Отступники

Конвей оказался совсем не таким, каким Джон представлял его и каким он являлся ему во сне. Он ожидал увидеть хотя бы несколько целых башен — где-то же должна была жить Кара весь этот год! Она сама говорила, что от Конвея кое-что сохранилось, остались даже запасы еды, места, где можно было прятаться от дождя и снега… Потом он вспомнил, что не было никакой Кары. Что Жанетта лгала ему, играла с ним, а он проглатывал эту ложь раз за разом. Но она и сейчас продолжала утверждать, что Кара существовала и даже действительно хотела разрушить её планы, а ей снова пришлось занять её тело. Однако Джон ей не верил. Он уже никому не верил, в том числе и себе. До Конвея они шли недолго — на двух лошадях галопом доскакали за день. Жанетта позволила устроить привал на ночь, но сама не спала и не ела, внимательно следя за своими пленниками и вслушиваясь в каждое их слово. Джон всё же смог тихо извиниться перед Энни за то, что втянул её во всё это, а та лишь усмехнулась, покачала головой и сказала, что сама виновата. Мол, надо было ей спокойно идти дальше и даже не заговаривать с Джоном — помнила ведь, с какими тёмными тайнами он оказался связан… Потом уже настал черёд извиняться ей. Жанетта слышала этот их разговор, но никак на него не отреагировала, даже не усмехнулась. В целом ночь на привале прошла спокойно, но именно тогда Джону приснился самый страшный сон за всю его жизнь. Всё это время он много думал об Элет и о её просьбах, требованиях, приказах пойти за Карой и якобы спасти мир. Поэтому, увидев её в очередной раз, он ожидал очередных наставлений… Разве теперь, когда правда открылась, может она убеждать его идти дальше? Возможно, она могла бы дать совет, хотя бы словом помочь остановить Жанетту… Но он ошибся. Элет просто лежала на большой кровати, без спинки и изножья, застеленной ослепительно белой простынёй. Белое платье почти сливалось с этой постелью, равно как и бледная кожа девушки. Её руки были сложены на животе, глаза — закрыты, и Джон понял, что в этом сне она была мертва. Впрочем, он даже не вздрогнул от этого жутковатого зрелища — в этом сне он себя не ощущал, не мог двигаться, ходить, даже моргать, лишь непрестанно видел мёртвую девушку на белой-белой постели в белой-белой комнате. Но внезапно посреди этой ослепительной белизны появилось чёрное пятно. Поначалу оно было бледным и незаметным, но потом, будто облачко дыма, стало сгущаться и темнеть, принимая человеческий облик. Происходило это долго, или просто во сне остановилось течение времени, и чем дольше пятно разрасталось, становясь человеческим силуэтом, тем сильнее начинал дрожать Джон. В груди холодело, как будто кровь прекратила свой бег по венам. Но он по-прежнему ничего не мог сделать и проснуться тоже не мог. Руки и ноги не шевелились, взгляд был прикован к ложу, и лишь сердце бешено трепыхалось в груди раненой птицей. И как это остановить?.. Ему казалось, что эта чернота сейчас поглотит Элет, но всё произошло не совсем так. Силуэт, в который превратился сгусток тьмы, начал проявлять человеческие черты: бледное лицо, тёмные волосы, убранные в скромную причёску, до локтей обнажённые руки, сложенные на груди… Чёрным оставалось лишь платье и чересчур расширенные зрачки — такие большие, что каряя радужка едва проглядывалась. Джон хотел было отпрянуть, но он всё ещё не чувствовал самого себя. У изголовья постели Элет стояла Анна. Она долго и пристально смотрела на неё, не выражая никаких эмоций, и некоторое время в этом сне ничего не происходило. Потом Энни рассказывала, что Джон долго ворочался и будто бы пытался что-то сказать, и он решил, что это происходило как раз в этот момент сновидения: он пытался позвать сестру, но та не обращала на него никакого внимания. Одна покойница сверлила взглядом другую. Внезапно Анна наклонилась и положила ладони на лицо Элет, с него — на плечи, на грудь… наклонилась