Долг

Пятнадцать лет назад (продолжение сна-воспоминания) - Кто это был? - спросил я у подошедшего Олега. «Если скажет, что просто случайный проезжий - спрошу про записную книжку». Тот лишь рассеянно провел рукой по своим выгоревшим досветла волосам: - Один давний знакомый. По особой практике. Вот и всё. Дальше расспрашивать бесполезно. Во-первых, Олег все равно не ответит. Во-вторых, родители строго-настрого запретили говорить на эту тему и с самим Олегом, и с кем-то другим. Нет, не было никаких угроз или что-то в этом роде... но есть вещи, которые понимаешь без слов. Особенно, когда ты - ребенок. Лучшим подспорьем в донесении до нас с Максом этой мысли была сама атмосфера, которая с отъездом старшего брата устанавливалась в доме. Поэтому, когда он возвращался после очередного недельного отсутствия, к нему никогда не лезли с вопросами, а любое упоминание об «особой практике» было сигналом для перевода разговора на другую тему. Но при этом, насколько я помню, родители всегда старались не оставлять его одного. Похоже, именно с этого времени у нас в семье возникло это негласное правило — общаться с Олегом по какому угодно поводу... за исключением его работы - которое так удивило Виктора и которое я сам осознал лишь благодаря его любопытству. «Интересно, а он сам проходил эту практику? Раз он получал образование генетика или биоинженера - наверное, да. Отец говорил...» Говорил... Говорил... Память отчаянно ищет зацепку и находит ее в шуме воды и звоне посуды. Кажется, это второй год учебы Олега в университете... - На ...бочих эко...мят... - говорит папа, его голос заглушает вода. - ...ады. Нашли ...го посы...ть. Отец, помогающий ему убраться после обеда, убирает в шкаф протертую посуду: - Сам знал, куда поступал. Многие студенты-медики практику проходят в моргах, ну, а у этих еще и такая вот специфика. Но жаловаться на это смешно. - Он случайно или нарочно громко хлопает дверцей. - И хватит об этом. «И хватит об этом», - послушно сказал я сам себе в тот день на волжском берегу. Тем более, что у меня был еще один вопрос. - Похоже, просто машина сломалась... - Да, настоящее ведро с болтами. Попросил помочь. Даже не ожидал, что водителем, к которому он обратился за помощью, окажусь я. - Олег бросил полученную книжку в бардачок. - Ты, кстати, чего не вместе со всеми? Поссорились? - Нет! Я просто...сам. Устал, и не везет мне с клевом... И вообще... - захотелось жутко себя пожалеть, но рассеянный вид брата, ясно думающего о чем-то своем, заставил передумать. Он оперся руками о капот и откинул голову, открывая беззащитное незагорелое горло и глядя в глубокое синее небо: - Знаешь... а не доводилось ли тебе общаться с человеком, который по сути везде прав, но принять его точку зрения на мир ты не можешь, потому что иначе ты перестанешь быть... самим собой? - Каждый день.... - пробурчал я, вспоминая баталии с родителями по поводу уборки в комнате, времени возвращения с прогулки и отправления в постель, да и сегодняшнюю дурацкую сцену. Ясное дело, что я — кругом не прав, но признаться в этом вслух?! Ни за какие коврижки! - Говорят, это из-за того, что я — взрослею. Он повернул лицо ко мне — на нем была мягкая улыбка, но глаза — осколки обсидиана — смотрели, как всегда, слишком внимательно, чтобы не внушить некоторого неприятного ощущения: - Ну, конечно... юношеский максимализм.... время, когда идешь напролом и в том случае, когда уверен в своей правоте, и даже когда не уверен. Но, похоже, единственное, что в этом вопросе отличает подростков от взрослых — более взвешенный подход к методам. - И добавил, скорее сам для себя. - Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. - Что? - Кажется, ты хотел о чем-то спросить? - Да. Эта книга... я ее нечаянно обронил, когда искал одежду, не хотел перед посторонним почти голышом, она сама открылась. - почти скороговоркой объяснил я, и уже медленнее добавил. - Тут такое стихотворение странное? О чем она? - Стесняешься показываться в таком виде перед посторонними? Впрочем... у многих из них тоже была такая черта. - И прежде, чем я успел спросить, кого он имел в виду, продолжил. - Это «Золотая ветвь» Фрезера, одного британского ученого. Сравнительное исследование мифов разных народов. Она, конечно, не нова — конец 19 века — и в свое время ее серьезно критиковали, но до сих пор в среде антропологов считается классикой. А эта глава о весьма распространенной вере в то, что умершие люди перерождаются, прорастая деревьями, злаками, прекрасными цветами. Что земля возвращает пролитую кровь виноградными гроздьями, маками и розами самых чистых красных цветов. Что, глядя на