Госпожа Неудача. Шаг в Неведомое

Под ногами, куда не глянь, океан огней — они текут по автострадам, неподвижно глядят в небеса, силясь найти там печально поблекшие, устыдившиеся собственной слабости звёзды. Я стою над ними, раскинув руки — покрытый проржавевшими металлическими листами парапет влажен и ненадёжен. Одно неверное движение, один порыв ветра, одна ошибка — и никакой романтики. Для человека по крайней мере. А я вот облюбовала крышу. Именно эту, самую высокую во всём городе. Мне здесь бояться нечего. Вот уже неделя минула с тех пор, как я забрала из Америки Анжелину. Джен и Линда сторицей оправдали мои надежды. По крайней мере, события последней проведенной в Москве ночи прекратили являться Анжи в кошмарных снах. Три дня назад к концу подошло обучение отца и гордая собой Элис выдала ему рукотворное свидетельство «магистр маленьких бытовых чудес» и, получив огромную шоколадку с клубничным йогуртом, благополучно отбыла в Лондон. Группа наконец смогла возобновить репетиции, вернувшись к работе с истовым рвением, какому даже завидовать не позволено — только лишь брать пример. Упущенное хотелось наверстать, перевыполнить планы, снова окунуться в концерты, увидеть себя в рекламах, услышать на радио, по телевидению, в маленьких кафе и торговых центрах. Даже если коллектив не собирался вместе, в любое время суток в студии хоть кто-нибудь находился — наши бравые гаражи, истосковавшиеся побольше своих владельцев, окружали необыкновенным уютом, так что Антон в итоге превратил свободное пространство в уголок отдыха с подушкой, диваном и одеялом, которые удивительно гармонично вписались в сугубо функциональную обстановку. Следом за диваном у нас появилась кухня. В смысле, банка растворимого кофе, электрочайник, чашки и сахарница имели место на полке прежде, но внезапно переехали на маленький холодильник, а вскоре — в очень удобный стол, где также обнаружились посуда, электроплитка, крупы, макароны, банка тушёнки, оливковое масло, мука и мёд. Вот набором продуктов-то я и озадачилась, а, обнаружив в холодильнике свежий суп, начала допрос с пристрастием: — Антон, ты сюда переехал что ли? Или тебе так голодно? — в перерыве между песнями, собирая с пола рассыпанные листы. — А что? — Мы разговаривали исключительно на Английском, так что отвечал Антон зачастую медленно, долго обмозговывая услышанное и ещё дольше ища необходимое в своём скудном пока словарном запасе. — Я здоровый мужчина. Мне нужно много калорий. Работа в студии полностью прекратилась, ибо ушки навострили все присутствующие — даже разместившаяся с бургером на диване Элис отвлеклась от чревоугодия. — Я просто сложила два и два, Антон. Вчера, когда проводила уборку, заглянула в яму и обнаружила твои вещи там. — Тут следует пояснить. Ямы достались нам в наследство от предыдущей жизни наших модернизированных гаражей, ямы для ремонта автомобиля были совмещены с просторным погребом, оснащены отоплением и образовывали подземный этаж с тремя комнатами, который, впрочем, оставался неприветливым, превратился в склад и посещался нами исключительно в случае крайней надобности. Спуск в яму остался всего один — лишние заложили тяжёлыми, но надёжными плитами (скачки лошадиные устраивай — не провалишься), а вскоре и вовсе спрятали под новым покрытием «с глаз долой — из сердца, — как говорится, — вон». Но я о яме периодически вспоминала — всё-таки претила мысль, что во вверенном мне месте остаётся неубранный уголок. Так Антонов скарб в итоге и обнаружился — аккуратно сложенный в самой дальней, прежде пустынной комнате. — Антон перевёз вещи? Ты серьёзно, Криста? — включилась в разговор Дана. Сердобольная и бесконечно добрая, она тотчас прониклась жалостью к нашему слабенькому мужчине. А я, глядя в её огромные, почти неестественные, почти кукольные глаза