сильнее и коснулась белыми губами её бледного лба. Через мгновение Элет шевельнулась, будто просыпаясь от долгого крепкого сна… Всё это время она не дышала, но её грудь вдруг резко начала подниматься и опускаться, а веки задрожали и постепенно открылись. Джон хотел отвернуться, но тоже не смог этого сделать. Мир чёрно-белого сна пугал его, вводил в исступление, заставлял неистово дрожать… От страха сердце было готово разорваться. Особенно когда Элет поднялась с постели и взяла Анну за руку. Обе они так и не глянули на него — может, они и не видели его вовсе. Они медленно пошли куда-то вперёд, в беспросветную белизну и со временем растворились в ней вдвоём, обратившись в едва заметное облачко дыма. Когда Джон проснулся, то первым, что он увидел, была улыбка Жанетты. И вот они добрались до Конвея — древнего замка, разорённой обители ведьм. Впрочем, от замка здесь мало что осталось: на месте некогда высоких башен виднелись груды камней, сквозь которые уже прорастала трава, а сами камни покрылись склизким мхом. Крепостные стены превратились в небольшие возвышения сантиметров на тридцать-пятьдесят — по ним бегали пауки, и Джона передёрнуло: он вспомнил жуткую ночь в полуразрушенном храме. Помнил он и сон, в котором ему явилась Элет на фоне похожих на Конвей руин, однако в том сне была хотя бы одна целая башня, а здесь… Здесь обитал лишь ветер, пронизывающий до костей и взметающий в небо облака жёлтой пыли. Однако посреди всех этих руин было нечто целое — высокая каменная арка, не украшенная ничем: ни резьбой, ни лепниной, — вполне обычная, серая и неприметная. Прямо над этой аркой посреди ясного голубого неба сгущался водоворот чёрных туч, из которых то и дело вырывались блестящие ниточки молний. Джон понял, что это — и есть Врата. Донельзя довольная и счастливая Жанетта спрыгнула с лошади и медленно, благоговейно, излучая искренний, почти детский восторг, пошла к арке. Ночью она переоделась — надела зелёное шёлковое платье Анны, распустила свои смоляные кудри, в общем, преобразилась как на праздник. Хотя то, что она собиралась совершить, для неё, возможно, и было наиглавнейшим праздником. Как ни странно, отчаяния, страха, ужаса перед грядущей встречей со вселенским злом Джон не чувствовал. В его измученной душе всё ещё теплился уголёк надежды, что можно ещё что-то исправить, спасти, остановить эту обезумевшую ведьму… Ключ так и оставался у Жанетты, и Джон уже смог убедиться, что меч больше не слушается его, не даётся в руки, будто живое существо. Ну и чертовщина… Правда, эта чертовщина скорее злила, а не пугала — настолько он к ней привык. А вот Энни выглядела совсем удручённой. Вчера она совсем ничего не съела, выпила лишь пару глотков воды, ночью, кажется, вообще не спала, а сейчас стояла возле своей лошади, опустив взгляд, и видно было, как дрожат её руки и как нервно она покусывает губы в предчувствии чего-то поистине пугающего. Джон тоже трясся, но даже не от страха, а от холода. Эннихильд же дрожала, как в лихорадке, и глаза её наполнились слезами, которые она то и дело украдкой вытирала. Джон хотел было обнять её, как-то поддержать, обнадёжить, потому что не мог на это смотреть… Но его внезапно окликнули. — Бери меч, — велела Жанетта. — Но он же теперь твой, — хмыкнул Джон. — С чего ты вообще взяла, что я что-то буду делать для тебя? — Разве эта милая девочка тебе не объясняла, что невозможно одновременно творить заклинание и пользоваться ключом? — хмыкнула ведьма, имея в виду несуществующую Кару. — И даже не мечтай: второй раз ты меня им не убьёшь, я себя обезопасила. А если ты ничего не станешь делать, я прикончу Эннхильд. Я же тебя предупреждала. Джон вздохнул, нехотя приблизился к лошади Жанетты и осторожно, боязливо коснулся рукояти Ключа. Он ожидал каких-то возражений со стороны клинка, но ничего не обожгло, не ударило магической волной, и он вытащил меч из