Советник Сёрен Свантессон выступает в роли анатома-конспиролога, рассуждающего об истинной причине "Голодных Игр", явления, что стало одной из главных политических скреп Панема... Со стороны виднее?... Виднее ли?
— Подтяните мне кирасу, кто-нибудь! — для утренней разминки советник Свантессон облачился в пластинчатый доспех, скованный по любекской моде.
— Хорошая броня, советник, надёжная и удобная, — отозвался одетый варягом Ялмар, — одно в ней плохо, без верного пажа не обойтись.
— Не потому ли её премудрость не взяла с собой любимые турские латы — видимо, не хочет, чтобы её лапали каждое утро, — вклинился Улоф, поигрывая боевым цепом. Подобно охраннику Торвальдсон был одет тоже просто: корпус его защищала длинная кольчуга, надетая поверх плотного стёганого тегилея, — где она кстати?
— Отсыпается после вечеринки. Обет штатгальтера ей был бы определённо не под силу, — подключился Бьорн, взявшийся помогать Сёрену со снаряжением, — предлагаю сегодня начать без неё.
— Как, кстати, успехи, медвежонок? — бросил ему через плечо советник.
— На прощание она поцеловала меня в щёку…
— Вы не забыли, господин секретарь посольства, потеряв голову от счастья… — перебил его Свантессон.
— Всё услышанное я уже ввёл в аудиоархив, господин советник, транскрипторов ждёт серьёзное испытание, — не дал договорить начальнику капитан «Вольного стрелка».
— Хорошо-хорошо, Бьорн, — махнул рукой тот, — никогда не сомневался в вашей пунктуальности… Что с нашей целью? — голос его приобрёл тревожно-озабоченный тон.
— Если вы имеете в виду связь с повстанцами, — Акессон качнул головой, — безнадёжно. По крайней мере, Эвердин нас к ним точно не приведёт. Давайте не путать самобеглую картинку на экране, да ещё в сопровождении разухабистых комментариев Труде, с тем, что происходит в настоящей жизни, — хлопнув несколько раз кольчужной перчаткой по спине советника он дал ему понять, что кираса окончательно подогнана, и тому пора браться за своё привычное для первого тура разминки оружие — два одноручных фламберта (1). Сам Бьорн, предпочитавший в качестве защиты полудоспех ландскнехта, положил ладони на рукоять тяжёлого цвайхендера (2). Все четверо стали расходиться по сторонам зала второго этажа, изначально задуманного, как танцевальный — все его стены и промежутки между окнами, сегодня утром распахнутые настежь, чтобы впустить в помещение прохладный воздух, были заняты высокими зеркалами, создающими иллюзию бесконечного объема пространства.
— У секретаря есть претензии к тому, как её премудрость переводит трансляции Игр для нашей аудитории? — потешный титул, присвоенный Труде, выдал в говорящем Улофа, никогда не скрывавшего покровительственно-фамильярного тона по отношению к девушке.
— Начинаем, друзья! Улоф, Бьорн и я — в атаку, Ялмар — обороняется! — Свантессон не позволил капитану ответить. Трое валльхальцев набросились на победителя Великой Резни, мешая друг другу, а тот, очень ловко отбивая их удары круглым щитом, огрызался взмахами секиры. После обмена первой серией ударов, оказалось, что Бьорн не забыл о вопросе:
— Для аудитории… она переводит… великолепно! — слова его, с остервенением исторгаемые между взмахами двуручного меча, напоминали гневные выкрики, — но… она… слишком увлекается. Это она нашим зрителям представила Эвердин вождём восстания… Я видел этого вождя… на расстоянии… удара кинжалом… — цвайхендер Бьорна, наверное, в этот момент разрубил бы надвое щит Ялмара, если бы не был гуманизирован плотным слоем пластика.
— Пауза! — скомандовал Свантессон, — продолжайте, господин Акессон!
— Никакой она не вождь, господа дружина. По повадкам, простая девчонка из леса. Вспыльчивая, грубоватая, нелюдимая. В наших Андах таких полно, — он говорил по-прежнему отрывисто, как-будто еще не закончил боя, — Да, она наблюдательная. Нас раскусила легко. Но чтобы чего-то придумать и кого-то куда-то повести — это нет… Все её сойки и сложенные пальцы — случайность, а не тайные знаки каким-то мифическим сторонникам, воображённые нашей Труде…
— В сухом остатке, — попытался подытожить Торвальдсон, — нам надо искать иной путь.
— Или пусть штатгальтер поручит искать этот путь кому-то другому, — не мог остановиться Бьорн, — если этот путь кому-то нужен… прекрасно помню ваши слова, господин советник, о том, что наш интерес — сохранение Игр, — поторопился капитан «Вольного стрелка» объясниться, прежде чем удивление остальных ещё не вылилось в их протестующие реплики, — я вот только не могу понять, почему это наш интерес?
— Вопрос, достойный ответа, Бьорн… Никто из вас, я надеюсь, не думает, что Капитолий завёл себе голодные игры для того, чтобы каким-то неведомым способом укрепить свою власть над дистриктами. Более глупого решения нельзя было бы придумать. С каждой новой жертвой ненависть к столице может только возрастать, и сейчас, в канун третьей Квартальной Бойни, она уже определённо подступает к краю.