видела только окровавленный нож, чья рукоять бесшумно выскальзывала из этих красивых пальцев. Диана перерезала шею Смирновой спокойно и хладнокровно. Диана сделала бы это снова хоть сотню раз, но для друзей оставалась заботливой, великодушной принцессой, которая любит осень. — Ладно. Ладно, хорошо. — Антон покраснел. Чёрт возьми, он покраснел, как подросток, впервые пойманный с сигаретой. — Да, я уже неделю живу в студии. — А?.. — начала было Анжелина. Он перебил, не расслышав вопроса: — …а когда кто-то приходит, в яме прячусь. Чтоб не мешать. У вас ведь хватает своих проблем, о которых вы почему-то не говорите. — Мы… — Теперь пришло время давиться словами мне. Мы ведь вправду не рассказывали Антону ничего, держали его в неведении ради его же блага — отменяли репетиции без каких-либо объяснений, пропадали, отключая телефоны не по-людски… — У тебя ведь была квартира, — то ли спросил, толи констатировал Алекс. Кажется того, какой знак препинания мог бы стоять в конце произнесённого предложения, он и сам до конца не знал. — Съёмная, — Антон крутил колки на гитаре не прислушиваясь, так что настройка превратилась в расстраивание — намучается потом. Главное, чтоб струна не лопнула. Что ж он так? — За неё платить много, а гонораров хороших у нас давно не было. Я-то работаю, конечно, но этого на всё не хватает. Мне нужно в Москву деньги переводить. Вот и…. Я постараюсь съехать. Скоро. Но не сейчас. А мешать никому не буду. Он и сам не заметил, как перешёл на родной язык. Исправить его никто, впрочем, не попытался. Слушая Антона и сминая страницы партии за одной одну, я ощущала себя свиньёй распоследней. Мне-то всегда и на всё хватало. То же самое читалось в глазах ребят. Никто не спросил, сколько и зачем Антон переводит в Москву — это было его, личным и не касалось нас. Никто не предложил помощь здесь, при всех, боясь задеть гордость Антона, но я знала: после репетиции каждый подойдёт непременно лично, оттого кивнула: — Сколько влезет живи, конечно. Ты никому не мешаешь тут. И в этот момент распахнулась дверь, на корню пресекая встречные благодарности. На пороге, окружённые синим февральским вечером, застыли Каролина и Эмма Трайс. Я с самого начала предчувствовала, что этот визит не принесёт ничего хорошего. При наличии фактического руководства, виделись мы с нашими покровителями крайне редко, ограничиваясь исключительно необходимыми встречами и перепиской. Похвалы и нахлобучки тоже получали в онлайн-режиме. Это устраивало всех. Но, видимо, лимит терпения четы Трайс исчерпался одновременно с нашим везением. Удача отняла хвост, а фортуна повернулась филейной частью. — Не к добру, — пробормотала одними губами Анжи. Слова её поддержала вмиг накалившаяся атмосфера. Куртки Эмма и Каролина снимали медленно, молча, как бы оттягивая начало неприятной для всех беседы. Я отметила, что при виде нашего «домашнего уголка» привлекательное лицо Эммы стало недовольной гримасой. Всего на миг. Директор ничего не высказала, оставляя шарф на удобной вешалке, опускаясь на свободный стул, обводя нас взглядом. Говорить предстояло Каролине, оставшейся стоять карающим мстителем без меча, но с суровыми глазами цвета речного льда. — А вы в курсе, что ваши расходы даже частично не покрываются, хорошие мои «Morning star»? — В курсе, — покаянно кивнула я. — А в курсе ли, что ваш гитарист успевает не только побыть сессионным музыкантом, но и попеть на улице? Антон покрылся пунцовыми пятнами, но смолчал. — У нас были очень непредвиденные обстоятельства, — поспешила оправдаться я. Прозвучало жалко. — Сейчас всё наконец наладилось и мы готовы вернуться к работе. — Вернуться? — Взглядом Каролины можно было дрова колоть. — Мне зарекомендовали вас, как прогрессивный, активный, потрясающий коллектив. Может быть вы когда-то действительно