Ребёнок

День 1. Про Лютера, Конрада и одеяло – Нам надо поговорить, – строго велел мальчик, зажимая под мышкой большой свёрток. Лютер посмотрел на свёрток, потом в чёрные глаза и сел обратно на табурет. – Я знаю, что у тебя день рождения зимой и мы его уже пропустили. Но. Мой подарок понадобится тебе гораздо раньше. Понял? – Понял, – не стал спорить Лютер. Кон просиял. Он развязал свой кулёк и широким жестом расправил ткань. Внутри оказалось одеяло. Конрад его встряхнул, задрав руки и скрывшись за ним с головой, и всё равно край одеяла остался валяться на полу. С одеяла на Лютера уставилась перекошенная харя. Харя была похожа на содранное и застывшее в вечных муках лицо магистра Анадара, и в живом виде не сильно симпатичного человека. Слева от хари были ещё какие-то звериные рыла, которых затягивало в вихрь из всех цветов мира. Это был даже не вихрь, а дыра в пространстве, случайно совпавшая с одеялом, и вела она туда, где он совершенно не хотел оказаться. И всё же Лютер не мог отвести взгляда от этой бездны. Она притягивала к себе так, что он не смел моргнуть из страха, что она за этот момент придёт в движение, станет ближе, и он пропадёт. Лютер почти услышал крики и музыку, что доносилась... Рыцарь сморгнул и усилием воли взял себя в руки. Он смотрел на простое одеяло, которое ему дарит младший брат. И нету в нём ничего такого. Просто кусок ткани. – Сам сделал? – Лютер наклонился вперёд, разглядывая вышивку. Что Конрад ему что-то шьёт, знал весь Альдурук, но мальчишка пытался держать свою работу от него в секрете, и Лютер тоже делал вид, что ничего не подозревает. – Ага, всё сам! – донеслось с другой стороны одеяла. – Ты молодец, – Лютер перевёл дух. Вблизи и кривая харя, и рожа, и даже ужасающий вихрь были просто лоскутами и нитками. Фантазия у Кона, конечно, та ещё. Лютер посмотрел на то место одеяла, за которым должна была быть голова мальчишки. Конрад, был, конечно, странным. И не совсем здоровым, хотя его приступы, к счастью, не повторялись уже почти полгода. Но в остальном он был самым обычным мальчишкой. И как самый обычный мальчишка, был плутоват и любил притворяться более несчастным, чем он был. Лютер ещё раз посмотрел на одеяло. Одеяло как одеяло. Вышивка чуть-чуть съехала вправо, а слева Кон перетянул ткань, и одеяло повело. Он хмыкнул и схватил брата вместе с одеялом. Конрад взвизгнул, захохотал и послушно завалился ему на руки. Потом кое-как скинул с головы край одеяла и широко улыбнулся. – Тебе правда понравилось? – Да. – Ты будешь им пользоваться? – Разумеется. – Ты пользуйся, – Конрад выпутал одну руку и схватил его за пальцы. Его улыбка угасла, и лицо стало серьёзным. – Пообещай, что будешь им пользоваться. – Разумеется буду, почему нет? – Ну... мало ли, – мальчик отвёл взгляд. – Вдруг не понравилось. – Понравилось. Это же твой подарок, и ты сделал его сам, и сделал хорошо. – Я нитки перетянул, – признался Конрад. – Но уже не смог перешить. – Бывает. Ты же шил в первый раз. Конрад снова разулыбался, и Лютер окончательно выкинул из головы странный рисунок на подарке. Сначала он пристроил одеяло как покрывало, на кровать. Но то, что вблизи выглядело простой вышивкой, при беглом взгляде... оказалось неприятным и некомфортным. Когда кровать была застелена, Лютер краем глаза постоянно видел странные движения и непонятные пятна. Ему казалось, что перекошенная харя, похожая на магистра Анадара, двигается и вращает глазами, что многоцветный вихрь меняется и становится настоящим, что многочисленные разбросанные по ткани знаки и линии меняются местами, одни исчезают, а другие появляются. Стоило посмотреть прямо – одеяло как одеяло. А вот при беглом взгляде!.. Лютер понимал, что это всего лишь обман зрения – на одеяле слишком много деталей, вот ему и кажется, что они шевелятся и путаются – но постоянно оглядываться на кровать ему надоело. Не оглядываться, если он видел движения, Лютер не мог. В лесу он что, тоже будет не обращать внимания? Не пользоваться одеялом тоже было нельзя. Это был подарок, искренний, Конрад старался и даже не слишком задирал из-за него нос перед братьями. А ещё в левом нижнем углу он вышил всю их семейку. Самых обычных человечков из лоскутов и ниток, без вихрей и знаков. Вышитые братья широко улыбались и приветливо держали друг друга за руки-грабли. Нет, не пользоваться его подарком Лютер не мог. Но и постоянно дёргаться желания тоже не было. Поэтому он достал простой бязи и сшил для одеяла чехол. И к низу пришил шерстяное одеяло для тепла. Конраду пояснил, что это чтобы вышивка не портилась, и Лютер будет брать одеяло с собой на дежурства. Это младшего брата полностью устроило, и Лютер перевёл дух. В чехле одеяло стало самым обычным, и он честно брал его с собой на дежурства и один раз взял в выезд вместо старого. В этот раз он тоже взял одеяло с собой. Приближалось лето, ночи становились всё теплее, и он уже даже не всегда брал с собой плащ. Только что пробил ночной колокол, значит, времени было около трёх ночи – пересменка. Лютер