***
К несчастью, Дмитрий (которого потом по документам пришлось переписать, как Деметру) оказался куда больше похож на Глотова, чем на самого Мишу - темные волосы, столь же темные глаза. Заглянув в вынесенный ему сотрудником ДемЦентра сверток, Орлов не разглядел в младенце ничего от себя и разозлился на него еще сильнее. И за факт его существования, и с досады, что от него родился такой «уродец». Дело в том, что невольный Мишин супруг не блистал внешностью. Нет, на самом деле внешность у Андрея была обычная, просто уделял он ей мало внимания. И все же черты лица его были грубоваты, а на лбу и одной щеке темнели небольшие шрамы от ожогов – вылетела раскаленная металлическая пыль из печи. Вдобавок, встречая Мишу и их ребенка, Андрей нацепил – другого слова не подберешь – наверное, лучший свой костюм. Из тех, что берегут «до случая», а потому совершенно не умеют носить. Это добавило его фигуре еще и жалкости - в итоге, увидев своего «суженного», Миша просто остолбенел. «Отец, за что ты со мной…так?» Тизенгаузен тогда в родильном отделении сказал, что его гены и красота растрачены впустую, доставшись уроду. Но Миша просто отмахнулся от этих слов – мало ли, что этот бета и откровенный расист (или видист?) мог сказать от злости и разочарования. И сейчас, когда альфа осторожно целовал его в щеку, захотелось зажмуриться, выбросить сверток и бежать куда глаза глядят. Но сверток заворочался, а потом из подъехавшей машины вышел Валентин. Момент был упущен. К счастью, папа, радостно сюсюкая, забрал у него эту личинку и до самого ухода не выпускал с рук. Вторым потрясением стал дом Глотова - у него оказался именно домик в черте города, а не квартира. И он был в ужасном состоянии. «Он, что, думает растить в этом бардаке ребенка? Когда здесь не ремонт, а хотя бы уборку делали в последний раз?! В 19 веке?» Но Валентина - обычно не переносящего даже намека на пыль – это опять-таки совершенно не смутило. - Как все же у вас тут хорошо! Это же не сад, это загляденье! Сад – хоть и небольшой – действительно был очень красивым и ухоженным, и на этом фоне убитый дом смотрелся еще нелепее. Тут еще откуда-то выскочила совершенно невозможная псина – уморительная помесь таксы и овчарки – и принялась радостно скакать вокруг смущенного хозяина. Это стало последней каплей, и Миша истерически захохотал. Не плакать же? Внутри дом напоминал кладбище старой, хромой мебели, павшей в бою со временем. Комнатка, отведенная Мише и ребенку и в которую уже перевезли вещи из его дома – выглядела тут чужой и ненастоящей, рисунком на фотообоях. Омега мрачно разглядывал потемневшие стены, розовую колыбельку, свою привычную постель, рабочий стол, стенку, которые тоже неуютно поеживались на новом месте. Из распахнутого окна тянуло сырой землей, доносились голоса Валентина и Глотова, хныкал малыш, тявкал пес… Миша устало закрыл лицо ладонями и опустился было на постель, но тут раздалось злое шипение и протестующий «мявк!» С покрывала на него возмущенно-ехидно таращился рыжий кот. Наверное, ему не было еще и года. Но, судя по морде лица и вольготной позе - наглости при таком мягкотелом владельце, как Андрей, он набрал, как за все десять. «Господи, неужели я когда-то мечтал жить в таком месте? В домике на дереве, полном всякого хлама и с личным зоопарком?» - Брысь! Пошел вон! - Мряю? – недоуменно ответил кот. Тогда Миша просто схватил его за шкирку и вышвырнул вон. Наверное, ударься кот о стенку – сильно бы покалечился, но к счастью для него - вылетел в распахнутую дверь. Удивленно посмотрел на нового жильца и ушел, демонстративно потянувшись и задрав хвост. «И хорошо, что сам убрался. А то б я еще ногой наподдал».***