ножен. Энни застыла возле своей лошади, не зная, куда деть себя, и Джон приободряюще кивнул ей, но она никак на это не отреагировала, даже бровью не повела. Видимо, мысленно она уже похоронила и себя, и своего нового друга, и весь мир, и переубеждать её было бесполезно. Джон поудобнее перехватил меч и приблизился к арке. Потом он потерял счёт времени и не мог сказать, сколько прошло минут или часов. Жанетта начала невыразимо долго нашёптывать что-то непонятное, сложив руки у лица и закрыв глаза. Её ресницы трепетали, а губы безостановочно шевелились, но Джон не мог разобрать ни слова. Через какое-то время она резко распахнула глаза, и золотое свечение, исходящее от её радужек, едва ли не ослепило Джона. Он попытался отвернуться, но… но что-то невероятно притягательное, очаровывающее, влекущее было в образе колдующей Жанетты. И даже тонкие кровавые струйки, что поползли из её глаз по щекам, будто слёзы, показались ему до ужаса красивыми. Кровь на белой, будто снег, коже… Ему вдруг захотелось нежно коснуться пальцем её лица и вытереть с него эти алые слёзы. Но он смог устоять — она ведь пока больше ничего не приказывала. Жанетта на кровь внимания не обратила. Она продолжала беззвучно шевелить губами, произнося, видимо, все необходимые заклинания. Порывы ветра то и дело взлохмачивали её чёрные кудри, заставляли трепетать тонкий шёлк платья, а самого Джона едва ли не сбивали с ног. Об оказавшейся в ступоре Энни он на тот момент вообще забыл. Вдруг Жанетта сделала тяжёлый шаг вперёд, потом ещё один — она медленно подходила к арке, протягивая к ней руки, будто звала кого-то. Потом-то он понял, что она так взывала к богиням, но на тот момент он не понимал ничего, кроме того, что Жанетта в своём магическом экстазе была пугающе прекрасна. Ведьма дошла до арки нескоро, кажется, ей было действительно тяжело идти, и каждый шаг отдавался болью. Джон не пошёл следом за ней — она ведь его не звала, а он должен во всём ей подчиняться… И дело было даже не в том, что она грозилась убить Эннхильд. Он действительно хотел делать всё, что она скажет, он этого желал, он этого жаждал. Она стояла спиной, и Джон не видел, кровоточили ли её чарующие глаза и искусанные губы, алела ли кровь на белоснежной прекрасной коже, или всё уже исчезло. Жанетта, встав под самой аркой, сначала положила на землю изъятый из могилы Элет камень, оперлась руками об арку, переводя дыхание, а потом снова начала шептать — в два раза быстрее и усерднее. Через некоторое время она осела на колени, проскребла по камню острыми ногтями, кроша их и ломая, и Джон смог разглядеть, что и тонкие пальцы её тоже начали покрываться кровью. Но она не останавливалась — всё шептала, призывала, молилась… И вскоре её молитву услышали. Тучи, сгустившиеся над аркой, стали чернее самой кромешной ночи. Они сошлись в огромный, блестящий молниями водоворот, клубясь, будто морские волны в шторм… и тут одна из молний с оглушительным треском ударила прямо в арку. Слава Богу, Джон, сбросивший с души оковы очарования, успел отскочить. Он споткнулся об один из оставшихся от Конвея камней и едва не упал, но Энни успела удержать его, схватив за плечи так сильно, как бы сам Джон, наверное, не смог. Они ничего не успели друг другу сказать — из-за дыма и столбов пыли, что окутали арку после удара молнией, вдруг послышался явно усиленный с помощью магии голос Жанетты, эхом раскатившийся по округе: — Джон, подойди. Видит Бог, Джон не хотел подходить. Но он знал, что выбора не было. Задыхаясь в этой пыли и опасаясь попасть под удар молнии, он решительно направился к арке, вынужденный делать всё, что ему скажут. Руки чуть дрожали, и меч тоже едва заметно трясся, отражая от своего лезвия те блики света, что каким-то чудом попадали в это мрачное место. Джон чувствовал, как колотится его сердце, и это было очень неприятно, будто оно вот-вот разорвётся на