Крайне затруднительное и непредвиденное путешествие Милли Фурнье

Я не слышу слов. Я не чувствую мягких, исцеляющих прикосновений к моей коже. Я не пытаюсь схватить и удержать знакомые лица, которые кружатся вокруг меня в те странные моменты, когда от боли у меня открываются глаза. Я ничего не понимаю, мне страшно, и я просто хочу ПОМОЩИ. Потому что я чувствовала только боль, и больше ничего. Ослепляющую, отупляющую боль, от которой скрежещет все тело. Мне крупно повезло, что я потеряла сознание. По крайней мере, так считаю я. Я не помню, что происходило в реальности, но я помню, что происходило в моем сознании. Галлюцинации слабели, обесцвечивались. Я ощущала, как энергия и жизнь по капле покидают меня с каждой вспышкой боли, с каждым осознанием, что я все еще ЖИВА. Но была ли я жива в тот момент? Возможно. В моих видениях не было ни времени, ни закономерности, но я точно знаю, что в какой-то момент горячечного бреда, вызванного ранами, я на какую-то долю секунды умерла. И в это время лица моей семьи виделись мне реальными, как никогда. Именно эти пальцы проводили по моим щекам, именно эти голоса шептали мне на ухо, а дыхание щекотало мне шею, – они были реальны, куда реальнее, чем те, кто так отчаянно пытался спасти мне жизнь. Но реальность на тот момент была ужасной и неприветливой. Я не хотела видеть мертвые лица тех, кого я потеряла – ТОРИН, ТОРИН, ТОРИН… - и я не хотела отводить глаз от грустно улыбающихся лиц моих родителей. Именно в этот момент я подумала, что, вероятно, я мертва, и в этом сером расплывчатом пространстве я говорила с ними. - Вас нет. Вы не существуете. Вы МЕРТВЫ, - сказала я родителям, глядя на мать как-то со стороны, а не своими глазами. Она не двигалась и не моргала. Ее лицо чуть расплывалось, на нем застыло доброе, сострадательное выражение. Она была дома, она была моя – моя мама, моя МАМОЧКА. Она была грустная. Я никогда не рассказывала никому о подлинной глубине моих снов, кроме Кили и еще двоих людей. Но и тогда я сказала ему не сразу, а сначала объяснила, насколько грустно и реалистично выглядела мама, несмотря на расплывчатость ее облика. Я знаю, что она была не настоящая. Я знаю, что в этом мире она даже не существует. Но все было настолько реальное, настолько личное. А потом я сделала вдох и ощутила, как мои пальцы скрючились от новой волны боли. У меня появилось ощущение, осознание того, что происходит. - Я умерла… - в ужасе прошептала я. Папа ободряюще улыбнулся, и от уголков его глаз разбежались лучики морщинок. - Не совсем, - сказал он. И я исчезла. *** Я хотела только одного: чтобы боль прекратилась. Больше я не помню ничего. Но боль была тупой, и я словно бы не совсем понимала, где именно у меня болит. Знаете, как бывает, вы слышите будильник, но до вас не сразу доходит, во сне это или наяву. Вот и со мной было так. Боль была ощутимой, но нереалистичной. Как и вся моя жизнь в Средиземье. В моих снах было еще кое-что, помимо родителей. Я не могу точно сказать, что именно произошло. Думаю, мне НЕ ПОЛОЖЕНО это помнить. Глупо звучит, но у меня было ощущение, что все… правильно. Что я и не должна этого помнить. Осталось только ощущение – ЗНАНИЕ, – что я поступила правильно. Я приняла верное решение. И я знала, что, хотя я была на волосок от смерти, Кили и Фили остались живы. Я знала, что они живы, хотя и не понимала, откуда я это знаю. Я также знаю, что они не должны были выжить ПО СЮЖЕТУ. И то, что я, обыкновенная девчонка, спасла две жизни, - вполне себе повод для гордости. И в какой-то