Долг

Время действия: продолжение предыдущей главы; год до рождения у Миши ребенка и четыре года до начала основного действия «Долга» (ареста главного героя). Разглядывая лежащего на узкой постели куратора, Миша не мог отделаться от мысли, что продешевил. Да, Виктор этот обладал определенной, пусть и мрачноватой харизмой, но действовала она только, когда он был в сознании. Повязка на голове, оставляющая открытым только лицо, внушительности куратору не добавляла. Напротив, теперь стало видно, что лицо это измождено, нервно, некрасиво. Единственной привлекательной чертой на нем был лишь рот, но и его линии сейчас расплылись, смазались из-за бледности и сухости губ. Глядя на это лицо в холодном свете ламп и чувствуя на себе внимательный взгляд Тизенгаузена, Орлов окончательно уверился в истинности слов последнего – такой человек никак не мог стать причиной произошедшего, потому что не представляет собой ничего выдающегося. «И как только этот Павел додумался, как загнать меня в ловушку? Понял, сволочь, что простым принуждением и побоями меня не проймешь. И как я додумался согласиться? Ведь обманет, совершенно точно обманет. Говорят, даже есть трюк такой – при захвате «добычи» ей оставляют выход, якобы «окно» для побега или маневра, но на деле именно там-то ее и ожидает «финита ля комедиа». Может, сказать, что никакого слова я ему не давал и ни на что не подписывался?» - думал Миша, и сам невольно морщился от последней мысли. Все же Тизенгаузен и впрямь точно уловил его характер. Соскучившись, омега заскользил взглядом по комнате, строгостью обстановки и аппаратурой больше напоминающей больничную палату. Видимо, людей (и в первую очередь – хозяина дома) тут выхаживают не в первый раз. И, судя по тому, что куратору не пришлось ничего подключать, и даже ставить капельницу – состояние его было не столь уж и страшно. Врач перебирал какие-то бумаги за стеклом, в соседней комнате. Когда Тизенгаузен и Миша вошли, то он не поднимая головы, попросил их пару минут подождать, а потому вместо беседы они сначала заглянули к альфе. - Стало быть, вы его видели раньше? – спросил омега, чтобы сказать хоть что-то. Нездоровая тишина в присутствии больных или умерших была совершенно естественна, и столь же естественно тяжела была людям здоровым. - Видел, - скупо проронил бета. Потом чуть нахмурился, что-то вспоминая или понимая, что подопечному будет мало этого слова. – Ну, насколько видел… Так… издали, когда он пару раз провожал своего мужа и, когда его встречал… тогда. - Почему же он вас не замечал? Тизенгаузен усмехнулся, но как-то невесело – видимо, все еще думая о чем-то, что преследовало его навязчиво и неотступно. - Все военные (да и другие люди) в балаклавах выглядят одинаково. Вдобавок, он со своего омеги глаз не сводил. - Ревновал? Шагу ступить не давал? Похоже, такой вывод из его слов Павла удивил: - Нет. Это его Дзинтарс им крутил как хотел. Порой до смешного доходило. Я бы даже сказал – если бы этот омега не забеременел, то можно было бы поспорить кто из них кого… - Ха-ха, - деревянным смехом поддержал шутку Миша. – Зато понятно, почему он теперь так… - Холоден к омегам? Особенно – к склонным к авантюрам и самостоятельности? Да, наверное. Тем паче, что не мог же он не догадываться, что такой… человек, как Дзинтарс рано или поздно найдет себе настоящих приключений. Слишком отчаянным он был и слишком увлечен своим делом. Поражаюсь тому, кто выдал ему лицензию военкора – все же эта профессия требует не только авантюризма, но и здравого смысла вместе с выдержкой. Воодушевленные мальчишки не выигрывают войн, они умеют лишь красиво умирать. Хотя, признаюсь, столь жестокой расправы я никак не ожидал. - Но это же вполне в их… духе? В глазах беты зажглись веселые огоньки: - О да, убить молодого плодовитого омегу – очень в «их» стиле. Видимо, для этого «они», рискуя шкурой, омег и похищают, и покупают за немалые средства. - Но ведь известно, что они истязают омег… чему вы улыбаетесь? – зло закончил Миша. - Тому, как легко запудрить людям мозг, создавая у них уверенность в том, что они-то знают, как устроен этот мир. Безусловно, в свое время означенные регионы «отличились» жестокой резней, но полностью отказывать их жителям в умении мыслить и желании продолжить свой род все-таки не стоит. Тем более что уже подросло поколение рожденных омегами, а не женщинами. - То