Семь

Открой глаза свои, увидь. Тусклый лунный свет проникает сквозь оконную фреску. Свет дрожит, подергивается рябью, будто отражение, пойманное во взбаламученную воду. Он видит и не видит. – Геральт, отпусти меня, – слышит и не слышит. Чувствует и не чувствует. Кто-то шепчет из темноты: Убей его. Сделай это. Разве тебе не интересно? Всего лишь сон. Убей его. Меч все еще в твоей руке. Почувствуй эту приятную тяжесть, услышь, как распарывается плоть, увидь, как в лунном свете красное становится черным. Это всего лишь сон. Так что ты потеряешь? Давай, ты же хочешь этого. Геральт трясет головой, роняет меч и стискивает виски. Голос проникает вглубь, в самую подкорку, лижет и кусает сознание, будто хищный кот, зажавший в лапах мышь. Ты ведь прирожденный охотник, шериф. Это в твоей крови. Так сделай то, что должен. Убей зверя. – Убирайся из моей головы, черт возьми! Лавина тишины, абсолютной и непроницаемой, накрывает Геральта, и он открывает глаза. Кажется, будто замер сам воздух. Свет больше не дрожит. Регис неподвижен, как статуя, и в его взгляде, направленном на Геральта, – океан беспокойства. Но он не видит, не слышит, не чувствует. Само время остановилось. Тишина взрывается эхом чужого голоса и хлопками, подобными выстрелам: – Браво. Повернув голову, Геральт видит темный, спрятанный во мраке силуэт. Несколько шагов, и лицо озаряется изрезанным фреской светом. – Ты... – выдыхает Геральт. – Я помню тебя. Ты тот нищий. Мужчина смеется. – Кто ты? – Геральт пытается вернуть голосу уверенность, но скрыть волнение не удается. – Гюнтер о'Дим, – представляется нищий, склоняет голову, будто бы в знак уважения. Он делает еще один шаг вперед, и Геральт инстинктивно прикрывает собой Региса. Гюнтер о'Дим снова смеется. – Такая забота. Как трогательно. Еще один шаг, по-хищному осторожный. – Ты говорил со мной в церкви? – спрашивает Геральт, кинув быстрый взгляд на лежащий на полу меч. Молчание, но Геральт видит ответ во взгляде черных, как уголь, глаз. – Ты убил всех этих людей? – Нет. Я не обманывал тебя, Геральт. Я их не убивал. О'Дим почти задумчиво переводит взгляд с Геральта ему под ноги. – Будь поосторожнее с этой штукой, – с едва уловимой насмешкой говорит он. – Даже твоему любимому священнику он нанесет смертельную рану. – Что значит даже? Вопрос остается без ответа, но расстояние между ними сокращается еще на один шаг. Сердце в груди ускоряет свой бег, и Геральт смотрит в черные, поблескивающие в лунном свете глаза. Тень ложится безобразным шрамом. – Ты, должно быть, чувствуешь себя растерянным, – вкрадчивый голос отскакивает от стен. – Но, Геральт, ты знаешь, кто убийца. Ты достаточно умен, чтобы сложить два и два. Ну же, не разочаровывай меня. Или мне помочь тебе вспомнить? Геральт с шумом втягивает воздух. – Кошмары, Геральт, вовсе не были кошмары. Неожиданно, правда? И отец Детлафф здесь вовсе ни при чем... Геральт молчит. – Разве не чувствовал ты себя счастливым, поддаваясь инстинктам? Мне лишь нужно было подтолкнуть тебя в нужном направлении. Геральт молчит. – Но это еще не конец, – добавляет о'Дим. – То, что ты в последний момент устоял перед моим обаянием, не значит, что ты победил в нашей небольшой игре. – По-твоему, когда люди гибнут, это игра? – Люди гибнут постоянно, Геральт. Еще один шаг. Если последует еще один, думает Геральт, надо будет поднять меч. Будто прочитав его мысли, Гюнтер о'Дим говорит: – Я бы не советовал использовать это против меня. – Почему? – спрашивает Геральт с вызовом. – Кто к нам с мечом... – мягкий смех пером проскальзывает по нервам. – Впрочем, ты и сам знаешь. – А что, ты хорошо обращаешься с оружием? О'Дим вынимает из своей сумки деревянную ложку, удерживает, поставив кончик ручки на указательный палец. Она даже не покачивается. – Не то чтобы, – отвечает Гюнтер о’Дим, не глядя на Геральта. – Просто моим... оппонентам удача обычно изменяет. Геральт на секунду оглядывается на Региса. Все так же неподвижен, как статуя. Но, когда шериф вновь смотрит на о'Дима, нищий оказывается так близко, что Геральт с трудом