работали, но лично я ничего, ничего выдающегося в за это время так и не увидела. Я знала, что говорить бессмысленно — видела это, слышала в каждом обвиняющем слове, потому бессмысленно воздух не сотрясала. Просто ждала предсказуемого финала. Но с серьёзностью, какую я обыкновенно видела только на тренировках, на нашу защиту поднялся Алекс. — Каролина, вы ведь посвящены. Более того, вы иные и думаю, что отчасти наслышаны о событиях, происходивших в Москве. Все мы имели к этим событиям непосредственное отношение. «Неотразимые» пока тоже прекратили свою работу и наше руководство отнеслось с пониманием. Она кивнула, она поблагодарила за всё, что мы сделали для столицы. Но в тот же день контракт был расторгнут. Исключительно благодаря Алексу нас не обязали выплачивать неустойки. Тем не менее, именно в тот момент, когда группа была готова творить, как прежде, нас оставили без поддержки и финансирования. В конце февраля истекала аренда студии, договоры с радиостанциями и всё то, к чему мы обыкновенно никакого отношения не имели. Остаться без руководства — ночной кошмар для коллектива, не привыкшего подниматься своими силами. Да, это слабость, но, уходя с репетиции в подавленном состоянии, я принимала эту слабость нашим окончательным поражением. Сражаясь с агентствами, мы позабыли о работе. Это неприминуло откликнуться её фактической потерей. Тогда я впервые любовалась городом не в полёте, а с края крыши. Нет, конечно, прыгать не собиралась — не было в голове моей подростковых суицидальных мыслей. Тот, кто прошёл покушения, смертей насмотрелся вдоволь и побывал на грани, в гибели больше не видит успокоения. Тем не менее, созерцая огни вокруг, дрейфуя в них, теряясь и рассыпаясь, я осознавала себя бесконечно, ничтожно маленькой. Я — капля в море, песчинка в дюне, искра в костре. А сколько их, дюн, сколько костров, морей? Люди не могут сосчитать звёзды, но видят каждую. А на крохотные капли никто не смотрит. Но меня — каплю, песчинку, искру — неожиданно потревожили сообщением. «Жду тебя завтра в своём кабинете», — полузабытая, писала Анита Девидсон. И я хлопала себя по лбу. Неужели думала, что, раз жизнь моя так завертелась, кто-то простит невыполнение обязательств? Не знаю, зачем купила шоколадные круассаны. Наверное, просто сказалась давняя привычка отпирать эту дверь исключительно занятыми руками. Анита Девидсон традиционно задерживалась на работе — размешивала сахар маленькой серебристой ложечкой, сидя в кресле, и терпеливо ждала тот час, когда нерадивая студентка прийти изволит. Переступив порог, я первым делом приветственно улыбнулась посудной полке — там всё ещё радовал глаз отряд перекормленных херувимов «привет, приятели». Но, стоило прислониться спиной к стене и услышать тихое: — здравствуй, Криста, — как трусливая улыбка истаяла первым снегом. — Здравствуй, — отозвалась я эхом. Кресло Аниты покачивалось из стороны в сторону, из-за чего поймать её взгляд мне не удалось бы даже при самом большом желании. — Ты пропустила сессию и обязательные лекции. — Она не спрашивала, не ругалась — просто констатировала факт безразличным тоном, а потом внезапно вынудила кресло остановиться и хлопнула в ладоши, словно желая рассеять тягуче-сонную атмосферу: — делай чай, Малахова! Ты сюда разве не чревоугодничать пришла? Пожав плечами, я устремилась к чайнику. Он оказался настолько горячим, что включать его я не стала — быстро обнаружила любимую заварку с цветами и маракуйей, выбрала самого уютного херувима, а через минуту уже сидела, грея пальцы о его бесстыдно-розовые бока. — Я была вынуждена тебя отчислить, Малахова. — Анита смотрела внутрь надкусанного круассана так, словно вместо шоколада его начиняли тайны вселенной и отблески самых далёких звёзд. — Впрочем, не думаю, что ты этим сильно опечалишься. Я кивнула, хоть