есть вы хотите сказать, что вся информация, которой нас так усиленно «кормят», чтобы держать в узде («мол, у нас не все идеально, но бывает и хуже»)… - …преувеличение. Да, вне государства омеги живут на порядок хуже и бесправнее, но все же не настолько, как это кажется нашему обывателю. Но в данном случае дело даже не в этом. Ну, не стали бы там убивать молодого здорового омегу, да еще на камеру! Потому что за это свои же голову отвинтят. - Ни один народ, ни одна идеология или религия не являются однородными. Везде есть течения и фанатики. Что, если съемочная группа именно на таких и нарвалась? - Логично, - признал Тизенгаузен. – Учитывая упорство, с которым они сражались. Пришлось вместо захвата ликвидировать. А жаль – нам было о чем поговорить. - Павел, - негромко окликнул доктор. - Уже идем. - Свет приглушите. Доктор выглядел усталым, но светлые глаза его возбужденно блестели. Пальцы тоже были беспокойны – то проводили по гладко зачесанным седым волосам, то мяли край какого-то бланка. - Ну, выкладывай, Ильич, - лениво проронил хозяин дома, - Жить будет? «Ильич» почему-то совершенно не удивился ни этим словам (хоть менее получаса назад, наверняка, все рассказал по телефону), ни тому, что Тизенгаузен притащил с собой какого-то постороннего мальчишку. - Всех присутствующих переживет. Кости у Виктора Владимировича целы, сотрясения тоже нет. Скорее всего. Томограмма ничего не показала, а когда он пришел в себя – на резь в глазах, тошноту и тому подобное не жаловался. Но мы решили, что лучше ему все же несколько дней провести в постели. - То есть он в сознании?! Но просто спит? – удивленно воскликнул Миша. – Но там столько крови было, что… - Сильно рассек кожу, пришлось наложить швы. Там же мрамор и края у ступенек острые. А давление, видимо, было повышенное – не выспался, перенервничал, выпил чего… кровь так и хлынула. Уедет теперь Виктор Владимирович за свою неосторожность отсюда стриженным. - Обрили? – с тихим злорадством спросил омега. Тизенгаузен же промолчал. И теперь, и весь остаток ночи. По сути, Миша говорил с врачом один на один, а Павел все это время сидел на кушетке у дальней стены и безучастно разглядывал занавешенное окно. - Выстриг вокруг раны. Но само собой прическу с такой проплешиной носить не станешь. Еще с минуту посмаковав эту новость, Михаил внезапно ощутил некоторую пустоту. Оба беты – и Тизенгаузен, и доктор молчали. «Ильич» ждал вопросов, а Миша не знал толком, как спросить так, чтобы получить по-настоящему толковый и точный ответ. - Я слышал… случайно… что у этого человека фальшивые документы. Ген.карта. Как вы об этом узнали? С чего вообще взяли? Ильич бросил короткий взгляд на кушетку, прежде чем ответить: - Профессиональная привычка. «Там» не всегда приходится работать с людьми, у которых документы целы… если вообще имелись. В одежде Виктора Владимировича документов тоже не было… мы нашли их лишь потом, в автомобиле… поэтому я запустил анализ крови и тканей сам. - А потом сравнили с документами? - Так точно. Хотя… хотя признаюсь – куда больше меня поразило то, что человек вроде него… что такой человек, как Виктор Владимирович, работает на такой должности. Ведь это, по сути, прозябание… - Да уж – профессия не самая уважаемая, - вспомнив своего куратора и их войну, омега вновь ощутил прилив желчи. – Но зарплата, наверное, того стоит. Доктор открыл было рот, чтобы что-то сказать, но промолчал. Миша решил, что тот хотел как-то выгородить злосчастную эту работу, но благоразумно передумал. «Нервы дороже. Да и спать, наверное, уже хочет. И я, признаюсь – тоже». - И что же с ним не так? Раз он решился пойти на такой риск, как подделка документов? Ему нельзя было иметь детей, или кем-то работать? Чуть склонив голову набок, врач бросил на Михаила рассеянный взгляд. Видимо, ответов на эти вопросы он и сам толком не знал, и сейчас в который раз их обдумывал. - Сложный вопрос…. С одной стороны в карте отсутствует ссылка на то, что ее носитель генетически неоднороден. - В смысле «неоднороден»?! - В самом прямом – ткани тела состоят из клеток, содержащих разный генотип. Виктор Владимирович – мозаик или химера. Но в его ген.