Крайне затруднительное и непредвиденное путешествие Милли Фурнье

Кили, сыну Дис, было страшно. По правде говоря, он никогда еще не оставался один. Обычно рядом с ним почти постоянно был Фили или мать, с которыми можно было поговорить в трудную минуту, Торин, который рассказывал истории и учил всему на свете, или даже Двалин, который мог поддержать. В его жизни было немало тех, кто создавал оживление и чьи голоса постоянно создавали НЕЧТО, что позволяло ему не бояться и не быть в одиночестве. Когда несколько месяцев назад он прибыл в Бэг-Энд, он обрел еще одного близкого человека. И с появлением Милли его жизнь стала настолько полной, что у него и близко не возникало чужеродной, странной мысли об одиночестве. С самого начала путешествия она всегда была рядом. Кили был храбрым и всегда этим гордился. Он был горд тем, что его не так-то просто напугать, хотя не всем это качество казалось полезным. Он обычно бросался очертя голову в самую гущу событий, особо не задумываясь, что будет дальше. По крайней мере, так говорила мама. Бывало, огреет его посудным полотенцем, приговаривая: «Хоть бы один раз сначала подумал, потом делал, во имя Дурина!» Да, Кили выжил в Битве. Но он был один, и это ПУГАЛО. Все тело болело от ран. Одна стрела оцарапала кожу, другая пробила руку, и он прижимал эту руку к животу – рана сильно болела. Он чувствовал слабость, усталость, он был покрыт слоем грязи и знал, что ему надо как можно скорее получить первую помощь, а иначе рана воспалится от грязи и крови орков, которая просочилась под доспехи. Но не это волновало его сейчас, потому что он был ОДИН. Он… он знал, что дядя Торин мертв. Он стоял рядом с его телом и защищал его, ЗНАЯ, что Торин уже не дышит. Кровь сочилась из-под одежды дяди и пятнами, как краска, ложилась на его кожу. Дядя получил множество ран. Страшных. Глубоких. Укусы варгов, Кили знал это. Фили тоже сражался рядом, и Кили считает, что Фили знал правду о Торине, хотя и не признавался в этом сам себе. Он продолжал сражаться плечом к плечу с Кили. Но Фили куда-то пропал, когда налетела толпа орков, и Кили не мог его найти. Он стоял у тела Торина, сражаясь и сражаясь, и неподалеку были Двалин и Дори. А когда все кончилось, Кили остался с дядей. Он плакал, ползая на коленях вокруг дяди, – он один остался с ним. Холод и боль – вот все, что он чувствовал. Волоча ноги по телам, он озирался вокруг. Все поле Битвы было утыкано стрелами, вонзившимися в мертвые тела, и тут, и там на него смотрели вытаращенные мертвые глаза… и всюду были ТРУПЫ. Кили даже и близко не подпускал к себе мысль о том, что брат может погибнуть. Это было бы несправедливо. Этого просто не могло бы быть. Он должен был оставаться рядом с Фили, с братом. Но их разделили, и мысль о том, что его брат мог погибнуть в одиночестве… Нет. Фили жив, а еще… а еще Милли. Он не мог перенести даже воспоминания о том, что он увидел в тот момент, когда она вихрем вылетела на них с Фили из самой глубины сражения, такая напуганная, и такая побежденная, и такая ГОТОВАЯ к смерти. Он видел это в ее глазах, впервые за все время, и в тот момент он даже немного ненавидел ее. Потому что она СОБИРАЛАСЬ его покинуть. Она ОЦЕНИВАЛА возможность покинуть его, чтобы УМЕРЕТЬ ВМЕСТО НЕГО. Он споткнулся о труп варга и закашлялся – горло было сухим, как бумага. Над ним было мрачное и унылое небо, под стать тому, что чувствовали сейчас многие. Вокруг него ходили выжившие, разыскивая павших друзей и тех, кто был ранен, но погребен под грудами тел. Милли Фурнье была его нареченной, а Фили – братом, а Торин – дядей. Не может быть, чтобы выжил он один. Это было НЕЧЕСТНО – потерять ВСЕХ в одночасье. Он отказывался в это верить. Кили помнит, как он впервые увидел Милли Фурнье. Такая нежная, безволосая и маленькая по сравнению со всеми виденными им раньше гномами. Сначала он