момент в моих бессвязных метаниях наступает перелом, когда смерть превращается в жизнь. Когда мой разум возвращается к реальности, возвращается домой. У меня все болит, но я цепляюсь за эту боль, и она вытаскивает меня из тумана, из гибельного оцепенения. Я все еще корчусь, все еще слышу свое хриплое дыхание, свои тихие стоны и понимаю, что они означают одно: Я ЖИВА. Мир обрушивается на меня, как лавина, громкий, быстрый, как отдающийся в ушах пульс. И вот, с очередным судорожным вдохом возвращается ЗРЕНИЕ. Я хватаюсь за толстые бинты на животе. К моему ужасу, они мокры, и я знаю, что это кровь. Я со стоном вжимаюсь в кровать, потная, в жару и в бреду. Каждое движение, каждая мысль дается с трудом. - Милли? Я делаю резкий вдох, чтобы они поняли, что я их слышу, но говорить я не могу. Боль отнимает все силы, она гораздо сильнее, чем раньше. Широко раскрытыми глазами я смотрю вперед, но вижу только белый туман. Но даже он куда реальнее, чем та серая дымка и полузабытые лица. Я могу слышать, видеть, ЧУВСТВОВАТЬ. Стрела. Орки. Торин. Я скомкала кулаками простыню, скрипя зубами, и нашла взглядом склоненное надо мной лицо. Он жив. Весь в грязи, в крови, он что-то кричал, обращаясь ко мне, но он был жив. - Не двигайся, Милли! У тебя разойдутся швы! Я уловила смысл фразы и замерла, упав на груду одеял и подушек, которыми меня обложили. Мой подбородок трясся от стонов, которые я пыталась сдержать, но я просто смотрела, как его лицо затуманивается, вздрагивает. И я снова исчезла. *** Я Александрия Миллисент Фурнье, и я буду жить. *** Ради них. *** Ради него. *** Я ничего не видела, в моем сознании была пустота и ощущение неспокойного сна. Думаю, потому, что на самом деле я и не спала, а просто потеряла сознание от боли и от какого-то средиземского снотворного. Но я крепко держалась за нить, которая должна была вывести меня из лабиринта сна. Я не хотела ее отпускать. Так было спокойнее. *** Я просто пытаюсь передать свои ощущения на тот момент. Полный отчет о моих мыслях и ощущениях в эти дни. Потому что я хочу помнить об этом и тогда, когда я буду слишком стара, чтобы удерживать это в памяти. Когда я снова пришла в себя, я знала, что прошло несколько дней. На этот раз я увидела, что лежу в комнате с каменными стенами, и почувствовала, что боль стала слабее. Я не знала, день сейчас или ночь, но понимала, что мы в Эреборе. Это я поняла сразу. Говоря «мы», я подразумеваю себя и Фили. Он лежал на соседней койке, глядя на меня одним голубым глазом. Второй был скрыт повязкой. Я подумала, что что-то скажу, но вместо этого у меня вырвался кашель, похожий на рыдание. Я не двигалась, потому что малейшее движение отдавалось резким дерганьем в животе – по-видимому, там были наложены швы. - Милли, не двигайся! У тебя разойдутся швы! - Я думал, ты умрешь! – сказал Фили. – Они говорили, что ты УМЕРЛА. Помню то облегчение, с которым я поняла, что нахожусь в сознании, в отличие от прошлого раза. Голова моя была затуманена, видимо, от лекарств. Какое-то снотворное или обезболивающее, или и то, и другое. - Торин погиб, - прямо и просто сказал Фили. И я была благодарна ему за эту прямоту. Я сглотнула и кивнула сквозь слезы. - Я знаю, я… видела, - мой голос был хриплым и слабым. Я посмотрела на повязку, скрывающую его глаз, но ничего не сказала. Мне надо было прийти в себя, собраться с мыслями, понять, что происходит. То, что дурман прошел, означало, что обезболивающих и снотворных мне больше не дают. - Мы думали, ты умрешь… - повторил он. – Я нашел тебя