должен был сменить караульного на старой крутине между Башней Ангелов и пузатой Водяной башней, где были насосы водопровода и спуск к реакторам в пещерах под крепостью. За века крепость разрослась, пост стал не слишком важным, а путь к нему – очень путанным, местами надо было проявить изрядную ловкость и не разбить голову то о низкую дверь, то о внезапную балку. Лютер проделывал этот путь уже не раз. Он привычно вылез из лаза на небольшую галерею от старой оружейной к башке, выпрямился, зевнул, и замер. Что-то было не так. Лютер не мог сказать, что именно, но что-то изменилось. Он ещё не до конца проснулся и больше всего на свете хотел вернуться в кровать, но та часть его разума, что проснулась, была уверена, что что-то происходило. Он остановился и оглянулся. Лаз, из которого он только что поднялся, галерея, качающаяся под деревянной крышей лампа. Ветер. Ветер был обычным. Тени качались в такт движениям желтой лампочки в жестяном стакане. Они были обычными. Но что-то было не так, Лютер это чувствовал. Он подумал, что надо достать пистолет. До этого он ни разу за все свои караулы даже не прикасался к оружию. Что может случиться на посту внутри Альдурука? Кто может причинить здесь вред рыцарю? Самое страшное, с чем сталкивался Лютер, были его выпившие братья, которых было не трудно скрутить и убрать проспаться в погреб, а на старой крутине вообще никого не бывало, даже мышей и котов. Оружие было перестраховкой, на один случай из тысячи – из десяти тысяч! – что случится что-то серьёзное. И сейчас Лютер всем своим естеством понял, что случилось. Тени шевелились, и он понял, что в дальней части галерее, на границе света и тьмы, тени шевелятся вовсе не в такт качающейся лампе. Там что-то было, что-то, что не было человеком, и оно подкрадывалось. И он чем-то выдал, что заметил неладное. То, что подкрадывалось, поняло, что Лютер его заметил, и метнулось вперёд всей своей чёрной массой. Лютер не успевал схватиться за оружие. Не успевал и всё, его руки были заняты чёртовым одеялом и термосом с супом. Поэтому он сделал единственное что мог, чтобы выгадать хотя бы пару секунд. Он разжал пальцы. Термос упал на пол. Одеяло послушно развернулось, и Лютер накинул его на несущуюся тень. Что бы это не было, оно влетело в ткань всей своей чёрной тушей. Лютер едва успел отскочить в сторону. Тварь пронеслась мимо и глухо ударилась в стену. Он развернулся и достал пистолет. Что-то билось на полу, пытаясь сорвать с себя одеяла – и Лютер понял, что что-то не может выбраться из одеяла. Оно металось, хватало ткань длинными чёрными руками с дюжинами длинных, как лапки паука, пальцами, рвало, пыталось освободиться, но одеяло, как будто живое, держалось крепко. Он выстрелил, но тварь как будто не обратила внимания на болт и продолжила барахтаться в одеяле. Запахло мерзко, как будто разворошили и подпалили старую выгребную яму. Лютер молча держал дёргающийся клубок на прицеле. На звук выстрела уже подняли тревогу. С земли кто-то проорал, спрашивая у него, что случилось. Ещё через две минуты тварь сдохла. Лютер был в этом уверен, потому что она растеклась и рассыпалась на чёрные хлопья, оставив только несколько костей и след от чёрной руки с дюжиной пальцев, похожих на лапки пауков. Ещё через минуту на галерее стало очень людно. Прибежали другие дежурные, прибежали либрарии, пришел лорд Сайфер – и вместе с либрариями начал ползать вокруг останков с линейками и фонариками. Одеяло было безнадёжно испорчено и превратилось в едва узнаваемые лохмотья. Когда его встряхнули, оно повисло мерзким слипшимся комом. Цел остался только угол, в котором Кон вышил их семью – его Лютеру и отдали, грубо подрезав ножом. Сам Конрад неожиданно возник из ниоткуда у него под рукой. – Не спится? – вздохнул Лютер, разглядывая вырезанный кусок вышивки. – Нет. Просто решил проверить, что всё точно обошлось. Лютер задумался, потом кивнул в сторону останков и суетящихся вокруг них либрариев. – Ты это предвидел? Конрад замотал головой. – Это не так работает. Я знал, что моё одеяло тебе понадобится, но не знал, как именно. Поэтому пришлось предусмотреть все ситуации и вышить все их. – Все ситуации? Конрад пожал плечами, оглянулся на лорда Сайфера, занятого с остатками твари, и нырнул обратно в темноту. Лютер даже возмутиться тому, что этот засранец наверняка побежит по крышам – в темноте! – не успел. Поэтому просто сложил обрывок одеяла и убрал его в карман. День 2. Про Льва и чужие сны Лев смотрел в лицо, чувствовал тяжелое дыхание и хрипы респиратора. Лицо было перекошенным, гнилым, с белой больной кожей. Маска респиратора вросла в эту больную кожу, там, где старая резина и железо впивались в кожу, она гноилась десятками язв. Желтоватые глаза под безволосыми бровями слезились и воспалились, веки опухли. В этом лице осталось мало чего от человека, но Лев не мог не узнать эти глаза. И знание, кто смотрит на него, кто хрипит под чёрной маской, наполняло его ужасом. Лев не мог не пошевелиться, не отвести