подумал, что она была очень низкорослой и очень красивой человеческой женщиной. Но оказалось, что она гномка до мозга костей, что бы она там ни болтала о прошлой жизни. И она принадлежала ему. Он и не думал, что какая-нибудь настоящая, реальная женщина согласится выйти ЗА НЕГО, - и вот он ее нашел. Поэтому он отказывался ее терять. Она принадлежала ему, а он - ей, и так должно быть, пока они не состарятся и не умрут счастливыми, в окружении детей и ФИЛИ. - ФИЛИ! МИЛЛИ! Кили содрогнулся от того, как грубо прозвучал его собственный голос, царапающий его пересохшее горло. И, во имя Дурина, он услышал стон! В каких-то десяти футах от него раздался мужской голос, который настолько явственно принадлежал ФИЛИ, что Кили почти разрыдался, продираясь через массу тел, шлемов и стрел к голове, покрытой спутанными грязными соломенными волосами, с торчащим вверх носом. - Фили! – прохрипел он, ощупывая руками тело брата, который не отвечал. Из его ноги торчала стрела, а прямо по правому глазу проходила ужасная резаная рана, кровавая, зияющая, выделяющаяся на коже. На какой-то момент Кили подумал: «А что, если Фили ослепнет от этого?» Голубой глаз распахнулся, и брат со свистом втянул в себя воздух, выгнув спину в дикой, животной боли. - Фили, нет, нет! Не шевелись! – не обращая внимания на отчаянно болевшую руку, на пришедшие в движение сгустки свернувшейся крови, Кили схватил брата, прижимая его к земле, умоляя не двигаться. Фили схватил Кили за плечо и снова застонал, скаля зубы от невыносимой боли. На зубах были пятна крови. «Я знаю, Я ЗНАЮ!» - прошептал Кили, утешая, и закричал, зовя на помощь, размахивая руками, чтобы к ним подошел кто-то из Целителей. Эльфы помогут его брату – они ДОЛЖНЫ. Он нашел Фили, и, к счастью, он ЖИВ и ДЫШИТ. - Я тебя не брошу, Филька. Понял?! И, несмотря на стреляющую боль в сочащейся кровью руке и на еще более мучительную боль в сердце, Кили собирался сдержать слово. - Ми… - Фили еще раз открыл свой уцелевший глаз и нашел диким, отчаянным, полным боли взглядом Кили. – МИЛЛИ, - выдавил он, и на его губах была алая полоска крови. – МИЛ-ЛИ… - повторил он, как бы желая донести это до Кили, который смотрел, как по мертвым телам к ним продвигаются эльфы. Имя Милли заставило Кили отчаянно всмотреться в лицо ЖИВОГО брата. - Где она, Филька? Фили, ты видел ее после того, как… Но тут его оттолкнули человек и эльф, склонившиеся над наследником Дурина, и, узнав Фили, принялись его осматривать и кричать, чтобы принесли носилки, чтобы отнести его в шатер. Кили смотрел на них, встав на колени, сжимая челюсти. Ему хотелось схватиться за брата, прижать к себе, почувствовать, что он ЖИВОЙ. - Вы тоже ранены, - сказал эльф с кривой саблей на боку и колчаном стрел за спиной. Свой колчан Кили потерял. – Вам следует… Кили помотал головой, наблюдая, как брату принесли носилки. - Нет. Я должен еще кое-кого найти, но… - он посмотрел на Фили, снова потерявшего сознание, пока его грузили на носилки. Его брат в безопасности, он в хороших руках. Одна половина сердца Кили была спасена. - О нем позаботятся, - безразличным тоном сказал эльф. Кили никогда не понимал, как к ним относиться. Вроде бы особо дружить с ними НЕ СЛЕДОВАЛО, но он никогда не понимал, почему поступок одного эльфа должен влиять на его мнение обо всем народе. Но его дядя не любил эльфов, и он следовал его примеру. Торин. При мысли о дяде Кили еще сильнее захотелось найти Милли. Ему отчаянно захотелось увидеть ее лицо, увидеть, как ее грудная клетка двигается от дыхания, почувствовать пальцами ее пульс. Ему надо было почувствовать такое же облегчение, которое он испытал при виде Фили. Ему надо было увидеть ее, коснуться ее живого тела и осознать, что она ЖИВА. Фили унесли, и он наконец поднялся, уговаривая себя, что в руках этих чужаков его брат будет жив. Он напомнил себе, что