части, разрушит рёбра и кожу, раздерёт всю его грудь… Он не знал, что с этим делать. Наверное, успокоиться уже невозможно. Да и есть ли смысл в спокойствии, когда миру вот-вот наступит конец? Вскоре он разглядел силуэт Жанетты в клубах пыли. Она всё ещё сидела на коленях, но уже не опиралась руками об арку, которая, как ни странно, перенесла удар. Ведьма тоже выглядела вполне целой и невредимой, кажется, с её головы и волосинки не упало. На щеках её ещё виднелись кровавые разводы, равно как и на пальцах. Она положила руки на колени и смотрела вниз, не моргая. Следом Джон заметил и розовый камень из браслета Элет — он едва заметно светился, и тут же вспомнились слова Жанетты: этот камень — тоже ключ от Врат, но не такой мощный, как меч. Видимо, его магии и правда сейчас не хватало. Через мгновение розоватое свечение погасло, а камень с негромким хрустом треснул, будто на него наступила чья-то невидимая нога. — Ударь мечом по арке, — отрешённо попросила Жанетта — на этот раз тихо, хрипло; стоящая сзади Энни, наверное, не расслышала этих слов… Меч казался ему донельзя тяжёлым и неудобным — раньше такого никогда не было… Джон замахнулся, боясь, что клинок перевесит и он таки рухнет навзничь, но ничего подобного не произошло. Он что было сил ударил по арке, ожидая, что место удара раскрошится и на него посыплются камни и пыль, но арка осталась цела, равно как и лезвие меча. Жанетта тем временем начала шептать громче, со временем её голос усилился, окреп и внезапный истеричный, безумный крик разорвал пространство и вознёсся в небо, в этот водоворот туч и молний. Джон невольно запрокинул голову, наблюдая за этим водоворотом: молнии слепили его, ветер хлестал в лицо и едва не сбивал с ног, но он не мог оторваться от той ужасающей красоты, что пылала над его головой. И лишь чей-то оклик вывел его из наваждения. — Джон! Сначала он подумал, что это Энни, но голос был не её. Её голос был достаточно низким, а тот, что его позвал, отличался звонкостью и высотой, будто маленький колокольчик. Жанетта тоже его услышала и повернулась на зов одновременно с Джоном. За ними, в паре шагов от арки, стояла Элет. Она не была похожа на Элет из снов, разве что из того, первого сна, который приснился Джону после возвращения Жанетты. Выглядела она сейчас так же, как и в последние минуты своей жизни, и даже на подоле серого шерстяного платья виднелись кровавые разводы. Её распущенные русые волосы развевались на шквальном ветру, а во взгляде было столько боли, тревоги и тоски, что Джон не смог долго смотреть ей в глаза. — Ты всё-таки выбралась, — прошипела Жанетта и осторожно, с явным трудом поднялась с колен. — Ну ничего, теперь ты мне уже никак не помешаешь. — Элет, зачем ты звала меня сюда? — тут же задал Джон столь волновавший его вопрос. Она так часто снилась ему, так яро уверяла, что он всё делает правильно, что он должен дойти до Конвея и спасти мир, закрыть Врата… Так что же это всё значит? — Зачем ты мне снилась? Призрачная Элет явно растерялась и замешкалась с ответом. — Это не она тебе снилась, — хохотнула Жанетта. — Это я её приводила к тебе во сне, и она невольно заманила тебя в мои сети. Хотя, я думаю, если бы я её попросила — то она бы мне не отказала. Она всегда меня слушала, она была единственным человеком на свете, который всегда меня выслушивал от начала и до конца, — прогремело над Конвеем. Жанетта сделала паузу, а потом заговорила тихо и вкрадчиво: — У меня был ещё один трюк, коронный, хотя я так и не успела его провернуть… Может, после него всякие сомнения покинули бы тебя. Жаль, что не успела… Но было бы замечательно, если бы в одном из снов ты увидел свою возможную семью с ней, — она кивнула на призрак Элет, — и вашим ребёнком. — Ребёнком? — эхом отозвался Джон. — А она не сказала тебе? — Ведьма улыбнулась ещё шире, обнажая свои окровавленные зубы, и подошла ближе к нему, изобразив