подавляет инстинкт отступить. – Кто ты? – повторяет свой вопрос Геральт, а затем, мотнув головой, исправляется. – Что ты? – Геральт, Геральт... Какой же ты любопытный. О’Дим отступает. От него веет холодом. Геральт чувствует дрожь, и ему трудно взять себя в руки. Значит, Ирис... – Любопытно, что ты подумал о ней в первую очередь, – Геральт вздрагивает. – Бедняжка Ирис... Пожалуй, смерть для нее была единственным лекарством. – Зачем... Что... – язык заплетается, и Геральт стискивает руку в кулак, плотно смыкает губы. Нет, надо держать себя в руках. Регис все еще нуждается в его помощи. В его защите. – Весьма необычная обстановка для игр, да? – будто не слыша его, говорит Гюнтер о’Дим, торговец зеркалами. – Я расскажу тебе все, что ты так хочешь узнать, после того, как начнется игра. Геральт не отвечает, и ложка падает плашмя на ладонь о’Дима. – Introibo ad altare Dei, – с усмешкой говорит он, глядя на Геральта. – Ты знаешь, что означают эти слова? – Припадем к престолу Господню, – помедлив, отвечает Геральт. Гюнтер о’Дим с усмешкой кивает. – Что ж, если ты веришь в каких бы то ни было богов, – произносит он, и блеск в его глазах похож на блеск углей в затухающем камине, – у тебя еще есть время им помолиться. Он отходит, повернувшись к Геральту спиной. Геральт спускается по ступеням вслед за ним. – И когда... когда начнется эта игра? – спрашивает шериф с осторожностью заклинателя змей. Обломки ложки падают на пол со стуком, который мигом подхватывает эхо. – Уже началась. Гаснет свет. Тьма становится непроницаемой. – Все просто, Геральт, – раздается отовсюду голос Гюнтера о’Дима. И, в следующую секунду, у самого уха. – Тебе всего лишь нужно отгадать загадку. Геральт оборачивается, но мрак похож на ткань, на кокон паутины – плотная, обездвиживающая тюрьма. Закрой он сейчас глаза, ничего бы не изменилось. Тьма давит, и теперь Геральту кажется, что она трется об его кожу, как живое существо, как большой черный кот. Все мысли путаются. Сверху, будто Глас Господень, льются слова: Порою холодна, как лед, Порой, как пламень до небес. Как благодетель, снизойдет, Или грехом разъест. К врагам на полных парусах Звездою проведёт И мёдом сладким на губах Из кубка потечет. Покуда жажда велика, Она твой лучший друг. Она на лезвии клинка Таится, как паук. Но если чашу яда вдруг Наполнишь до краев, Как самый яростный недуг, Она тебя убьет. Геральт замирает, напряженно вслушиваясь. Затем, сглотнув вставший в горле ком, решается задать вопрос. – Сколько у меня попыток? – Сколько? – смешок, пальцы сжимают плечо. – Все просто, шериф. Вы либо знаете разгадку... либо нет. – А если я не захочу играть? Хватка на его плече усиливается, как и желание убежать от этих липких, паучьих объятий. – Тут вот какая штука, Геральт, – спокойно, почти дружелюбно отвечает голос. – Я не оставлю тебя в покое, пока ты не согласишься со мной сыграть. И, чтобы сделать все немного интереснее... Я заберу твою душу, если ты проиграешь. – Но, если выиграю, уйдешь? – Рука перемещается вверх, на шею, заставляя Геральта вскинуть подбородок и дернуться. Прикосновение растворяется в темноте. – Конечно. Смешок взбирается мурашками по позвоночнику. – Посмотрим, достоин ли ты раскрыть сию книгу и снять печати ее. Разгадка кроется в этих словах? Геральт стискивает зубы. Если бы тут был Регис, он бы, конечно, сказал ему, откуда эти строки. Молчание не длится долго. – Ирис была настоящим цветком, – струны нервов напрягаются, дрожат, когда искусные пальцы задевают их. – Бедняжка. Настоящий траур носят в душе, и она носила свой с достоинством. Ты знал, что Ольгерд сломал ей жизнь? И ей, и себе, правда, был слишком горд, чтобы признать это и, наконец, сделать то, что должен был. Голос проникает в мозг, распугивает мысли. Ты знаешь, что я имею в виду. Ты знаешь, о чем идет речь. – Заткнись! – не выдерживает Геральт, и темнота возвращает его крик эхом. В это эхо вплетается смех. Затем, сначала вдалеке, но потом все приближающееся, Геральт слышит тиканье часов. Тик-так. Тик-так. – Я недооценил твою привязанность к