взгляда. От него остался только непрекращающийся ужас и боль от понимания. Он беззвучно заорал. Не от ужаса, а в жалкой попытке найти под океаном ужаса хоть чуть-чуть ярости и злости. Он должен разозлиться на своё бессилие, на своё тело, которое не желало слушаться. Ярость на то, что он видел. Лев не смог отвести взгляда. Но он смог пошевелиться. Мышцы в икре сократились, дёрнули колено, и он проснулся. Они с Коном лежали и касались лбами. Лев отодвинулся, и кошмар растаял, как все сны. Лев вообще плохо помнил свои сны, и не очень об этом жалел, потому что обычно ему снился либо лес, либо обрывки прошедшего дня. Вот и сейчас страх ушел, образ потускнел, и Лев помнил только смысл увиденного. Он посмотрел на брата. Кон спал и ещё видел кошмар: его лицо подрагивало, а глаза под веками шевелились. Лев достал из-под одеяла руку и положил ему на лицо. “Это я. Просыпайся, ты спишь. Там всё не настоящее”. Конрад замер – и распахнул глаза. Его зрачки стали такими огромными, что казалось, заполнили весь глаз. “Ты видел?” Брата затрясло. Он снова закрыл глаза и сжался. “Это был сон”, Лев подвинулся к нему и обнял. Конрад вяло повёл плечом и уткнулся ему в грудь. “Ты спал. Этого не будет”. “Не знаю”. “Не будет. Сны не сбываются”. “Хорошо, не будет”. Они замерли. Лев ждал, пока брат успокоится, Конрад – просто лежал. “Ты всё видел?” спросил он “Ну вроде всё”, Лев попытался вспомнить сон, но помнил только мутные желтые глаза. “Это…” “Не случится”, Лев плохо помнил, что именно случилось с Мором в кошмаре, но помнил, что это связано с его странной тёткой и местом, откуда она его привела. И Лев был уверен, что если прошлое Мора объявится вновь, Лютер что-нибудь придумает и брата не отдаст, а значит, кошмар не сбудется. И вообще, они в Ордене, а это самое безопасное и лучшее место на всём Калибане. “Я знаю, что не должно случиться, но всё равно…” “Мы проследим, чтобы не случилось”. Несколько минут они валялись, слушая тишину. Окно Конрада – они спали обычно в его комнате, потому что кровать Льва была уже давно и безнадёжно захвачена стопками чертежей, деталями и заготовками – выходили на аптекарский огород, ночь была тёплая, и пахло цветущей кислянкой и навозом. Ещё из-под двери тянуло чаем с малиной. Спать больше не хотелось, но и двигаться Лев боялся. Конраду кошмары снились часто, и он всегда говорил, что не обращает на них внимания. И к тому же они стали почти безобидными. Ненастоящими, не из тех снов, которые на самом деле не сны. Лев очень пытался ему верить, но теперь сомневался. Как можно на такое не обратить внимания? Он потянул носом воздух. Ночь была безлунная, и они лежали в полной темноте, но Лев знал, что уже далеко за полночь. Им с братьями для сна нужно было всего три-четыре часа сна, и наставники давно стали закрывать глаза на их ночные хождения, если они не привлекали внимания. Лев подумал о том, куда пойти, в оружейные или в библиотеку, и его мысли сделали круг: никто не удивляется, что им нужно так мало сна, никто уже не удивляется, что у них по два сердца и лишнее лёгкое, а у мелкого есть крылья. Все привыкли к тому, что они очень умные, очень сильные, что на них всё быстро заживает. Все привыкли к их ненормальности, но от того, что все привыкли, ненормальность не стала нормальной. Они не были нормальными. Лютер предпочитал “не были обычными”, но как не называй и какой смысл не вкладывай, они были ненормальными. Нормальные не видят странных снов и не разговаривают с тенями по углам. А значит… Он зажмурился, отгоняя от себя мысли, что сны Кона могут сбыться. Не сбудутся. Мало ли что ему там приснилось, он там вообще много чего видел и точно не всё сбылось. И это не сбудется, чем бы оно ни было. “Тебя к Люту отвести?” он решительно сел. Пока он двигался, лишние мысли в голове не задерживались. Поэтому надо чем-то себя занять. “Нет, я в библиотеку”, отозвался Конрад. Ну, библиотека так библиотека. Там тоже были дела. Уже в коридоре, закрыв магнитом дверь на внутренний засов, Лев, поколебавшись, решился. – Я тебя догоню. – Ты куда? – Да так, – Лев отмахнулся. – Иди, я сказал, что догоню. Конрад пожал плечами и ушел. Лев остался в темноте, немного помялся, но всё же дошел до двери, из-под которой пахло чаем и падала полоска электрического света: днём комната, на которую падало много солнца, сильно нагревалась, и её владелец на ночь не закрывал дверь. Лев перед ней немного помялся, но всё же толкнул. Мор сидел за своим столом и читал. Перед ним лежал толстый апотекарский учебник, несколько тетрадей и планшет Киры. – Привет, – он оглянулся и зевнул. – Чего, не спится? Лев немедленно пожалел о том, что поддался слабости и пришел сюда. Мор сидел, совершенно целый, нормальный, в своей обычной унылой одежде, его унылый безволосый скальп отсвечивал в свете лампы, и Лев сам уже не мог сказать, какие именно мысли притащили его сюда стоять и выглядеть дураком. Мор молча ждал ответа. Лев думал над ответом. Сказать правду? Да ну, глупо, он и так идиотом выглядит. Но что