что-то прекрасное, мы почти всегда рискуем увидеть у его корней чьи-то кости... Мой интерес как-то сразу угас и я положил книгу на кресло: - Ааа, стало быть, старый сборник старых сказок... Брат усмехнулся: - Сказка — всегда ложь, но в ней всегда намек... Магические практики и наука (религия стоит в стороне от обоих) — братья-близнецы, оба родились от наблюдений за окружающим миром и попыток увязать все это в систему знаний. Только тем, кто использовал первые, не хватало материала для изучения и... - Ну да! Как будто сложно понять, что все эти заклинания и наговоры не работают! - Это действительно сложно — ведь наряду с заклинаниями лекари часто использовали и снадобья, которые реально исцеляли. А с любовной или вредоносной магией дела обстояли еще сложнее: люди верили в то, что они работают — и они работали. Например, у многих народов вещи вождя считались опасными для других членов племени, якобы прикосновение к ним приводило к смерти. И действительно - стоило только человеку УЗНАТЬ, что он прикоснулся к сакральному предмету — он умирал от сердечного приступа или быстро сгорал в лихорадке. - Как же так? - Самовнушение. Все вокруг верили в то, что это прикосновение смертельно, и эти люди верили тоже. Ресурсы человеческой психики безграничны. Человек, который во что-то верит безоглядно — сам, как тот сакральный предмет (в самых древних обществах боги и демоны не были разделены; всё, что обладало некоей сверхъестественной силой, считалось одновременно и благим, и враждебным) — одновременно свят, и одновременно — смертельно опасен. Проблема только в том, что часто человек верит в то, что мешает ему познавать мир и критически его осмысливать. А у дикарей вера самая полная и самая безоглядная, но почему-то все считают, что они — люди свободные, а отсутствие цивилизации — благо. - Но ведь действительно свободные! Ни тебе постоянной суеты, ни газов с атомом, ни набивания головы кучей всяких — часто ненужных — знаний, и все равны... - Весьма распространенное заблуждение. Плод нашей веры в то, что раз у нас есть машины и планшеты, то у нас — культура, а у них ее — нет. Или же она представляет собой «облегченный» вариант нашей. Но в реальности.... нет на нашей планете — точнее, не было — обществ более тоталитарных, чем первобытные племена. Потому эта эпоха и наиболее длительна по времени и между каждым изменением в ней проходят тысячи, а то и десятки тысяч лет — люди просто отказывались от новаторского мышления, опасаясь нарушить традиционный уклад. А смог ли какой-то из известных нам тиранов запретить людям думать... хоть чуть-чуть иначе, чем их родители? Не говоря уже о том, что в то время человек вне общества — это вовсе не выдающаяся, никем не понятая личность, - Олег как-то странно улыбнулся, - а покойник, который по недоразумению все еще дышит и ходит по земле. Одним словом: тот, кто ищет свободу личности — пусть не ищет ее в прошлом или «в пампасах». - Да ну тебя! Совсем меня запутал. Ну и какое...эм, рациональное зерно в том глупом стихе? - Ну, например, то, что за все в жизни нужно платить. Часто самую высокую цену. Что остатки давно погибших животных и растений, пролежав в земле и превратившись в уголь и нефть, дали возможность возникнуть развитой цивилизации 19 и последующего веков, принесшим не только ужасы войн, но и создание уникальных обществ и культур. Или что очень часто мы ходим по чьим-то костям и этого даже не замечаем. Меня это даже испугало и я сел на кресло, осторожно глядя на примятую траву, словно боялся, что вот сейчас из-под нее, как в каком-то ужастике, расшвыривая комья земли, потянется костлявая рука. - Ты это точно знаешь или просто издеваешься? - Да какие тут шутки? Ты вспомни — где мы? - Между Саратовом и Волгоградом. - А что ты знаешь о Волгограде? - Ну, когда-то здесь произошла одна из величайших битв в истории человечества... но ведь немцы в этот край не дошли? - Не дошли. Но бомбили. К тому же здесь располагались наши тылы и госпитали. Впрочем, здесь, на нижней Волге, много могил и более раннего времени: где-то тут под землей спит уничтоженный ордынский Сарай, а под водой — хазарские Итиль и Саркел, Белая Вежа. Помнит эта степь гуннов, сарматов, срубников, первых индоевропейцев, «орловцев» и даже мустьерцев. Быть может, в лунные ночи с этого берега можно увидеть скользящие к обреченному Итилю ладьи Святослава, летящих через молчащую степь татарских всадников, эти танковые клинья 13 века, повозки гуннов или огни у шатров, возведенных на опорах из костей мамонта? - Он опять странно улыбнулся. - Этого я не знаю, но точно знаю иное. То, что не дает мне покоя — это...

