, пытаясь осмыслить, примерить к такой уютной реальности с клубничным десертом и сливочной шапкой над крепким, горячим кофе. — Арестовали… за что? И… — …Что теперь будет? — Джейк произнёс мои слова с моей интонацией, но в его исполнении они прозвучали горше. — Всё будет хорошо. Должно быть, по крайней мере. А «за что?» — за халатность. По крайней мере, так обвинение прозвучало. Новая линейка отца — укрепляющие детские витамины — оказалась чистейшим ядом. Я не знаю, почему, как. Просто в упаковках вместо здоровья — смерть. А отец виноват. Но на отправке-то всё хорошо было. У них всё чисто. А дети умирают. — Он опустил голову, зарывшись пальцами в волосы, и по тому, как побелели костяшки, я поняла: пряди сжимает до мучительной боли, только бы понять и придумать, как справиться и как быть. — Барьером-то я виновника найду быстро. Но для обыкновенного человечества придётся искать человеческие улики. Тосты остыли, но еды я всё ещё не коснулась. Пересела, вместо этого, на диванчик истёртой кожи. — Сам? Почему ты хочешь справляться сам? — Когда мои руки погладили его плечи, Джейк ощутимо напрягся, да так и сидел тетивой. Усталый и мрачный. На грани сил. — Потому. — И вздохнул судорожно. — Вы все только от Москвы отходить стали, улыбаться по-настоящему научились. Вам отдыхать нужно. Морально — понимаешь? А я самый сильный. Я привык в одиночку. — А потом поднялся. Даже не так — вскочил, ударив ладонями о колени. — Пора мне. Прости, Кристи, что взвалил на тебя всё это. Просто хотелось выговориться. — Джейк… — Я всё ещё сидела, протянув руку, и пальцы бессознательно пытались поймать в воздухе его ускользающее тепло. — Джейк… — Он смотрел вопросительно сверху вниз. — я, конечно, разубедить тебя не смогу? Улыбнулся: — Не сможешь, да. — Значит удачи, наверное. — На этом слова закончились. Известие об аресте Сириана выбило меня из колеи. Я закрыла глаза и распахнула лишь, когда тихонько звякнул дверной колокольчик — конечно, Джейк ушёл, как все нормальные люди. Взлетит, наверное, в переулке. А мне что делать? Конечно же, позвонила Анжи. Кого, как не её, тревожить, когда хочется поговорить и много свободного времени. Ничтоже сумняшеся, сестрица нагрянула прямо в мой ресторанчик — пролистала меню, сложила пяток журавликов из салфеток и наконец заявила: — К маме слетать не хочешь? — В Москву? Серьёзно? — Еду пришлось незаметно подогревать барьером, а вот сырный суп, заказанный Анжелиной, и так источал ароматный пар. — Я бы сама хотела, но мы ведь только ноги унесли. Страшно маму подставить, да и самой попасться. — Не знаю… Я не-зна-ю… — и коричневый сухарик быстро тонет в желтовато-зелёном супе. — Просто тебе туда нужно и всё тут. Не сегодня, не завтра, но в скором времени обязательно. — Успокоила, спасибо. Вещунья рыжая. Собираясь в гости к Смитам, я всё-таки позвонила маме. Московские катаклизмы, о которых ни на секунду не забывала, вкупе со словами Анжелас породили прескверное беспокойство, избавиться от которого даже кофе из спасённой барьером джезвы не помогал. Мама жизнью была довольна — всё у неё было отлично, только вот на меня обиделась — ожидаемо, я ведь снова пропала непонятно на сколько и почему и, пожалуй, кабы не приглашение Джессики, я бы тем же вечером сорвалась — да и полетела в подмосковную деревушку к корове Зорьке, нашему маленькому охраннику и сдобным маминым пирожкам. Но увы, приглашение — есть приглашение — никуда от него не деться, так что переоделась, стянула волосы в низкий хвост — и потопала. Благо, пройти предстояло всего-то двадцать четыре ступеньки — не так уж много. Квартира Джессики была результатом качественной перестройки — совмещения двух однокомнатных