сказать? Правду? Лев понял, что не может признаться, что его напугал какой-то сон. В его душе что-то шевельнулось, и он почувствовал панику. Надо было что-то делать, пока он снова всё не испортил и точно не выставил себя дураком. – Да так, просто, – Лев сделал как можно более непринужденное лицо и подошел к брату. – Просто подумал, что ты не спишь уже наверное. Чем занят? – Учусь, – буркнул Мор и подгрёб к себе свои бумаги. – Я занят. – А, – Лев замялся. – Что-то лекарское? – А тебе какое дело? – Мор навалился на бумаги ещё и животом. – Я занят. – Я… – Лев всё-таки почувствовал себя дураком, а потом разозлился: он не сказал ничего плохого, а этот прыщ на него уже разозлился. А он, Лев, ещё за него переживал! – Ну как хочешь, – он всё же удержал лицо. И даже ничего больше не сказал, и просто ушел. Ну её, плесень. Сам пусть за себя переживает. День 3. Про Мортариона и его сомнения Мортарион сомневался, а не зря ли он согласился стать учеником в апотекарионе. Нет, ему здесь нравилось, нравилось то, что он делает, и он уже не думал, что его позвали в ученики только потому что его тётушка была лекаршей. Вот только… Мор никак не мог сформулировать, что же его так гложет. Но оно глодало и не давало покоя. Он пытался разобраться в своих чувствах и понять, почему ему время от времени кажется, что он занят не тем. Если думать рационально – а Мор был уверен, что думать надо рационально и логически – у него всё было в полном порядке и даже лучше. Он хорошо учился, даже слишком хорошо: все мастера признавали, что он усваивает знания быстрее, чем другие ученики вместе взятые. Он должен был стать апотекарием, человеком совершенно необходимым для ордена. Это подмастерьем оружейника можно стать за год-два, а вот чтобы помогать апотекариям приходилось учиться лет пять или шесть. И тогда учеников пускали делать что-то самим, и то под присмотром старших. А чтобы стать таким мастером, как старый Брин, придётся учиться до самой смерти. Мор, впрочем, свой аптекарское боевое крещение уже формально получил, пусть и не стремился к нему. Да и не сделал он в тот день ничего особенного. Он просто шел с осмотра – Кира осталась поговорить со стариком, к которому они ходили – когда услышал через открытое окно голоса своего приятеля, претендента Алака и его матери, тёти Алы, беременной шестым ребёнком. Мор сумел сообразить, что он слышит, успел добежать до комнаты, убрать с дороги перепуганного Алака и поймать в пеленку выпадающего из тёти Алы младенца. Младенец оказался девочкой, и через три дня Алак сказал, что тётя Ала решила назвать её Мортой и пригласил его, Мора, к ним на наречение. Мор умом понимал, что в случившемся не было ничего особенного. Не услышь он приглушенного “рожаю!”, то Алак бы справился сам. Да, не так хорошо и не так ловко, как Мор, но его бы хватило. И девочку Мортой назвали во многом потому, что тёте Але было лень придумывать новое имя в компанию к Алите, Алаку, Алаке и другим. Но ему всё равно было чертовски приятно, потому что его похвалили в апотекарионе, похвалил Лютер, и следующие три дня, до возвращения каравана из Озёр, все только он нём и говорили. Его первой настоящей, не как с ребёнком тёти Алы, операцией стало удаление геморроидальных узлов у мастера-плотника Афира. Кира сказала, что он справится, провела инструктаж, мастер Брин подтвердил её решение, и на следующий день Мору дали лазерный скальпель и поставили к операционному столу – и заду мастера Афира. Мор посмотрел на так сказать, поле своей работы – и первой настоящей операции, как апотекария – и чуть не расплакался. Его первая операция оказалась полным отстоем. Он вообще никому про неё не расскажет, даже Лютеру. Пусть ему Кира рассказывает. Вот что тут рассказывать? Вырезал кровавые прыщи из зада старика? Охренеть как героически. Про такое точно не будут говорить три дня, как про Льва, который то в мастерских что-то починит, то громоотвод на Башне Ангелов приладит, то вон на днях с мастером-законником языками сцепились, и Лев его переспорил так, что почти все мастера-законники собрались послушать. Мор мог не хуже. Ну правда мог, голова у него была не тупее, чем у Льва. Но это не Мор залез на Башню Ангелов, не Мор удивил всех законников Ордена своим умом и рассуждениями. Мор читает книжки, таскает инструменты старшим апотекариям и вот режет геморроидальные узлы. Молча. Потому что вот кому он об этом расскажет, кроме других апотекариев?! Мор почувствовал, как у него под маской, из носа потекло. Он спешно велел себе перестать ныть. Но не мог. Всё это было ужасно нечестным. Лев то, Лев сё, Лев молодец. А он так, бледная моль, странненький Мор из апотеркаиона, который что-то там учит и где-то там ходит. Хотя Мор уверен, что мог бы не хуже, если бы не ушел в апотекарион. Но он ушел в апотекарион, который был ничуть не хуже пути Льва, просто очень долгим. А так он важен. Орден не сможет существовать без своих врачей. Так надо, его выбор правильный, попытался он сказать себе, но другой голосок шептал, что пока