не следует терять время, и двинулся дальше. Конечно, Фили поправится. За ним присмотрят лучшие гномьи и эльфийские врачи. Потому что… потому что Фили теперь Король-Под-Горой. Шагая вперед от того места, где лежал Фили, Кили спотыкался больше обычного. Он чувствовал усталость и боль. Его рука все еще прижималась к груди, и боль стала намного сильнее, чем раньше. А через шесть шагов он споткнулся о Снежный Шип. Меч был сплошь покрыт кровавым месивом, по всей длине. Кили не осмелился его подбирать, зная, как обжигает меч, яростно хранящий верность Милли. Но… Но если Милли мертва, он не будет жечься. Кили отшатнулся от меча, слишком напуганный, чтобы даже пробовать коснуться его или даже подумать, почему он на земле, а не в руке Милли. Неужели она осталась без оружия и ей пришлось защищаться голыми руками? А еще через два шага он нашел ее. Он понял, что это она, хотя она лежала лицом вниз. Ее коса совсем расплелась и была так густо покрыта кровью и грязью, что у Кили сжалось сердце. Он упал на колени и, не успев даже ничего обдумать, схватил ее за плечо и перевернул на спину. И вот тогда он заплакал. Сильное, громкое рыдание сотрясло все его тело, и он отдернул от нее руки. Из ее живота торчала стрела. Несомненно, орочья. Из кожи, защищенной только кольчугой. Конечно, нагрудная пластина не закрывала эту жизненно важную часть, а кольчуга не смогла отразить металлический наконечник. Ее глаза были закрыты, а на щеках были три царапины. Изо рта у нее тянулся ручеек засохшей крови, а щеки были мокры от слез. ВСЕ ЕЩЕ МОКРЫ! - Милли? – он наклонился и коснулся ее лица. Она была холодная и неподвижная. – Милли? Он не видел, чтобы ее грудь поднималась от дыхания, ее щеки были бледны, губы не шевелились, и веки тоже были неподвижны. Она выглядела мертвой. Пугающе, ужасно мертвой. Кровь резко выделялась на ее бледной коже. - МИЛЛИ… - ее имя пронзило его, как клинок, пропоров его истерзанное горло, и из его глаз полились слезы, прокладывая дорожки через кровь и грязь. Она мертва. Она ушла вместе с Торином туда, куда Кили не сможет ее сопровождать. Его Милли, его огонь, его душа, нечто такое ХОРОШЕЕ и НЕВИННОЕ, – мертва. В новом для нее Средиземье ей довелось увидеть только тяготы и невзгоды – разве это справедливо? Он даже не показал ей Синие горы, гномьи праздники, не познакомил с мамой… - Ох, сынок… Он не отрывал глаз от Милли. Он видел перед собой только ее лицо, мертвое и пустое. Его не было. Его просто не было. Торин и Милли. А сколько еще ушло вот так, не попрощавшись? - Оин… Это был голос Бофура, а рука Оина грубо оттолкнула Кили. Кили вскочил на ноги, рыча и собираясь оттащить от нее Оина, потому что он ТРОГАЕТ ее, а ей, может быть, БОЛЬНО… Он даже не обратил внимания на то, что его друзья живы. - Нет! – снова Бофур, он крепко схватил Кили за плечо и не давал ему сдвинуться с места. – Пусть Оин делает, что нужно, - Кили посмотрел на Бофура, перемазанного грязью, неловко вцепившегося в его плечо, с рассеченной губой, и издал резкий, страшный возглас полного отчаяния. – Я знаю, сынок, я знаю… - и Бофур еще крепче сжал его плечо. Оин выглядел не лучше, чем все остальные, кого видел Кили. По-видимому, у него был поврежден голеностопный сустав, но он подчеркнуто игнорировал свое ранение. Кили смотрел, как он положил руку на бледную, неповоротливую шею Милли и быстро приказал: - Дайте мне кусок ткани. Как можно чище. В его голосе слышалось отчаянная требовательность. Сердце Кили подпрыгнуло, губы шевельнулись в невысказанной надежде, в незаданном вопросе. Бофур быстро сунул руку куда-то под доспехи и швырнул Оину грязный, мятый кусок фланели. - Она не умерла! – заявил Оин, обхватывая стрелу и сжимая другой рукой ткань. – Она еще жива! Если бы стрела вошла чуть глубже, мне бы не пришлось этого говорить. Бофур, позови Целителя с носилками. Я начну