квартирок вроде моей, так что попасть в неё с лестничной площадки можно было двумя способами — через две абсолютно одинаковые двери. Я позвонила в обе. Распахнулась, впрочем, всего одна — та, что по диагонали в точности над моей. — Ну привет, соседка, — радушно улыбнулась с порога Джессика. — Ты как раз вовремя — моё семейство в полном составе. Познакомишься, разделишь с нами вишнёвый сок. — И одним прищуром красивых глаз переместила меня в квартиру. Дверь за спиной захлопнулась, у ног оказались уютные тапочки. Присмотревшись, осознала: мои — жёлтые и пушистые, как цыплята, уже не раз кочевавшие из России в Англию и обратно. В большой комнате с забавными мягкими игрушками на диване и телевизором нас встретил аромат терпковатого мужского одеколона вкупе со своим обладателем — ничем не примечательным мужчиной лет сорока в растянутой голубой футболке. Супруг Джессики, а был это, вне всяких сомнений, он, с первого взгляда совсем не запоминался даже — тёмно-русые волосы, простоватое, даже какое-то топорное, наспех придуманное и наспех же слепленное из первой попавшейся глины невыразительное лицо… Прощально мигнув зелёной лампочкой у экрана, телевизор замолчал и погас. — Вернись в семью, Джон. Захи Хавасс* никуда от тебя не денется, — заявила Джессика — и исчезла в соседней комнате, откуда доносились приглушённые звуки клубной музыки. — Джесс, это не гуманно! Отдай человеку пульт! — вскочил возмущённый Джон. И в этот момент внезапно преобразился. Лицо, бывшее пару секунд назад образцом заурядности и банальности, ожило потрясающей выразительностью. Даже, если бы этот человек молчал, слова, казалось, чётко и понятно читались бы в его мимике. Не взглянув на Джона хотя бы раз, сложно представить, что в мире существует подобная живость и выразительность, а уж тот потрясающий спектр эмоций, которым он щедро делится с целым миром, и вовсе остальному человечеству недоступен. — Здравствуйте. — Я внезапно смутилась, руки сцепила в замок, как школьница, прижалась спиной к стене. — Ох… Кристина, здравствуй. Проходи и присаживайся. Я действительно во времени потерялся. Джесс говорила, что ты придёшь. — И одновременно указал ладонью и взглядом сразу на оба свободных кресла. Но я отчего-то пошла к дивану привлечённая, по всей видимости, розовой коровой, расположившейся на его мягком бежевом подлокотнике. — Спасибо, — улыбнулась. — Рада знакомству. — И буквально утонула в накрывшей комнату тишине. Никогда не знаю, о чём разговаривать с незнакомцами. Это меня гнетёт. Хочется заполнить молчание, рассеять и побороть, но все важные, нужные темы приходят гораздо позже, а слова незначительные кажутся донельзя банальными и неверными. К счастью, положение спас Джон Смит. — Я несколько раз видел тебя на экране. У тебя неплохая музыка. По крайней мере, в ней много искренности, а я ценю её превыше всего. — Спасибо. — Кивнула, согретая похвалой. Розовая корова уже успела перекочевать на мои колени, так что теперь я крутила её в руках, то и дело дёргая мягкий игрушечный хвост и аккуратные жёлтые рожки. Помимо игрушек в комнате были цветы — маленькие и большие, красивые и, на мой взгляд, не очень. — Дочка разводит, — проследил за моими глазами Джон, — и регулярно жжёт. Хоть и рождённая, в пубертатном периоде совсем разучилась сдерживаться. Я уже привык обновлять её оранжерею. — А разве цветы можно восстановить? — удивилась я, — как любой предмет? У меня ни разу не получилось. — Да нет, — рассмеялся мой собеседник, — я восстанавливаю в ближайшем цветочном. Меня там знают, любят и считают, пожалуй, перекупщиком. К ним, кроме меня, за многолетними растениями раз в две недели больше никто не ходит. Ответить