на лице вселенское сострадание. — Она была беременна от тебя. Естественно, плод погиб вместе с ней. — Это правда? — Пожалуй, он вскрикнул громче, чем ожидал, и Элет даже отпрянула. Кровавые пятна на её платье стали ярче и шире. — Правда… — тихо отозвалась она. Джон замер, уже не обращая внимания ни на ветер, ни на гром. Получается, Гилберт оказался причастен к смерти не только его сестры и любимой девушки, не только ребёнка Анны, но и его собственного ребёнка… Жаль, что он умер так легко. Жанетта убила его за ненадобностью, придушив с помощью магии, а вот Джон бы поиздевался над ним вдоволь. Кажется, он зарычал, в груди что-то зарокотало. Сильнее сжал рукоять меча, чувствуя, как она становится горячее — клинок явно ощутил его намерения… Но ему было всё равно. Он перехватил меч двумя руками и бросился на Жанетту, не думая уже ни о чём. В следующее мгновение Джон оказался отброшен наземь — больно ударился плечом и затылком, а меч выронил — клинок укатился куда-то в сторону, за пелену пыльного тумана. Жанетта расхохоталась, а Элет так и осталась стоять на своём месте, бледная, излучающая слабое синеватое призрачное сияние… неживая. И живой ей уже не стать. Жанетта продолжала хохотать, не замечая, как позади неё из того страшного облака вырвалось вдруг четыре луча света — будто кто-то внезапно зажёг четыре невероятно яркие свечи. Лишь когда их свет стал невыносимым, пронзительным, ослепляющим, она оглянулась… Джон не видел, как поменялось выражение её лица, но мог поклясться, что она, скорее всего, перестала так радоваться. Опустила руки и тут же рухнула на колени — только не от усталости, а из чувства благоговения, скорее всего. Полминуты никто ничего не говорил, а потом Жанетта вдруг воскликнула: — Я рассчитывала, что вы будете подчиняться мне, потому что я вас освободила! — Выдержав паузу, она добавила: — Освободила, потому что посчитала нужным! Потому что я так захотела! Не сразу Джон догадался, что она разговаривала с богинями, теми самыми Всадницами, и это они были теми четырьмя лучами света. Тогда его пробрал такой ужас, какого он не испытывал ещё никогда в жизни. Причём ужас этот был неосознанным, в тот момент Джон даже не особо понимал, что встретился лицом к лицу с чем-то совершенно непостижимым и жутким, древним и всемогущим. Потом он понял, что это сами Всадницы хотели, чтобы он испытал этот ужас. Чтобы он не мог смотреть на них и закрыл руками глаза, как ребёнок, боясь, что они лопнут от увиденного. А голосов их Джон и вовсе не слышал, но вот Жанетта, кажется, слышала, потому что она по-прежнему продолжала выкрикивать в небо, срывая голос: — У меня достаточно сил, чтобы заставить вас подчиняться мне! — заявила она, опираясь о камень арки и тем самым опровергая свои слова. — Это королевство, этот мир должен быть моим, и вы захватите его для меня! Кажется, Всадницы не были с ней согласны. В какой-то момент Джон решился открыть глаза. Он увидел, что Ключ лежал в паре метров от него, едва заметный в облаке клубящейся пыли. Он увидел призрак Элет, который оставался рядом, протяни руку — и сможешь коснуться… А потом он увидел Жанетту: она всё также стояла под аркой, но уже ничего вразумительного не говорила, лишь истошно кричала, видимо, от боли или ужаса. А четыре луча, вырвавшиеся из-за туч, вдруг соединились в один, засияв так ярко, что мрачная, суровая местность вокруг развалин Конвея на миг осветилась, как жарким летним днём. Но Джон даже не моргнул в этот момент — момент, когда луч ударил по Жанетте и полностью скрыл её фигуру в своём обжигающем жёлто-оранжевом свете. Затем луч медленно погас, растворившись в постепенно возвращающейся мгле. — Джон! — вдруг окликнула его Элет, приближаясь к нему — она будто не шла, а плыла, парила над землёй, хотя он прекрасно видел, как её призрачные ступни касаются пыльной земли. — Возьми меч, закрой Врата, быстрее! — Но