и был рядом, но меня свалили три орка. Ты выглядела мертвой, и я думал, что ты и правда умерла, пока Кили не сказал мне, что ты жива. Я… я помню, как Торин… - его голос сорвался, и, если бы не мои раны, я обняла бы его. Послышался шорох, и я обернулась, морщась от острой боли на месте швов. Боль становилась все сильнее. Я чувствовала, что мое тело очень долго оставалось без движения. С тех самых пор, как я упала. Когда мне в живот вонзилась стрела и передо мной проплыло лицо Бильбо… НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ. НЕ СЕЙЧАС. ТЕБЕ НАДО ВОССТАНОВИТЬСЯ. Я поморщилась и открыла глаза. Передо мной на коленях стоял Кили. - Милли. МИЛЛИ… Я знала, что он жив, но когда я увидела его прямо перед собой, это было настолько сильнее, настолько УДИВИТЕЛЬНЕЕ, что на полсекунды я забыла о боли и, протянув руку, коснулась его щеки. Теплой. Реальной. Здесь. - Прости, я немного отключилась, - быстро извинилась я, моргая от дергающей боли, которая стучала вместе с пульсом у меня в ушах. У меня кружилась голова. – Я так рада, что вы живы. Я так… - у меня перехватило горло и задрожали руки. Лицо начало щипать, как и все тело. Видимо, мелкие порезы. Мне было страшно смотреть на себя. Кили глядел мне в глаза, и я видела, что его лицо тоже все в порезах и синяках. - Действие лекарства прекращается. Тебе больно, - забеспокоился он. – Я схожу за Оином. Фили, как ты? - Мне не больно. ВСЕ В ПОРЯДКЕ, Кили. Голос Фили был каким-то бесцветным, и я встревожилась. - Что с Фили? Где все? Как наши? – я попыталась приподняться, чтобы посмотреть, что с Фили. Кили с силой надавил мне на плечи, удерживая на месте, и я увидела, что одна его рука перевязана. Очевидно, он об этом забыл, потому что его лицо исказилось от боли. Я посмотрела на него, стараясь не показывать свою собственную боль. - А с тобой что? Наступила пауза, и Кили покосился через плечо на раненого брата. Разумеется, Фили тяжело ранен, иначе почему бы ему лежать в постели? Уж не решила ли я, что голову так бинтуют из-за маленькой ссадины? - Мне попали стрелой в руку, а Фили… - Кили запнулся и посмотрел на меня. – Фили… - А Фили ослеп! – резко встрял старший брат. – На один глаз. Я зазевался, и орк меня ранил. Так меня теперь и будут звать, его величество Фили Одноглазый, вот увидите! Мои глаза расширились, Кили резко обернулся и сердито, коротко сказал что-то на кхуздуле. Фили ничего не ответил и отвернулся. И я ничего не сказала. А что тут скажешь. Кили посмотрел на меня так, как будто видел мое лицо в последний раз. Я понимала почему. Когда я видела его в прошлый раз, я сама думала, что умру. - Насколько близко я была к… - спросила я, не смея спросить про ранение Фили. Не смея даже подумать, каково это – потерять глаз таким образом. Особенно для Фили. Для КОРОЛЯ. Кили поднялся и поморгал. - Когда я нашел тебя, у тебя из живота торчала отравленная стрела. И рядом был он, - Кили кивнул на брата. – Он охранял тебя. Ты КРИЧАЛА… Я закрыла глаза. - Я думала, со мной все кончено. Я ЧУВСТВОВАЛА это, даже когда была без сознания. Мы говорили тихо, чтобы не тревожить Фили, но мы не могли не говорить. Нам надо было прочувствовать то, что мы ЖИВЫ. Кили помолчал. - Два дня назад Ори дал мне твое письмо. Господи. Письмо. Я совсем о нем забыла. Это было целую вечность тому назад. Я сидела рядом с Ори, диктовала ему, и смерть была всего лишь ВОЗМОЖНОЙ… Но по крайней мере это значит, что Ори жив, и что я была без сознания минимум два дня. Сколько же я пропустила. - Я написала это письмо на