***

- Алексей! Алекс! Господи, вы и тут заснули! - Тряс меня за плечо Олесь. - Что? Где? - сонно поинтересовался я. - Прямо в ванной. Хорошо, я зашел проверить перед отбоем. Не перегрелись? - Неа, - я зевнул и попытался изменить положение тела, чтобы прикрыться. - Только затекло все. Я на пол не наплескал? - Нет, тут слив хороший. Давайте, я помогу выйти. «Значит, мне всё это приснилось?» - Спасибо, я сам. Главный «помогальщик» выходит уже завтра утром, дайте еще немного подышать «воздухом свободы». Только подайте, пожалуйста, полотенце. Пока я спускал воду и вытирался, куратор заметил грязные салфетки: - У вас токсикоз? Как давно? Вы говорили об этом Станиславу Ильичу? - Сегодня первый раз «осчастливил», - буркнул я. - Вроде обычно по утрам должно беспокоить? - Да. Думаю, что ничего страшного — но все же лучше расскажите об этом доктору. А пока, давайте, я вам принесу теплого чаю с мятой и медом. Только постарайтесь после этого лечь спать через час, хоть и будет тянуть. Вообще избегайте ложиться сразу после еды. Какое-то время спустя, уже помешивая ложечкой ароматный чай, я спросил у уходившего Романчука: - А что же вы себе не налили? Похоже, это наш последний вечер — а я о вас совсем ничего не знаю. А уже завтра выходит этот... спиногрыз. Мужчина вымученно улыбнулся и я заметил у него под глазами синеву: - Прошу прощения, я так сильно устал... Я понимаю, что вы имеете в виду — случайных людей здесь не держат. У всех здесь есть свои тайны — и лучше им, наверное, таковыми и оставаться. Но признаюсь — я рад был с вами встретиться. Вы...э-э-э... уникальный образец (простите, точнее слова не подберу) среди подопечных Каверина. Обычно они все... - Он умолк, а я встрепенулся, нутром уловив, что Романчук знает или случайно заметил в работе Виктора что-то очень важное. - Они — что? Ненавидят его? Становятся очень послушными или, напротив, склонны к суициду? По выражению лица куратора было видно, что больше всего ему сейчас хотелось бы оказаться по другую сторону двери, но гордость мешала просто вот так сбежать. - Да. В смысле, в начале у него и омег отношения конфликтные, даже очень. Вы...они... все на нервах, а у него характер, сами знаете. Обычно таких к этой работе не допускают, но он — ценный специалист - и сам по себе, как ученый, и как куратор имеет отличные показатели. Даже слишком отличные, я бы сказал. И не только я. «Профессиональная зависть?» - Так что же не так? - Омеги его очень уж странно меняются. Не ломаются или что-то такое. Не теряют характера, привычек, целей в жизни... просто в ряде вопросов — сами понимаете, каких — вдруг изменяют свое мнение. А механизм замены — совершенно непонятен. Обычным убеждением такого не добьешься, да и не убеждает он. Но со стороны выглядит так, словно у человека аккуратно вырезали часть его личности — не памяти — и столь же аккуратно наклеили нужное. Начальство тоже это видит, но молчит — скандалов нет, омеги спокойны, дети есть. Или же в курсе его методик, но их это полностью устраивает. От слов «словно у человека аккуратно вырезали часть его личности — не памяти — и аккуратно наклеили нужное» я ощутил, как у меня зашевелились волосы на затылке. Чуть заикаясь, я уточнил: - И-и чем же я-я «уникален»? - Вы уже беременны, но вы все еще... вы. - Пробормотал Олесь, торопливо пожелал доброй ночи и исчез в коридоре.