- Ты его Димой записал, чтобы моему отцу понравиться? Андрей поднял взгляд от тарелки и удивленно уставился на омегу. Неизвестно, что его так удивило – вопрос или то, что Миша решил с ним заговорить. За весь этот день они не обменялись ни словом, если не считать «Я приготовил ужин. Если хочешь – можешь поесть отдельно». Из какого-то упрямства прятаться в своей комнате Миша не захотел, и они ужинали вдвоем на небольшой кухне, где из всей техники имелась только газовая плита и холодильник. Что, впрочем, не мешало Андрею готовить лучше, чем тому же Валентину со всеми мультиварками, печками, комбайнами и прочим. - Нет. То есть я, когда это задумал – не знал, как зовут Дмитрия Николаевича. Ну… Ну, ты понимаешь… Просто моего папу тоже Димой звали. И вот… Он погиб в аварии, когда мне не было и года. Опять повисла тягостная тишина. Надо было бы выразить сожаление или что-то вроде, но почему-то не хотелось. Сидевший возле стола пес, вывалив язык, восторженно пялился то на хозяина, то на Мишу, а кот, пользуясь случаем, невозбранно ел и из своей, и из его миски. - Где ты его раздобыл с такой, кхе… оригинальной внешностью? - Нашел у дороги. Его машиной сшибли да и оттащили на обочину – помирать. У него из костей мозаика была – но, как видишь, собрали. У меня друг есть, ветеринар хороший. Могу познакомить. - Они часто ссорятся, наверное? – звякнул омега ложкой по тарелке и указал взглядом на старательно жующего кота. - Ну, Кабысдох Бесу еще и не такое прощает. Как-никак сам его спас и сюда притащил. Теперь терпит. «Гм, ну имена ты подбирать и впрямь умеешь». - Что значит спас? - Да копался я как-то прошлым летом на огороде, а Кабыч вдоль канавки за домом уток гонял. Они тут иногда гостят. Потом смотрю – плюхает оттуда весь в грязи, а тина с него так и тянется. И пакет в зубах. Гад какой-то котят утопил. Четверо захлебнулись, а Беса мы откачали. Он тогда мне с пол-ладони был, даже пищать не мог. Ох, и долго мы с ним возились, пока на ноги не поставили. Верно, Кабыч? Пес склонил уродливую лобастую голову набок, словно соглашаясь. Даже Бес, старательно выбиравший из макарон мясо, насторожился. - А почему «Бес»? - Потому что часто «бесится». Шалит. Но мы все равно его любим.***
Этой же самой фразой можно было описать взаимоотношения Миши со своей новой семьей в первый год. Он с каким-то садомазохистским наслаждением пакостил и им, и себе. Сначала по мелочи – что-то «случайно» сломает, «забудет» покормить Диму или Кабысдоха, прищемит дверью хвост Бесу. Альфа этого специально или же просто не замечал, а потому выходки становились все более злобными и опасными. Молчаливость и терпеливость – или безразличие? – Андрея Мишу бесили больше всего. Он вел себя так, словно омега всю жизнь жил в его доме – не лез с разговорами, не пытался ухаживать, даже не требовал исполнять супружеский долг. Со временем омега заметил, что тот вообще избегает лишний раз его касаться. «Что это – отвращение? От того, что забрал меня «оттуда», где мной мог овладеть кто угодно? Оттого, что переспал со мной, когда я был связан?» Потом омега стал пить, иногда не ночевал дома или же пропадал на несколько дней – жил у друзей, или в пустующей квартире брата, так и не вернулся к работе. Дмитрий Николаевич, исправно выделяющий Мише средства, заметив неважный цвет лица отпрыска – сначала попытался читать ему лекции, потом плюнул и стал передавать деньги его мужу. Тем более что Диминым воспитанием занимался тоже Андрей. Это случилось как-то само собой. Впрочем, с Мишиными-то загулами – странно было бы ждать чего-то иного. Кому-то ведь нужно было заботиться о ребенке. Молоко у Миши пропало еще во время заключения, родительский инстинкт упорно отказывался пробуждаться, задавленный неприязнью и брезгливостью. В итоге голодный и грязный малыш мог плакать часами, а