я не успела, да и не знала, что говорить, по сути — разве что поведать историю о судьбе моих бедных кактусов, регулярно истребляемых оконными визитёрами бы сумела. Но теперь говорила Джессика, представляя мне длинноногое чудо с короткой стрижкой, осветлённой до цвета пепла, и единственной голубой прядкой, спускающейся со лба почти до края домашней кофты. Чудо, впрочем, представляться никому не хотело — рвалось обратно в свои пенаты — готовиться к какой-то важной контрольной. Мы его не держали — снабдили коробкой сока и отпустили с миром. — Веллери не очень гостеприимная. Она у нас вся в учёбе. До сих пор не определилась, кем хочет быть — журналистом, как мама или землеройкой в отца. — Я археолог, — исправил Джон с наигранным возмущением. Шутка была одной из тех, что неизменно бытуют в семьях и не надоедают даже за много лет. Джессика молча разливала сок в большие чашки цвета весеннего небосвода. — Вы ведь сделали Джейка солнечным, — и запнулась. Слово «заяц» спрыгнуть с языка короткохвостой шалостью не успело, сменившись смущённым: — таким, как вы? — И сестру его тоже, когда потребовалось. Хотя это было не очень верно, — ответил Джон. — Лицо его попросту неумело скрывать эмоции, так что усталость, вину и какую-то странную пустоту я прочла с лёгкостью, взгляд отвела, смутившись. — Почему неверно? Если могу спросить. Джон принял чашку двумя руками — неуж-то от меня защищается? Или попросту так удобнее? — У неё нет самоконтроля. Какой бы хорошей девочкой не была Кэтрин, я должен был позволить ей умереть. — Это жестокие слова, милый, — Джессика гладила его руку. — Но справедливые. Ты ведь это прекрасно знаешь. Не желая ни слышать, ни понимать, я сделала большой, слишком шумный глоток. На столе красовались симпатичные пирожные — корзиночки с грибочками из песочного теста, купленные, вероятно, исключительно для меня, так что я клещём вцепилась в одну из них. «Вот так. Откусить, жевать, А Джон пусть говорит, что хочет. Он всё равно не прав». — Это прямолинейно, Джон. — Глаза Джессики излучали укор и грусть. — Ты всегда слишком искренен. — За это ты меня и любишь, Джесс. А тебе я попытаюсь объяснить, Кристина, — обратился уже ко мне. — Такие дети солнца социально опасны. Их в мир выпускать нельзя. Я спас одну девочку, а она погубила многих. И вина лежит не на ней — на мне. С точки зрения всех тех, кто погиб, я сделал неверный выбор. — А я не позволила умереть Алексу, хоть он и несдержан, Джон. Просто потому, что это гуманно. О последствиях я не думала. — И, резко поднявшись, Джессика оставила нас вдвоём. Тяжёлая тишина вторглась в комнату душным смогом, растеклась, вольготно расположилась и принялась давить. — Каково это: родиться таким, как вы? — Я уничтожала уже третью корзиночку — это казалось мне почти неприличным, но остановиться я, тем не менее, не могла. Джон наконец снова мне улыбнулся. — Не знаю. У меня ведь не было по-другому. Но для родителей непросто. Как и с иными. По крайней мере, нас не вскармливают грудью. Но, по сути, какая разница? В любом случае, родиться с барьером — это проще. Он с первой минуты с тобой, ты принимаешь его, как данность, как неотъемлемую часть себя. Наверное, главное отличие только в этом. — Да. Я сложно принимала барьер, — произнесла, задумчиво глядя в опустевшую чашку. — Да ты его до конца не приняла до сих пор — уж я это вижу, девочка. — Джон смотрел ласково, по-отечески, но впечатлении от его печальных, жестоких слов этим было не сгладить и не стереть. Стало, тем не менее, интересно. Вот только я не успела задать вопросы — в кармане забился-завибрировал телефон: мама шептала-плакала из мембраны: — Дочка… дочка, пожалуйста… приезжай.