карте это не указано. А это не та особенность, на которую можно не обращать внимания. - Звучит, как научная фантастика – «человек-химера». - А я вас сейчас разочарую, - несколько лукаво проронил Ильич, - и химеризм, и мозаицизм – несмотря на громкие названия – не такая уж и редкость. Любая привитая яблоня или иное садовое растение – суть химера. Как и человек, которому сделали пересадку органов или даже просто переливание крови. Но здесь – не тот случай. Тут эта черта - врожденная. Как, например, у кошек черепаховой масти. Это… как бы вам объяснить… Вы знаете, как появляются идентичные близнецы? - Да уж наслышан, – саркастично протянул омега. - Оплодотворенная яйцеклетка делится на две и более. В итоге получаются люди с идентичным генкодом. - Верно. А химеризм – наоборот: когда несколько оплодотворенных яйцеклеток, имеющих разных генкод, «слипаются» в один зародыш. Причем, разница, может быть, весьма значительной, вплоть до наличия в генотипе одного человека клеток с кариотипами разных полов. Вот и у Виктора Владимировича некоторые клетки очень уж оригинальны. Даже странно, как они уживаются с другими…. Мозаицизм – несколько иное. Тут яйцеклетка и генетический код изначально одни, но в процессе дробления клеток, увеличения их числа, происходит сбой и в некоторые клетки попадают неточные копии изначального генотипа. - И… - И, - вздохнул доктор, - нужны еще анализы, и помощь узкого специалиста. Пока даже нельзя точно сказать – мозаик он или все же химера. Хотя, судя по тому, что у него должен был родиться сын, Виктор Владимирович – химера. Среди них часто встречаются плодовитые. Мозаики обычно бесплодны, к тому же имеют целый пучок синдромов и болезней, заметных невооруженным взглядом. - Ну, не факт, что это был его ребенок… - рассеянно заметил Миша, и Тизенгаузен хмыкнул из своего угла, на такое замечание. – Но ведь могло же такое быть! - Могло-могло, - несмотря на свое хмыканье, внезапно согласился Павел. – Ильич, ты, когда генетика вызывать будешь, попроси, чтобы он выкачал из базы данные того малыша. Забавно, кстати, если «папаша» после всего пережитого узнает еще и о наличии у себя на голове двух отростков из кальция. - Кхм, - прокашлялся доктор, - ну, это дела семейные… и государства не касаются. В отличие от документов. - Так чем же опасен этот химеризм? То, что Виктор – урод моральный, так это и так заметно, но что же в нем могло не понравиться нашим бюрократам? Бывший военврач пожал плечами: - В сущности, могли быть разве что проблемы с правом иметь потомство. Если Виктор Владимирович на это вообще способен. Но и это, в общем-то, решаемо. Все зависит от того, как скомбинированы разнородные клетки и из каких формируются гаметы, сперматозоиды. Потомство – пусть иногда не за одно поколение – но рано или поздно избавляется от химероидных черт. То есть запрет мог быть опротестован. Может, он боялся попасть на какого-то перестраховщика? Всё, что отличается от среднего стандарта, гос.машина воспринимает настороженно, хоть, конечно, в таком подходе есть и свой резон. Снижаются риски. Ведь люди-химеры и их потомство, например, больше подвержены риску развития раковых заболеваний: разнородные клетки в какой-то момент могут просто начать конфликтовать другом с другом. Последних слов, Миша практически не слушал. Он подошел к стеклу, за которым спал человек, которого он не знал и суток, и опять испытал чувство разочарования и досады. Час назад омега почти дрожал от возбуждения от этой новости, словно набрел на какую-то государственную тайну, а на деле лишь порылся в грязном белье заурядного человечка. Оставалось разве что спросить, что такого уникального в «некоторых клетках» куратора, но тут «исследуемый объект», словно почувствовав Мишин взгляд, проснулся. Полускрытое тенью лицо оживилось, и тут Орлов понял, с чего тогда, в галерее подумал об Олеге Смирнове. Видимо, это чувство крутилось у него в подсознании с первой его с куратором встречи, но никак не могло оформиться в понимание. Они – Виктор и Олег – были похожи. Не внешне, совсем нет. И ни манерой поведения, ни речью. Но было в них что-то схожее, то, что улавливается на уровне инстинкта, а потому трудно описывается словами. Разве что в Викторе это было рассеяно, расплескано по всему его существу, а в Олеге скрыто, сжато, спрятано, проявляясь лишь в тот момент, когда Смирнов бросал на кого-то редкий и странный взгляд – короткий, острый, почти пугающий. И глядя сейчас в такие же холодные темные глаза, Михаил, кажется, нашел подходящее слово для того, что роднило этих непохожих людей. Одержимость.