— Мы слышали, что это средство не столько укрепить власть, сколько ее продемонстрировать… Не так ли, советник? — задумчиво сказал Улоф.
— Я тоже это слышал. Это имело смысл 70 лет тому назад, когда были живы недобитые участники восстания и те, кто его подавлял… Сегодня, когда мертвы их дети и почти все внуки, слышавшие рассказы дедов, это демонстрация не власти, а немотивированной жестокости. Демонстрация последовательно самоубийственная… Но ведь, согласитесь, и Сноу, и верхушка Капитолия не такие законченные идиоты, чтобы самим строить для себя эшафот. Видимо, есть что-то, что влечёт их по этому пути, — он говорил быстро и уверенно, почти не делая остановок, словно речь была написана заранее, став плодом длительных раздумий.
— Мы порядком заинтригованы, Сёрен! Но вы не находите, что наша пауза слишком затянулась, — раздался недовольный голос Биргирссона, — давайте продолжать, в конце концов!
Бьорн и Улоф, впрочем, решительно запротестовали. Им не хотелось вот так просто взять и отпустить советника в клубы им же самим напущенного тумана.
— А теперь посмотрите. Двадцать четыре трибута. Двадцать четыре молодых тела, из которых только одно будет жить, а двадцать три умрут здесь и сейчас… — складывалось впечатление, что Свантессон, как ни старался, не мог избавиться от привычки говорить загадками.
— И? — возглас Бьорна никак нельзя было назвать вежливым.
— Вы так и не поняли? — в речи Сёрена даже послышалась какая-то обида, — В Капитолии, как вы знаете, хорошая медицина…
— Материал для трансплантаций… — ввернул Торвальдсон.
— Именно, Улоф! — облегченно произнес советник. Как будто ему не хотелось первому произносить эти слова вслух, — материал гарантированный, свежий и весьма высокого качества. Представляю, сколько богатых и влиятельных капитолийцев ждут с нетерпением очередной сезон игр. Кому свежая печень, кому молодое сердце, кому меткие, как у Сойки, глазки…
— Господин советник, по-моему это бред, — учтивость не входила в набор положительных качеств Ялмара, — гипофиз можно взять и у собаки, а легкое — у какого-нибудь преступника, казненного за невесть что. К тому же, не все участники игр оказываются свежими. Вспомните, на последних одну телку так раздуло после того, как на нее сбросили гнездо с пчелами…
— Представляю себе, как горевала та старушенция, которой обещали ее храброе сердце… возможно, даже в ящик сбацала от сей великой печали, — легко нашелся Свантессон, — твоя речь мне подозрительно напоминает речь Труде. Она смеется надо мной и считает меня помешанным…
— Потому вы толкуете о ваших построениях в ее отсутствие? — горячо вступился за переводчицу Бьорн.
Советник ничего не ответил, но продолжил, выждав только самую малость:
— Меня никто не убедит в обратном. Смотрите сами. Казни, как бы то ни было, нерегулярны. Случаются по мере необходимости. Преступники, заслужившие себе смерть, не всегда молодые и здоровые. Кто-то болен чем-нибудь неприятным, типа сифилиса, кто-то травился всякими веществами, да и перед смертью их порой так пытают и накачивают химией, что никто в здравом уме не захочет себе их органы. Так что, друзья, весь этот ритуал с клятвой, телекартинкой, толпами поклонников и туром победителя — это обложка центра пересадки тканей, работающего в четком ритме, как часы. Настоящие голодные игры идут в тех дворцах, хозяева которых ждут себе запчасти в надежде продлить свою ничтожную жизнь…
— Я не хотел бы в это верить, господин Свантессон, — заговорил Бьорн, — если бы не… — финал прошлых игр… все становится на места! Морник…!
— Неужели я услышан, слава Доннару, — обрадовался Серен, — морник — сильнейший яд, тела, отравленные морником, бесполезны для донорства. И распорядитель решил, что лучше два живых победителя, чем еще два никчемных трупа… Продолжаем, господа, тур два, распорядок прежний! — на главный вопрос он, как можно было понять, так и не ответил, а во время драки, никто его уже больше и не спрашивал.
На этот раз, троица атакующих уже не мешала друг другу. Они попытались окружить Ялмара, Серен, думая, что подражает великому Паалу Кинижи (3), отвлекал его внимание выпадами с обеих рук, чтобы позволить Улофу в нужный момент сработать боевым цепом. В какой-то момент показалось, что тактика оправдала себя, охранник начал уставать, ему все тяжелее было реагировать на удары Бьорна и Торвальдсона. Но тут Свантессону показалось, что его стальной сабатон уперся в какую-то преграду. Еще секунда, и левая нога, зацепленная крюком спетума (4) сама поехала по паркету навстречу правой, и он со звоном всех своих металлических причиндалов осел на пол, неуклюже взмахнув руками. Поверх шума раздался резкий голос переводчицы:
— Опять трое на одного! Я уже пришла, Ялмар, восстановить справедливость.