Миша в это время - безразлично заниматься своими делами или спать. Однажды ночью ребенок принялся так визжать, что заспанный и разозленный омега встал с постели с такой ненавистью в душе, которая потом поразила и его самого. Захотелось схватить этот орущий кусок мяса и так шмякнуть о стену, чтобы кровь во все стороны. «Он ведь тоже омега, его не ждет здесь ничего хорошего…» Но тут Мише в голую ногу всеми когтями вцепился неизвестно откуда взявшийся Бес – несмотря на все побои и тычки этот котяра упорно пробирался в его спальню, ложился то в ногах, то на подушке. Собственная боль и ругань отрезвили. Потом зажегся свет. Привычно не сказав ни слова, Андрей вынул из кроватки плачущего сына и унес к себе. С того времени малыш больше не провел в комнате омеги и минуты – спал на подушке у отца или, завернутый в цветастое одеяло, на скамейке в саду, пока альфа привычно ковырялся в земле или подрезал кустарники. Кабысдох лежал рядом с этой скамейкой, грелся на солнышке и мусолил свесившийся край одеяла. Кроватка и детские вещи, однако же, продолжали храниться в Мишиной комнате. - Нас иногда будет навещать… ну, оттуда… лучше будет, если они будут думать, что Дима живет с тобой. Только береги себя и бывай здесь… хотя бы в эти дни. Вот и все «неудовольствие», которое удалось вызвать у Андрея. «Что это – форма идиотии? Или…» Признаться в этом «или» было унизительно, так как в этом случае упертым бараном становился не Андрей, а сам Миша. «Нет, на это способен только мой брат. И больше ни один альфа на свете».***
- Насколько нам известно – вы, ваш брат и Алекс Смирнов были друзьями с самого детства. Неужели вы совершенно не догадывались о том, что он – омега? Миша моргнул и ущипнул себя за кончик носа. - Нет. Он ничем этого не выдавал. Я запаха его чувствовать не мог, а Юра большую часть времени проводил в командировках. Они виделись крайне редко. А на его, Лешином, м-м, поведении это никак не отражалось. Следователь понимающе кивнул и сделал очередную заметку в своем блокноте. И вот этот-то Мишин ответ был чистой воды враньем. И он, и Юра уже несколько лет знали истинный пол Алексея. Точнее, первым об этом узнал Юра – банально уловив однажды изменение его запаха перед течкой. А потом – еще до Мишиного ареста – когда молодой летчик приехал из части в отпуск и они по этому случаю хорошо посидели с друзьями в ресторане – проговорился и брату. Миша тогда остался ночевать у него. Они полураздетые упали прямо на застланную кровать – и разморенный алкоголем омега тут же задремал, обхватив одной рукой брата за плечо. Разбудил его негромкий голос и мерное поглаживание по пальцам. Разлепив глаза, Миша увидел, как от лунного света у брата серебрятся волосы на затылке, а по щеке тянется темная тень от оконной перегородки. - Миша? - М? – сонно буркнул тот, надеясь, что ему все же дадут поспать. - Ты знаешь, что Леша – омега? - С чего ты это…аргх… взял? - Однажды почуял… еще до окончания академии. Я за ним несколько лет наблюдаю. - А-о, - зевнул Миша, - отличная шутка. Только не делись ею с его родителями. Они не поймут. - Это не штука. Это беда. Для меня. И я не знаю, что делать. Тон, которым все это было сказано, и впрямь не располагал к веселью. Последующая фраза брата разбудила его окончательно: - Я его люблю. - За то, что он – омега? – саркастично спросил Миша, садясь на постели, и восстанавливая в памяти облик Леши. Было ли в нем что-то, что действительно любить? В детстве младший Смирнов и впрямь был очень хорошеньким, эдакой куколкой, но со временем «изросся», утратив большую часть своего обаяния. Некоторым типам лица «печать интеллекта» не к лицу совершенно. Да, и ум тот был не особо выдающимся, уникальным – как у того же Олега. Одним словом – объективно