где-то в душе и царила чёрная, горькая пустота, подозрительно похожая на остатки кофейной гущи. — Я не знаю… бывали такие дни, когда я бессовестно забывала о том, что твоя академия вообще существует и (чего греха таить?) в году этих дней было гораздо больше, но всё-таки мне тоскливо. Я схватилась за всё… — …и чувствуешь, что ничего из этого не можешь довести до конца? — Голос Аниты растворял в себе тиканье старинных настенных часов, которых я раньше не замечала. В ответ кивнула, плечами пожала: — Да. И это ужасно. Будто я за всё ответственность несу, которую мне было брать на себя нельзя. Волосы собеседницы (длинные прежде) теперь были острижены и обрамляли лицо забавными кудряшками, вольно выбившимися из строгого пучка в приватной беседе. Поправляя их, она произнесла: — Просто теперь у тебя появился барьер. — И сделала это настолько непринуждённо, что я даже не поперхнулась чаем от изумления. — Ты постепенно будешь отдаляться от проблем обыкновенного человечества — приготовься к этому. От чего-то придётся отказаться потому, что одна жизнь не может вместить в себя два полноценных мира. Главное не пытайся удерживать то, с чем не сможешь справиться. — Значит… значит… — Несколько вопросов мне хотелось задать одновременно, так что в голове они смешались самым поганым образом, перепутавшись словами-стеблями и утратив свой изначальный смысл. — Значит ты иная? И ты всё знала? И именно поэтому так легко отчислила меня, да? — Да. — Кивок, как само собой разумеющееся. — И это универсальный ответ. Я периодически наблюдала за тобой. Тебе было настолько весело, что грешно отвлекать просто. Вот и ждала, пока для старушки минутка какая-нибудь отыщется. — Весело… — это вырвалось тихим, едва слышным вздохом. Столько всего пролетело, столько всего осталось позади ужасами, смертями и паранойей, что сейчас такие насмешливые, такие нарочито беззаботные слова Аниты казались оскорблением, перечёркивающим все жертвы и ужасы — боль, потери, кровь на моих руках… Мне бы сдержаться, мне бы смолчать, но, бросив надкусанный круассан прямо на страницы раскрытой книги (неслыханный вандализм) я сказала: — если ты всё видела, значит могла помочь? Анита смотрела сухо. Впервые за время нашего знакомства сухо и безразлично. — Помнишь ту аварию? После которой мы с Ликой исчезли из вашей жизни. — Помню, — я кивнула, но самую малость, где-то внутри солгала душой. По факту я знала: это однажды рядом со мною произошло. Но ничего не чувствовала и вряд ли бы воскресила это событие в памяти, не заговори Анита сейчас о нём. Быть может, дело было в том, что однажды Джейк стёр терзавшую меня боль, изгнав тем самым чёрное безумие и затуманив прошлое бледной дымкой? Следующие слова Аниты были отрывисты и жестоки. — Я знала, что это произойдёт. Но ничего не сделала. — Ты?.. — я подавилась словом. — Ты знала?.. Люди погибли, твоя сестра успокаивалась наркотиками! А ты знала заранее и никого не спасла?! Да как же так? Как же так-то?! — О, насколько же сильно в тот момент мне хотелось её ударить. — Лика никогда не была наркоманкой. Эта сказка для непосвящённых, — отрезала Анита, глотнула чая. — У неё большие проблемы с барьером. Я выбрала лучший из путей, которые открывались. И не жалею. Рано или поздно разум вернётся к Лике. — А сейчас?.. Лика сейчас безумна? — И хрипловатая песня «Падших» зазвучала в моих ушах такой живой, такой беззаботной памятью, тщетно пытаясь обесценить прозвучавшее тихо и глухо «Да". — Что ж, — пустую чашку Анита, не таясь более, щелчком пальцев отправила в неизвестность. — Ты пришла сюда за документами — они ждут тебя. Забирай. — И окликнула ещё раз, когда дверная ручка уже подалась под моей ладонью: — и ещё, Кристина: я молча наблюдала лишь потому, что всё минувшее было тебе по силам. Однажды ты поймёшь меня. Обещаю.