он сделает что-то стоящее, Лев уже великим магистром станет. А ещё он ночью к нему припёрся зачем-то и сразу полез в бумаги Мора. …если Лев решит заявиться в апотекарион, он брата обгонит, и тот точно окажется в его тени. – Мор, ты в порядке? – тихо спросила Кира. Он вздрогнул и сглотнул комок в горле. Чушь. Лев умный, но не умнее Мора. К тому же Лев не может просидеть на месте и четверти часа, поэтому никто его сюда не пустит. В апотекарионе живые люди чинятся, а не тупые железяки. Так что всё в порядке. Ничего страшного не происходит. – Да, я приступаю, – Мор включил скальпель, но в его голове всё равно крутилась мысль, что он занимается чем-то не тем, и жизнь его идёт не туда. День 6. Как Лев наконец-то смог Лев-Сын-Леса пребывал в глубочайшем унынии, и на это у него были самые веские причины. Во-первых, он совершенно бесполезен, бездарен и не быть ему легендой, во-вторых, он пал, причём так тупо, что даже стыдно кому-либо пожаловаться. Ещё полгода назад Лев твёрдо решил не иметь никаких дел с магистрами Cтен. Во-первых, они надменные козлы, во-вторых, жадные козлы, трясущиеся над своими тайнами, в третьих, они опять же надменные козлы и ходят, задрав нос. Его, Льва, они один раз уже послали, когда он пришел к ним с чистым сердцем и намерениями и в поисках знаний. Нет уж. Лев был уверен, что обойдутся они без него. И он обойдётся. Мастер Варен из магистров Стен втёрся ему в доверие как-то… незаметно. Он появился в мастерских со своим проектом ремонта большого канализационного коллектора, для которого ему нужна была помощь интендатуры и оружейников. Последние отвечали не только за оружие, но и за большинство сложных машин и производственных линий в недрах Альдурука, и без них и правда было не обойтись. Как и без интендантов. Лев уже знал, что без ресурсов ничерта ты не сделаешь. Ну, или хотя бы без денег Конрада. Лев старался держаться от Варена с его чертежами подальше и только иногда подслушивал обсуждения. Но через несколько дней мастер оставил чертежи на общем столе, Лев взял их почитать, читал всю ночь (на него обиделся Конрад, что он не пришел в комнату спать, и Конраду пришлось идти в мастерские), масштаб работ захватил его – и как-то понемногу оно закрутилось, завертелось, и Лев очнулся только когда они с Вареном шли по старому законсервированному коллектору и обсуждали возможность замены канализационных стоков всех жилых корпусов. В общем, он пал. А ещё его первой настоящей работой как мастера-оружейника стала канализация. Говноотвод, то есть. И рассчёты, под каким углом говно из нужников будет лучше стекать. Кто узнавал о его работе, начинал тупо лыбиться. Только Лютер не ржал, но Лютер вообще был особенным. Ещё не ржал Мор, но лучше бы ржал. Подкидыш с умным видом похвалил его, сказал, что все другие – идиоты, которые ничего не понимают в жизни, их общем деле, и что сами же без канализации взвоют. Поэтому Лев – молодец. И ушел на наречение младенца, чьи роды принял. Живой младенец или канализация, полная дерьма? У Мора ещё на следующий день была назначена первая операция на настоящем живом человеке, Лев через окно услышал, как Кира с Кейвом об этом говорили. Лев понял, что он полный отстой, занимается чем-то не тем, и жизнь его идёт не туда. Мор со своей операцией справился блестяще. Так сказал Брин Лютеру, Лютер Магев, Магев – Сариентию, а Сариентий похвалил Мора. Мор стоял и скромно принимал похвалы. Лев бы так не смог. Он бы не смотрел скромно куда-то под ноги, а пялился бы на наставника и ловил каждое слово. Лев поймал себя на влажных глазах и ушел на другой конец двора сидеть и осознавать, какой же он отстой. Во-первых, апотекарии нужнее. Они лечат живых людей. Только учиться надо почти десять лет. Мору, конечно, понадобится меньше времени, потому что он умный. Не глупее Льва, как минимум, а учитывая, что он выбрал обучение в апотекарионе, возможно, умнее. Врач – это очень важно. Во-вторых, Мор усидчивее. С тем, что брат умнее, Лев мог бы поспорить, но вот с тем, что Мор молчаливей и меньше отвлекается, нет. Лев часто отвлекался, срывался с места, когда в голову приходила новая идея, мог не доделать дело. Мор был не таким, и Лев понимал, что брат в этом лучше. Так же как Лев быстрее думает. Они проверяли, Лев чуть-чуть быстрее обсчитывал траектории артиллерийских снарядов. Но что значат какие-то пять-шесть секунд, если Мор может довести дело до конца, а Льву надо будет напоминать три раза, чтобы он вернулся и доделал? Вот поэтому Мор и стал апотекарием, а Льва туда даже не позвали. Вот все его к себе звали – кроме апотекариев. При том, что Кейв и Кира были лучшими друзьями Лютера, они его не позвали. Зато позвали Мора. Впрочем, подумал Лев, ковыряя носком ботинка землю, поэтому и не позвали, что знали его, Льва, лучше всех. …позвали бы его в мастерские, если бы знали так же хорошо, как Кейв с Кирой? Вряд ли. Льву стало так плохо и так жалко себя – и одновременно, так от себя обидно! – что он даже не обратил внимания, что к нему подошли. – Что-то