всякий случай, - пробормотала я, тщетно пытаясь забыть об острой боли в животе. – Я не хотела уйти без возможности как-то сказать тебе… И, как много раз до этого, он заставил меня замолчать поцелуем. Его губы были мягкими, невесомыми, и мне так нужен был этот поцелуй, но я осознала это только сейчас. Теперь, когда Кили был рядом, касался меня, я поняла, что совершила нечто поразительное. Что, несмотря на все тяготы будущих дней, он будет рядом со мной, а я с ним. Он отстранился, так что я ощутила губами его дыхание, и сказал: - Никогда больше не смей со мной так поступать. Я смогла только кивнуть, а через пару секунд еле слышно спросила: - Ты можешь пойти за лекарством прямо сейчас? *** Еще через день мне разрешили вставать. Фили со своей койки смотрит, как меня поддерживают Оин и Кили, единственные гномы, кого я пока видела. Иногда через дверь доносятся голоса, как будто из другого мира. Вчера я очнулась, узнала, что битва выиграна, Торин погиб, Фили стал королем, а я каким-то чудом выжила. Кили и Оин держали меня под руки, помогая держать равновесие и не падать. У меня все болит из-за синяков, порезов и долгого лежания вслед за диким напряжением. На мне свободная белая рубашка и бежевые штаны. Я потихоньку осматриваю свои руки и вижу синяки и порезы. Но я не позволяю себе расстраиваться. Они там потому, что я выжила, - так сказал мне Кили. - Ну и крепкая же ты, красавица, - сказал мне Оин, подставляя мне плечо. Он был так же изранен, как и остальные, и выглядел очень усталым. Кили сказал мне, что, будучи целителем, Оин много помогал раненым. – Еще несколько дней назад была вся белая как полотно, и вот уже ходишь! Отлично! - Думаю, с меня пока хватит ходьбы, - выдохнула я и чуть не упала, сделав очередной, слишком уж смелый шаг. Меня практически ШВЫРНУЛИ обратно на койку. Утром, когда Оин менял повязку, я краем глазом увидела рану. Я привыкла к тупой ноющей боли, но без бинтов она стала ОСТРОЙ. Этот хруст запекшейся крови… меня перекашивает от одной мысли об этом. Подробности опустим, но, учитывая, что стрела была ОТРАВЛЕНА… скажем так, из раны сочилось много чего интересного. Меня и Фили положили отдельно от всех, поскольку он был королем, а я – нареченной принца. Конечно, я была за это благодарна. На людях мне было бы куда сложнее, особенно при виде других раненых, павших, испытывающих боль и стонущих. Кили сидел с нами, рассматривая нас так, словно он не верил в нашу реальность, несмотря на напоминания Оина, что пока брат не выздоровеет, он должен исполнять государственные обязанности. Кили наотрез от этого отказывался, и его отказы становились все резче и резче. Странно, что Оина не увел Двалин. ОНИ МОГУТ СРАЖАТЬСЯ! ТЫ ПОГИБНЕШЬ, КХУЗД! СРАЖАЙСЯ ЗДЕСЬ, НЕ СУЙСЯ ТУДА, Я ПРИКРОЮ… НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ. НЕ СЕЙЧАС. ПОЗЖЕ. Мы ни разу не упомянули Торина. ОН ПОДНИМАЛ СВОЙ МЕЧ, А БОЛЬГ ПОДНИМАЛ СВОЙ. В ЭТОТ МОМЕНТ ОН БЫЛ КОРОЛЕМ. ЗАЩИТНИКОМ, ВОИНОМ, КОРОЛЕМ. СТОП. Дыши. Иногда мне казалось, что это из-за Фили и из-за того, как он переживал, что занял место дяди. Иногда, когда Фили спал, Кили подолгу смотрел на него и сам засыпал, сидя в кресле. Он старался не отходить от нас ни на шаг. Но я волновалась. Тревожилась о том, что я увижу, когда снова выйду в залы Эребора. Кили и Оин выглядели такими обеспокоенными, что я могу лишь представлять себе, насколько много там было раненых, больных, умирающих и бездомных. У нас даже не было времени на траур. Я только-только начинала осознавать, что произошло.