у Юры не было поводов для многолетней безответной и печальной любви. Если, конечно, забыть о том, что Алеша – омега. Свободный молодой омега. Этой «мелочи» было более чем достаточно для вызывания самых бурный страстей – уж это-то Миша знал, как никто другой. - За то, что он – это он, - сухо ответил альфа и стряхнул руку брата у себя с плеча. - Так в чем проблема? Иди и объяснись. Может он тебя и не пошлет…по старой дружбе. Юра перекатился на другой бок и раздражено уставился на брата: - Миш, ты – идиот? Если бы он хотел, чтобы кто-то узнал о его статусе – он бы сам об этом сказал. Если я заявлюсь к нему с цветами при такой диспозиции, он вполне логично сочтет меня шантажистом. - А тебе не все равно? - Нет. Не все равно. Миша пожал плечами, делая вид, что не замечает раздражения брата: - Ну, тогда жди у моря погоды. Плачь в подушку по ночам, разглядывай его фото или что там… Пока его не разоблачит и не приберет к рукам другой альфа. Или – что в свете принимаемых законов гораздо вероятнее - пока его не арестует ДемЦентр и не запрет в одном из своих гос.борделей. Они ведь сейчас принялись за пересмотр ген.данных старших поколений, а стало быть, рано или поздно… - Замолчи! И мне такого не предлагай, и сам думать о таком не смей! Мои чувства к нему никак не зависят от того – знает он о них или нет. Я приму любое его решение. И уж точно не стану предавать ради возможности завладеть его телом.***
Со временем Михаил все чаще и чаще вспоминал этот ночной разговор, и все больше в поведении мужа угадывались эти жалостливо-любящие черты. Безответные, как тоска в глазах брошенного пса. И все сильнее ему не хотелось их признавать. «Тоже мне благодетель нашелся… Дед Мазай недоделанный». Легко ненавидеть того, кто сам тебя ненавидит. Но ненависть к тому, кто тебя любит – так уж, как умеет – превращает ненависть из всепожирающего и ясного пламени в топкое болото, где каждый шаг дается с трудом. И эта топкая, скользкая дорога однажды стала реальной, легла под колеса Мишиного автомобиля, когда он хмельной, как обычно, ехал из ниоткуда в никуда. Потом был ледяной свет операционных ламп, полускрытое повязкой лицо доктора, слезы на висках, страх, что теперь все узнают, что его брак – фикция, лишь предлог выйти из Изолятора, а значит, его снова туда отправят. - Закрытый перелом малой берцовой кости. Ссадины, царапины. Уровень алкоголя в крови… А потом - впервые в жизни разозлившийся папа, сказавший, что Андрей заявил, что это он довел своего младшего мужа до езды в нетрезвом виде. Что якобы они поссорились, и он его ударил. - Теперь он из-за тебя – весь год проведшего в пьянках, наплевавшего и на дом, и на ребенка, и на работу – три месяца проведет в тюрьме! А потом – родительский дом, костыли, настороженно разглядывающий его Дима, счастливо развалившийся на кожаном диване в гостиной Бес и вечно понурый Кабысдох. - Но это же ты нанял этого… этого, чтобы меня вытащить и заодно надо мной поиздеваться! - Ты имеешь полное право мне не верить. Но я тебя заверяю – впервые я узнал имя этого кретина, когда получил запрос из ДемЦентра. Благо своими выходками ты загнал меня в такой угол, что не оставил ни единого шанса тебе помочь. Молчание. - А почему он «кретин»? - Ты думаешь, умный человек будет терпеть такое отношение? А потом – хрустящий снег и поскрипывающие половицы захламленного дома, радостный собачий лай и опять какие-то слова. Наверное, какие-то правильные, пусть он и не помнит ни одного из них. Но иногда это не имеет значения. Ребенку необязательно понимать смысл ваших слов, чтобы подарить вам щербатую и искреннюю улыбку. А все мы в глубине души – дети. Или, в крайнем случае – кошки. Которые гуляют сами по себе, но почему-то всегда находят дорогу домой.