случилось, Сын-Леса? – Чего тебе? – хмуро спросил Лев. Он узнал голос. Лит, старший претендент, старше его почти на пять лет, его дедом был мастер Стен Лоиш, и Лев знал о нём просто потому что знал большинство людей в Альдуруке. – И кто ты теперь? Мастер по говну? – Лит засмеялся. Кто-то похлопал его по плечу. Лев отметил, что это другой претендент, Малая, которого он совсем не знал, разве только что он есть. – Тебя-то как теперь за общий стол пустят? Будут мыть каждый раз целиком, чтобы не вонял? Вот чего они пришли? Что им надо?.. Лев не сразу понял, что старшие ждут его реакции. Краем глаза он увидел бледную фигуру Мора. Брат быстро шел к ним. Лев с некоторой отстраненностью понял, что Лит его оскорбил, а Мор идёт, чтобы не дать ему, Льву, подраться с Литом или, если Лев будет быстрее, не дать покалечить старшего претендента. Льву стало даже обидно, что они уверены, что его так легко спровоцировать. Ещё обидней было знать, что не так уж они и не правы. Лютер отучил его кидаться с кулаками на всех подряд, но… Репутация – она такая. Лев всё-таки был не дураком, и знал, как она работает. – Ты хочешь меня задеть? – уточнил на всякий случай уточнил он у Лита. Лит засмеялся. Натужно, как-то отстранённо понял Лев. Ощущение, что он понимает – по-настоящему, а не как обычно – эти нюансы, ошарашило. Лев не очень понимал, что происходит, и это его пугало. Почти пугало, на самом деле он практически ничего не чувствовал, только раздражение, что его самоедство прервали и теперь надо как-то выкручиваться из ситуации. – О предки, разумеется нет, – Лит ещё что-то говорил, Мор положил руку Льву на плечо, где-то вдали мелькнули белые крылья, и Лев чуть не застонал, внезапно почувствовав все свои двенадцать лет. Не прямо каждый год-год, что он прожил, потому что он этих двенадцати лет не помнил и не мог отличить те годы, что провёл в лесу, друг от друга. Те годы слиплись в массу, как застоявшаяся каша, а в Альдуруке он прожил чуть больше года. Нет, он внезапно почувствовал себя ребёнком. Не маленьким взрослым, которому всё нельзя из-за глупых правил, а правда ребёнком. Который младше вот этого претендента, которого вот-вот отправят на Охоту. Настоящую, с несколькими эскадронами рыцарей и на настоящего Зверя. И который пытается задирать ребёнка, которому ещё даже своего коня не выдали. Мор воспринял его молчание, как растерянность. – Лит, тебе заняться нечем? Иди куда шел, – велел он. – А ты слишком языкастый для малявки. – Я не малявка, а апотекарий, – огрызнулся Мор. – Всё в порядке, я не собираюсь его бить, – встрял Лев, пока с Литом не подрался уже Мор. Нет, разумеется, Мор первым не полезет, он слишком умный для этого. Но зато на Мора регулярно лезли с кулаками или просто кидались мусором другие претенденты из-за его ядовитого языка. К тому же осознание, что его сейчас прикрывает апотекарий, которого по писанным и неписанным правилам Альдурука нельзя тронуть даже пальцем, заставили мозги Льва шевелиться. Лютер ему всегда говорил (а он не слушал), что если Лев не понимает сердцем, надо включать голову. Логика-то ему никогда не отказывала. И теперь Лев спешно перебирал факты и возможные причины. Зачем Лит к нему подошел? Они знакомы, но никак не общаются. Лев его чем-то обидел? Да нет, Лев на пять лет младше. Лютер его чем-то обидел? Или Сариентий? Может быть, Магев? А что ему даст, если Лев взбесится и нападёт на него? Лев был уверен, что Лит знает, что у него нет шансов выиграть, потому что Лев мог завалить на песок и настоящих взрослых рыцарей. Но всё же, зачем ему драка? Льва накажут, но Лит будет унижен тем, что его завалил младший претендент. Наверное. Лев понял, что не может сказать точно, каковы будут последствия драки для Лита, потому что те рыцари, звавшие его на песок, не обиделись и не мстили. Лев мог точно сказать, что в тот день взрослым было просто весело. Литу, очевидно, весело не было. Тогда чего он прицепился? Лев посмотрел на Лита. Итак, ему надо как-то ответить. Умно. Остроумно. Чтобы все вокруг поняли, что Лит на самом деле дурак, чтобы его слова обернулись против него. – Я просто задумался, – Лев тронул руку Мора на плече. Мол, всё в порядке, не надо. Мор руку не убрал.– Я просто не понимаю, что Литу надо. Ты хочешь меня оскорбить моей работой, то зря. Я не оскорблюсь. Твой дед тоже чинил канализацию, я читал его чертежи. Он что, тоже главный по говну и от него воняет?