если я их закрою, то ты… — Вернусь туда, — она кивнула на арку, под которой не было уже никого — Жанетта будто испарилась, исчезла, и на этот раз от неё не осталось даже горстки пепла, даже пылинки. — Я не смогу долго оставаться в этом мире, он для меня уже чужой. — Она бросила быстрый взгляд на арку. — Она погибла, они убили её. Не беспокойся. Закрой Врата. Джон медленно поднялся, сделал пару неуверенных шагов, приближаясь к ней. Об открытых Вратах, об Энни, которая, кажется, вовсе сгинула в облаке пыли, об убитой Всадницами и исчезнувшей Жанетте он уже напрочь забыл. Перед ним стояла Элет, и о том, что она была всего лишь призраком из пустоты, он тоже забыл. Джон положил руки на её плечи, всё ещё инстинктивно опасаясь, что они пройдут сквозь ту бесплотную материю, из которой мог состоять призрак, хотя прекрасно помнил, как сжал руку своей сестры тогда, год назад, как ощутил холод её пальцев, переплетая их со своими… И сейчас он тоже сжал вполне материальные, ощутимые плечи девушки, будучи не в силах скрыть удивления, и Элет улыбнулась. — Но ты не бойся, — сказала она. — Помни, что сказала тебе твоя сестра. Через годы, через сотни лет, в следующей жизни, пройдя круговороты смертей и рождений, мы ещё встретимся. — Так это было… — Это был не просто сон, — кивнула Элет, проводя ледяной рукой по его небритой щеке. Внезапно пыльный воздух встрепенулся, будто в нём вспорхнул лёгкий ветерок, а через мгновение Джон увидел Энни — вполне целую и невредимую. Судя по серым пятнам на её штанах и дублете, поваляться на земле она тоже успела. Странно, что никаких звуков при этом не издавала… Впрочем, она же очень храбрая девушка. Вероятно, что случившаяся фантасмагория её почти не напугала. Её глаза светились насмешкой, а губы искривились в едкой улыбке. — Джон, закрой уже Врата, — повторила она предложение Элет. — Видимо, эти Всадницы разгневались на Жанетту за то, что она пробудила их не вовремя, но вдруг они и на весь остальной мир тоже разгневаются? — Подожди… Элет! — Джон сжал плечи девушки сильнее, взглянул в глаза, в которых плескались слёзы тоски и счастья одновременно. Она была совсем как живая, но всё же холод и слабое голубое сияние, исходившее от неё, говорили об обратном. Она теперь — создание потустороннего мира, и ничего уже не держит её в этом… — Элет… Элетелла. — Он впервые назвал её полным именем. — Перед тем, как ты… перед тем, как ты умерла, — проговорил Джон, запинаясь от волнения и внезапно сжавших горло рыданий. — Ты хотела мне что-то сказать, но не успела. — Ах, да, — коротко усмехнулась Элет. — Я хотела сказать, что люблю тебя. Услышав эти слова, Джон встрепенулся, затем наклонился и поцеловал её в холодные призрачные губы. — Да ну вас к чёрту! — воскликнула вдруг Энни. Через несколько секунд, разорвав поцелуй, Джон открыл глаза и увидел, как бывшая разбойница подняла с земли Ключ, поудобнее перехватив его двумя руками, и бросилась к арке — к Вратам, над которыми всё ещё сгущались чёрные тучи и то и дело вспыхивали молнии. Но Энни не побоялась — она замахнулась мечом и нанесла по арке мощный удар. Джон почувствовал, как Элет начинает исчезать из его объятий, растворяться, и даже этот холодок, этот голубоватый свет постепенно пропадал. Как пропадали и тучи над Вратами, освобождая от своего плена серо-голубое вечернее небо. Молнии гасли, облака расплывались по небосводу, улетая в разные стороны света, будто все ветра внезапно налетели на это место и унесли их прочь. Но Джон ветров не чувствовал, напротив, он видел, что не шелохнулась ни одна веточка, ни одна былинка, и ни одна волосинка не упала с его головы после того, как Энни закрыла Врата. *** — Я не видела у тебя седины раньше, — нахмурилась Энни. Они сидели у лесного ручья. Было раннее утро, и с минуты на минуту им нужно было отправиться в путь. Ночь прошла спокойно, а рассвет принёс неожиданное для осени