священнику. Забавно, что убеждения твоей старой знакомой, Трисс Меригольд, не подействовали на тебя так сильно, как одно только имя, сказанное этим, – усмешка, – грешником. Геральт молчит. Старается абстрагироваться от звука голоса и пения секундной стрелки, затыкает уши, но это не помогает. Они проникают в мозг, минуя преграду черепа. – Ты ведь представляешь, что будет, когда об этом узнают? Вас сожгут живьем. Регис никогда больше не сможет читать проповеди. Ты никогда не сможешь их слушать. И, конечно, никаких романтичных бесед в исповедальне. Как эгоистично с твоей стороны подвергать любимое существо такой опасности, не думаешь? Столько яда в его словах, что Геральту кажется, будто он слышит змеиное шипение. Гюнтер о’Дим знает, куда больнее ударить, и бьет туда. Внезапное осознание заставляет Геральта выпрямиться, отнять ладони от ушей. – Я... – начинает он немного севшим голосом, но затем, кашлянув, продолжает. – Я знаю ответ на твою загадку. Тиканье часов замолкает, и на протяжении нескольких секунд ответом Геральту служит лишь молчание. – В самом деле? И каков он? Интереса в этих словах больше, чем опасения. Геральт мог бы поспорить: если бы сейчас он видел глаза о’Дима, то наверняка бы уловил в них огонек возбуждения. Геральт закрывает глаза. Пускай ничего не меняется, перед глазами все та же тьма, но это помогает ему собраться с силами. Сказать спокойно, без волнения, спрятав его глубоко внутри грудной клетки. – Месть, – выдыхает он. – Мой ответ – месть. Не смех, но тихий полушепот. – Ты не перестаешь меня удивлять, Геральт. Тьма рассеивается по хлопку. Вот они снова в церкви, лунный свет неровными осколками льется сквозь оконную фреску. Гюнтер о’Дим стоит, смотрит на него и улыбается. От улыбки этой Геральту становится жутко. – За что ты мне мстишь? – спрашивает он. Торговец зеркалами смотрит в сторону, и тень отсекает половину его лица. – Это вопрос для другого времени и места, Геральт. Геральт оглядывается на Региса. – От Васана возвращу, выведу из глубины морской, чтобы ты погрузил ногу твою, как и псы твои язык свой, в крови врагов. – Геральт?.. Взлетев по ступеням, Геральт прижимает к себе Региса. Смотрит в церковную залу, но лунный свет теперь чертит линии лишь на полу и скамьях. Они вдвоем, только они. От Региса пахнет травами, он гладит Геральта по спине. Целует в висок. Выдыхает так, будто ему внезапно сделали больно. – Тебе нужно уехать, – говорит он. – Туда, где никто не будет знать тебя. – Что? Уехать? – Толпа тебя четвертует, Геральт. Тебе нельзя оставаться. Ты... Он не называет Геральта убийцей, но его взгляд, обеспокоенный и внимательный, взгляд любящего человека, говорит все за него. Он, конечно, знает, что Геральт не виноват в этих убийствах. Для этого ему вовсе не обязательно ничего спрашивать. Он, конечно, знает, но другие – нет. Геральт прижимается лбом к плечу, стискивает зубы. – Неужели нет другого выхода? – шепчет он, до боли стискивая черную ткань сутаны пальцами. Регис гладит его по волосам. – Есть, Геральт. Проснуться. – Тебе приснился кошмар, душа моя? – спрашивает Регис, когда Геральт, проснувшись, садится на кровати. Священник лежит рядом, худое тело прикрыто лишь одеялом, глаза поблескивают в полумраке. В руках у него книга. На прикроватной тумбе горит свеча. Геральт трет глаза. – Да... Очень странный сон, – выдыхает он. Ветер реальности постепенно стирает следы на песке памяти, превращая сон в далекие события и неясные ощущения. Геральт снова опускается на подушку. – Ты там был, кажется. – Да? И что же я делал? Геральт посмеивается. – Был рядом. Не помню уже, если честно. Он поворачивается, притягивает Региса к себе и утыкается носом в его шею. – А ты чего не спишь? – Зачитался. Регис откладывает книгу на тумбу и гладит Геральта по спутанным волосам. Эти прикосновения успокаивают, усыпляют. – Приятно знать, что и в твоих снах я рядом, – говорит Регис вполголоса. Трудно сдержать улыбку. – Спокойной ночи, – бормочет Геральт, проигрывая в битве с одолевающей его дремотой. Регис задувает свечу. – Спокойной ночи.