– протянул Лев и услышал шаги и голос рыцаря. Он просиял. – Мастер Варен! Лит вздрогнул и оглянулся. В этот же момент мастер Варен и женщина-серв вышли во двор прямо за спиной у Лита, отрезая ему и его приятелям пути к отступлению. – Мастер Варен! – заорал Лев и замахал руками, подзывая мастера-строителя. Тот благодушно кивнул, попрощался с женщиной и направился к ним. – Что у вас тут, дети? – мастер Варен был в хорошем расположении духа. И поэтому парадоксальным образом стал выглядеть старше Сариентия: его обычно безмятежное лицо и бритый скальп покрылись мелкими морщинками, как у старика Брина. – Простите, что отвлекаю вас от дел, – вежливо начал Лев. – Просто мы разговаривали о нашей работе. – И что говорили? – мастер Варен перевёл взгляд на Лита. Мозги Льва бешено заработали. Что сказать? Как сказать? Сказать прямо, что Лит оскорбил его, Льва? Сказать, что Лит считает их работу грязной и презренной? Нет, это со стороны будет выглядеть мелочно. Надо по-другому. Надо как-то так, чтобы Лев не выглядел оправдывающимся. Как-то по-другому, но как, как? Лев никогда не думал с такой скоростью и с таким отчаянием, даже когда решал тогда, на берегу лесного ручья, подойти к странному вонючему существу из железа и головой, как у него, или нет. – Лит говорит, что от тех, кто работает с канализацией, воняет, и их нельзя сажать за общий стол в рефектории. Лит стал белым. Мастер Варен улыбнулся уголками губ – Лев просиял, поняв, что попал. – Я не это имел ввиду! – выдохнул старший претендент. – А что ты тогда имел ввиду?! – Тише, зачем так орать, – мастер Варен перестал улыбаться, и его смуглое лицо разгладилось. – Значит, юный претендент считает канализацию чем-то грязным и позорным, я понял. Что ж, это прискорбно, особенно для сына таких родителей, – Лит при этих словах вздрогнул и побледнел ещё сильнее, хотя казалось бы. – Да, претендент Лит, ты прав. Канализация определённо не самое чистое место, но у тебя будут все шансы этот факт исправить. Глаза старшего претендента стали круглыми, а на лбу выступила испарина. – Штрафные работы? – Угу. Кто твой наставник? – Мастер Латиф. – Отлично. Свободен. Деду мой сердечный поклон. Лит отвалил от них на негнущихся ногах. Его приятели тоже поспешили свалить, пока про них не вспомнили. Мастер Варен задержал взгляд на Льве. – А ты нос не задирай. – Я не задираю. Но и не считаю нашу работу чем-то плохим или что кто-то в праве её принижать. Варен медленно кивнул. – Его отказались брать в ученики в мастерские, – под “мастерскими” мастер Варен всегда имел в виду мастерские и хранилища магистров Стен. – А я-то тут причём? – Льву стало Лита почти жалко. Он почему-то представил, что его бы не взял в ученики Сариентий и отправил бы учиться делать бочки или рыть грядки. Как бы он смотрел в глаза братьям и Лютеру? – При том, что не мсти. – Да я и не собирался! Честно. Мастер Варен ещё раз кивнул и тоже ушел. Лев выдохнул – и понял, что стоял, напрягши все мышцы, от затылка до кончиков пальцев на ноге. Когда его тело расслабилось, он чуть не упал. – Слушайте, я… – он оглянулся на братьев. Мор молча поднял вверх большие пальцы. – Ты чего? – не понял Лев. Мор вздохнул и опустил руки. – Ты его уел. – Что?.. – Уел. Целиком. И красиво. Почти как Лют. Верно? – Мор повернулся к мелкому. Ангел закивал так, словно хотел сломать шею. – Правда? Вот прям… – Лев не смог подобрать слова. Точно не как Лютер, Лютер бы не стоял и не пялился бы в ответ, как грокс. Но… Лев ещё раз посмотрел на лица братьев, понял, что они не шутят и очень-очень серьёзны, сорвался с места и побежал искать Лютера – делиться с ним радостью. День 7. Про полёты и орлов За Озёрами на несколько десятков миль начинались поля гроксов. Здесь, прикрытые чистой водой и владениями Ордена, неповоротливые твари чувствовали себя весьма вольготно. Их пастбища, как сказал Ангел, с высоты были похожи на проплешины в лесу. Много-много проплешин. И каждый год они понемногу меняли форму и перемещались. Там вытопчут, здесь зарастёт. Три года назад из чащи выступили руины древнего города – как сказал Лев, полазив по руинам, “почти терранского”. Хотя в этих камнях не осталось ничего интересного – только голый и разорванный за века древесными корнями бетон, Мор сам проверял – Льва тянуло в эти руины, как магнитом. Ещё на полях гроксов было непривычно просторно и ветрено. Хотя эскадрон шел неторопливой рысцой, ветер трепал волосы – у кого они были – гривы и плащи, как если бы они взобрались на стены Альдурука. – Даже не думай! – проорал Мор, заметив краем глаза движение справа. Он не надеялся, что его даже услышат, не то что послушаются. Кричал он больше для порядка и чтобы птица ни в коем случае не подумала, что он одобряет её полёты. – И не думаю! – отозвался ангел, вставая в седле. – Зачем мне думать?! Он расправил крылья, и ветер сорвал его со спины Аккадис. Кобыла тряхнула гривой, и оскалила зубы – полёты она, как и Лютер, очень не одобряла. Зачем летать, когда есть её надёжная спина? Сангвиний вытянулся в струнку, мазнул животом по кисточкам высокой травы и взмыл в небо. Мор против желания проследил за ним взглядом. Лев сделал их младшему брату облегчённые доспехи. Самые обычные, на самом деле, Лев просто снял внешний силовой скелет и надставил кирасу и другие детали так, чтобы они налезали на птичьи мышцы их брата. Ещё Лев обещал прикрутить к птице вокс, вроде тех, что он расставил на башнях и дозорных вышках, но всё никак не преуспевал. Во многом потому, что Ангел наотрез отказался вешать на шею здоровенный железный ящик, и Лев ничего не мог с этим сделать. Эскадрон