прямо здесь и немедленно, если мы хотим, чтобы она выжила. У Кили снова вырвалось рыдание. Он упал на колени, подполз к Милли и просто стал СМОТРЕТЬ на нее. Внезапно все повернулось вспять, все сомнения, все проклятия. ПУСТЬ ОНА ТОЛЬКО ВЫЖИВЕТ. - Нам надо вынуть стрелу. И он вытащил стрелу резким, дергающим движением, точно вверх. Тут же из раны хлынула кровь, Кили сжал кулак и дернулся вперед. Оин зажал тканью рану, крепко прижимая грязную руку к животу Милли, и грязная ткань начала приобретать тошнотворный оттенок алого. Глаза Милли резко открылись, и она издала натужный, сиплый вздох. * * * Эльфы прижимают чистые бинты к кровоточащей ране Милли и держат ее за руки – она рыдает и царапается. Они говорят, что стрела могла быть отравлена, что очень, ОЧЕНЬ ухудшает положение. Они говорят, что ей так больно, что она может умереть от боли прежде, чем скажется кровопотеря. Такие прямолинейные, эти эльфы, но Кили так даже легче. Тем не менее, он цепляется за край носилок, когда ее несут, и почти физически ощущает, как с ее лица уходят краски, и видит панический ужас Бофура при виде Милли Фурнье, РЫДАЮЩЕЙ от боли и подступающей смерти. Потому что она ускользает, а им так нужно ее спасти. И они спешат к шатрам, смотря прямо перед собой и не отвлекаясь на трупы. Подойдя к шатрам целителей, Кили видит Торина. Он лежит с открытыми глазами, рот распялен в длинной болезненной гримасе. Он там, где Кили его оставил, его рука выкинута вперед, и, О МАХАЛ, он не был мертв, когда Кили уходил! И по слезам, струящимся по щекам Бильбо, он понимает, что дядя умирает. Он идет к отряду, окружающему дядю, некоторые уже в бинтах, некоторые нет. Кроме Милли и Фили, все здесь, даже Гэндальф. Серьезные, какие-то серые лица. Целитель стоит рядом, и Кили понимает, что Торина уже не спасти. И тогда он снова чувствует потерю дяди и отходит от Милли. ТОЛЬКО НА МИНУТОЧКУ, уговаривает он самого себя. - В тебе больше добра, чем ты сам думаешь, Бильбо Бэггинс, - говорит дядя, его голос слаб, а глаза блестят. - Больше добра, чем я думаю. – Он делает глубокий вдох, его светлые глаза поднимаются к небу, а затем, наконец, смотрят на Кили. На него смотрят и остальные члены отряда, и Кили замечает еле заметные кивки при виде того, что еще один их товарищ выжил. - Твой брат? – голос Торина теряет силу, и, о Дурин, Кили понимает, что осталось совсем немного. Он кивает. – Милли? – Кили секунду медлит, но кивает еще раз. Торин делает резкий вдох, и целитель наклоняется было к нему, но возмущенное ворчание Торина его останавливает. Никогда еще Кили не восхищался дядей так, как сейчас, ведь дядя знает, что смерть близка, он смотрит ей в глаза и приветствует ее. Кили понимает, что он уже не может двигаться, глядя, как кровь струится из подсыхающих, желтоватых ран и сочится сквозь его одежду. - Род Дурина не прервался, - подытоживает Торин. Он уходит, все дальше и дальше. Скоро он совсем уйдет – Кили видит, как расслабляются его мышцы, как трепещут веки, как еле вздымается грудь. Вот почему он подумал, что его дядя уже мертв. Он привык видеть его таким полным ЖИЗНИ, совсем не как сейчас. Неподвижным и израненным. - Нет, дядя! – подтверждает Кили, и в глазах его товарищей стоят слезы, блестя и сверкая, потому что никто из них никогда не предполагал, что их Король умрет здесь, едва обретя дом. Так НЕСПРАВЕДЛИВО. Так неправильно, что это случилось с Торином, который как никто другой хотел увидеть Эребор таким, каким он ДОЛЖЕН быть. - Хорошо. И Торин Дубощит умер с чувством облегчения, и в глубине его души промелькнула еле заметная улыбка. По крайней мере, так хочется думать Кили. Он придумывал о своем дяде еще очень многое, лишь для того, чтобы заглушить мысль: задержись он с Торином чуть подольше, осмелься он пощупать его пульс, кто знает? – может быть, Торин Дубощит остался бы в живых.