тепло. Солнечные лучи робко пробирались сквозь кроны деревьев, многие из которых ещё оставались золотистым или алым, но с некоторых уже начали облетать листья. Поэтому на месте привала Джона и Энни было весьма светло. Джон надеялся добраться домой до того, как наступят холода, — зимней одежды с собой у него не было. Конечно, существовала вероятность попасть под дождь и быть застигнутым врасплох сильной грозой, но от дождя можно накрыться плащом или спрятаться в домике придорожной веси, а вот для того, чтобы спастись от мороза, следовало бы купить меховой упелянд, плащ потеплее и какой-нибудь головной убор, например, худ… А у Джона на всё это с собой попросту не было денег. Энни тоже очень хотела бы добраться до Харальдсона поскорее, поэтому они с Джоном вместе дошли до тракта, заночевали в лесу и теперь должны были разойтись по разным дорогам. Он прожевал корку хлеба и глянул на своё отражение в ручье. Не сказать, что оно было точным, даже напротив: вода плескалась и бурлила, плохо отражая лицо, но Джон всё же разглядел, что его волосы у висков оказались будто припорошены снегом. Он покачал головой. — Думаю, поцелуй с призраком не мог не оставить свой след, — ухмыльнулся он. Всё утро одна мысль не давала ему покоя. После исчезновения призрака Элет Джон понял, что больше не может жить один. Ему уже двадцать семь, а он знавал дворян, которые женились прямо в восемнадцать, после наступления совершеннолетия. Его отец женился в двадцать, а старый недруг и сосед Говард — в двадцать два, у него было уже двое детей семи и пяти лет. А Джону совершенно некому будет передать свои владения после смерти, некого назначить наследником… Наследники же, в свою очередь, получаются лишь в результате брака. Джон понимал, что жить прошлым и постоянно оплакивать старые потери ему надоело. Нужно было пересилить свою боль, залечить едва зажившие раны, и, пожалуй, брак и дети были бы отличным исцелением. Он смотрел на Энни и понимал — лучше невесты ему не найти. Умная, красивая, из богатого рода… с испорченной честью, правда, но Джону до этого не было никакого дела. К тому же он мог бы спасти её репутацию, если бы женился на ней. Оставалось лишь заручиться её согласием. Да, это был бы брак по чистому расчёту: никаких романтических чувств Джон к Эннхильд не испытывал, лишь дружескую привязанность, и то не сильную — они ведь знали друг друга не так хорошо. Однако это всяко лучше, чем прозябать в одиночестве. Понимал Джон и то, что легко мог сделать её несчастной, невольно передать ей свою неудачливость. И дело вовсе не в отсутствии любви между ними. Просто Джон прекрасно знал о своих недостатках, о пристрастии к вину и не столь давно возникшем желании калечить себя, а ещё о бесконечной тоске, что терзала его душу и не собиралась останавливаться. Всё это могло окончательно испортить жизнь не только ему, но и его жене. С другой стороны, жена могла бы стать дополнительной опорой, могла бы помочь побороть наконец эту тоску, а ещё зависимость от алкоголя и привычку резать руки бритвой. Когда он вкратце объяснил Энни о своём намерении, та даже покраснела — неожиданно для него. Джон-то ожидал от неё такого же холодного расчёта, а она… а она повела себя как самая обычная девушка. И это отчего-то очень его обрадовало. — Я всё же схожу домой, посмотрю, что там да как, — пожала плечами Эннхильд. — Поговорю с отцом… а потом напишу тебе, если он даст согласие. Приедешь к нам, познакомишься с моей семьёй… Думаю, Свен тоже захочет замолвить за тебя словечко. Джон хмыкнул. Свенгельд его с первого взгляда невзлюбил, но вряд ли он станет говорить о нём своему отцу что-то плохое. В конце концов, это Роб обесчестил его сестру, а Джон, напротив, предпринял попытку спасти её честь. — Хорошая мысль, — кивнул он. Вскоре они разошлись: Эннхильд, взяв свою лошадь, направилась на север, а Джон верхом поскакал на юго-восток.