прошел мимо урочища, в котором прятались терранские руины, обогнул болотистую заводь, где в грязи валялось стадо гроксов. Часть животных вскочила на ноги и принялась размахивать хвостами, пугая всадников, остальные только лениво подняли головы. – Телята подросли! – прокирчал Ульм, зная, что командир его услышит. – И как ты столько мяса потащишь?! – проорал вместо Мортариона Саин. – Так не сразу! На обратном пути! Чтобы до дома недалеко! – Дома и так есть! Мор повёл свой эскадрон дальше по остаткам дороги к лесу. Их путь лежал мимо Озёр, а там вдоль реки на восток, откуда пришли новости о Звере. Он не увидел – да и не мог увидеть – когда всё случилось. Просто в какой-то момент ветер принёс едва слышимый крик. Мор не сразу понял, что надо смотреть в небо, а когда всё же поднял наверх взгляд – увидел две пары сцепившихся крыльев. Две сцепившиеся птицы падали в лес. Они казались далёкими точками, но Мор увидел белые крылья. Конь понял его почти без слов и направился к лесу. Ещё несколько секунд ушло на то, чтобы они надели шлемы, а Саин по воксу – его кобыла против железного ящика вместо части снаряжение не возражала – передал остальным отрядам, что у них проблема. Большая, мать его, проблема. Ангел и вцепившаяся в него птица упали в лес ещё до того, как они приблизились к его опушке. Мор успел запомнить направление и повёл коня вперёд. Тот послушно пёр, а следом рвалась Аккадис. Как всегда, кобыла поняла всё лучше всех и то пыталась обойти, то кусала недостаточно быстрого сородича. Впереди закричал орёл, в листве зашумели птицы, и Мор пнул коня. Тот запрокинул голову и рванул вперёд напролом. Следом – остальные. Они почти вывалились из зарослей в старую балку. Ангел был на дне, и Мортариону сначала показалось, что он стоит, расправив крылья, и улыбается. Через мгновение он понял, что брат вообще висит на остове сухой ели, а одно крыло было сломано. А то, что он принял за улыбку, были следы железных когтей на шлеме. Увидев их, Сангвиний поднял одну руку и слабо ею помахал. Аккадис заметалась по краю склона с истеричным ржанием. Мортарион соскочил с коня, отпихнул кобылу в сторону и, постоянно спотыкаясь и подпрыгивая, оскальзываясь на каблуках и рискуя самому полететь кубарем, спустился на дно балки. Здесь была мягкая земля, под сабатонами хлюпало и хрустели гнилые ветки. Орла Мортарион пинком отправил в сторону. Птица отчаянно запищала и потащила переломанные крылья прочь. Мортариона он не интересовал. Он вообще едва заметил его. Сангвиний опустил руку. – Что-то вы долго, – прохрипел он. Мор снял шлем и осмотрел брата. Кираса птицы была помята, шлем был пробит, и Мор увидел внутри кровь и голубой глаз. Целый. Руки и ноги птицы тоже были на месте. А вот крылья… Одно крыло было сломано в двух местах и торчало под неестественным углом. Второе тоже было переломано – и почти оторвано. В локте от спины ангела оно ощерилось сломанной костью и держалось на паре лостутов плоти, уже покрывшейся спекшейся коркой. Мор поколебался, и ножом перерезал эти лоскуты. Крыло осталось лежать на старых ветках. Птица охнула от боли и навалилась на Мора. Оказалось, что острый сухой сук вошел между пластинами кирасы на спине – потому что ни одни доспехи не рассчитаны на то, чтобы падать в них с неба на лес! – и теперь сломался у ствола. Следующие пять минут Мор потратил на то, чтобы вытащить деревяшку из тела брата и сложить сломанное крыло, чтобы кости срослись правильно сразу. Он не чувствовал ничего. Вот вообще ничего. Всё-таки, он был апотекарием. Апотекарий должен уметь оставлять эмоции на потом. Потом, когда дело будет сделано, можно будет уже и бояться, и злиться, и кричать, и бить кулаками стены или колотить посуду. Потом наступило, когда он убедился, что рана в спине брата затянулась бурой коркой и больше не кровит. Он не сомневался, что она заживёт. Уже через пару часов там нарастёт живая плоть и появится кожа. Крыло будет отрастать гораздо, гораздо дольше. …если сумеет отрасти. Но эту мысль он отогнал. Этот страх был слишком разумным и слишком рациональным, а Мортариона уже захлестнула отложенная волна ярости, обиды и страха. Все вместе они вцепились в него и утянули в водоворот. – Ты! – Мор затрясло. Он снял с брата разбитый шлем. Глаза ангела были целы, а на щеке уже затягивался след от клюва орла. Мор взял его лицо в кое-как вытертые от крови ладони и выплюнул: – Ты!... Как?! Я… Я тебе твои чёртовы крылья отрежу! И прижгу так, что больше не отросли! Он выдавил из себя ещё несколько гневных вскриков – и заткнулся, потому что его всё-таки задушили слёзы. Они ручьём потекли по щекам, и Мор стоял так, на коленях перед искалеченным братом, и не мог ни остановиться, ни даже заставить руки вытереть их. Ангел улыбнулся, охнул от движения и обнял Мора левой рукой, чьё парное крыло бело цело. – Знаешь, – он погладил его по затылку, вытер щёку и улыбнулся сквозь боль. – Я лучше умру, чем останусь без крыльев. Но… это было очень мило. Говори, что ты беспокоишься обо мне почаще, хорошо?