Влюблюсь

POV Женя Может ли быть раздвоение личности? Может. Я наблюдаю подобный случай прямо сейчас. Минуту назад он был резок: приказной тон, соколиный взгляд. А сейчас ласков, как ручной тигр. Котенком его назвать у меня язык не повернется. Рычал, что я не причесан, а теперь утопает лицом в моих же волосах. Противоречив с макушки до пяток. И на перемены его настроения у меня уже развивается аллергия. Хотя… ради вот таких объятий и сна в его руках я готов терпеть. … Просыпаюсь я к полудню. Один. Сначала думаю уйти и забрать мольберт со всеми принадлежностями. Но, пораскинув мозгами, решаю, что это будет глупо и по-детски. Сбежать? Разве это что-то изменит? Сижу напротив картины и буквально гипнотизирую ее взглядом. Вот так бывает порой, когда своя же работа кажется чужой. Когда не нравится каждый штрих. Когда раздражает даже малейшая прорисованная тень. Засучив рукава, начинаю все переделывать на нужный мне лад. Упорно стираю его взгляд снова, в который раз? Хочу передать его двойственность на холсте, противоречивые эмоции, смятение, злость и каплю нежности, разбавить общую картину. Этакий винегрет из эмоций. Совместить практически несовместимое. Штрих, еще один. Мягкий мазок кистью. Растушевка. Не то… Снова убираю, снова заново. Я так увлекся процессом, что перестал замечать то, что происходит вокруг меня. — А ты кто? — женский голос выбил меня из прострации. Поднимаю глаза и встречаюсь с мелкой женской копией Ромы. — Я? Женя, — слабо улыбаюсь, не трогаясь с места. — Спрошу иначе: что ты здесь делаешь? — приподнимает бровь. Дерзость, похоже, это у них семейное. — Рисую, — как само собой разумеющееся, отвечаю. Это вроде очевидно. — Где Рома? — Меня тоже интересует этот вопрос, — вежливо отвечаю. Господи, правду он когда-то говорил о ней — гарпия во плоти. — Ты его новая жертва? — неприятно. Я бы сказал — болезненно даже. Новая жертва? А много ли их было? — Ну, в плане, он тебя трахает, да? — откуда столько яда в ней? — задаю себе вопрос, начиная ее откровенно игнорировать. Прогнать она не может, это ведь не ее квартира. — Понятно, конфетка с характером. Хотя… не такая ты уж и конфетка. Ты знаешь, он обычно баб водит. И кому она это говорит? Нет, не скрою, мне было интересно, кого он водил и как часто. Но это узнавать уж точно не у нее нужно было. Видимо, Рома с ней что-то не поделил, раз она методом запугивания пытается выдворить меня. Явно назло ему. — А-а-а-а, я поняла, в чем проблема. Он своим членом тебе горло повредил, да? И тебе больно разговаривать, — выдала она торжественно. А я чуть собственной слюной не удавился. И откуда в такой милой (внешне) девушке столько желчи? — А тебе, видимо, мозг повредили? — холодный тон отрезвил нас обоих. Она испуганно обернулась, увидев Рому, а я, наконец, оторвал взгляд от картины. — Я не слышала, как ты вошел… Кажется, она боится брата. Не в том самом диком смысле, я не думаю, что он бил ее. Но задавить своей волей мог… И он прекрасен — стоящий напротив нее, выше почти на голову, сверлящий взглядом, опаляющий своей яростью. Невероятное зрелище их противостояния. Потрясающее противоборство. — Если ты еще хоть слово скажешь в его сторону из своего поганого рта, я запру тебя в кладовке. А ты знаешь, как хреново там, да? Или забыла уже? И какого хуя ты делаешь в моей квартире? — стоя на одном месте, он словно наступал на нее. Огромный таран на хрупкую стену. Завораживает. И по-хорошему, каким бы дерьмом она не была, я должен был вступиться, хоть как-то. Но эмоции Ромы были так живописны, я не мог оторвать глаз… Просто не мог. — Я бросила его… Ну, точнее, мы разругались, и я ушла, но ты же знаешь, отец не впустит меня, он ведь поклялся. И мне некуда идти… — И здесь тебе не место, пташка, — ядовито изрек брюнет. — Но, Ром, прости. Я не буду больше вообще ничего говорить. Я как рыба, немая, глухая и только в своей комнате. Ну, пожалуйста… И то, что последовало дальше, удивило меня. Он посмотрел мне в глаза, словно спрашивал разрешения, словно от моего слова зависела судьба его сестры. И это Рома, твердый, как камень, с металлическим стержнем внутри. Тот, который одним взглядом заставляет замереть на месте, чувствуя себя жертвой. Тот, приказа которого не в силах ослушаться. Он крушил стены вокруг тебя, он ломал твою волю, сам того не подозревая. Он великолепен в гневе. И сейчас смотрит в ожидании на меня. Поразительное чувство. А я… я киваю. Молча. И отвожу глаза, возвращаясь к своему занятию. — Даже чужой человек оказал мне больше сострадания, чем ты, брат родной! — Марусь, кладовку никто не отменял. — Молчу… — сокрушенно пробормотала девица и скрылась в квартире. Любопытно, что же там столь страшного, что об одном упоминании у нее сразу весь пыл пропадает? — И что же там? — У нее клаустрофобия, — пожимает плечами и, сняв верхнюю одежду, садится в кресло. — Это жестоко, — удивляюсь я. — Зато действенно с ней. Я промолчал. Как бы ни вел себя брат, я бы не смог надавить на его страх. Воспользоваться им, чтобы иметь власть. Не смог бы… Встаю, подхожу к нему и, сев на подлокотник, беру сигарету из его губ. Молча. Снова это состояние, когда нет никакого желания спорить, доказывать, да и вообще разговаривать. Затягиваю глубоко в себя никотин. Выдыхаю. Медленно… наблюдая за тем, как из моего рта рваными клочьями вылетает дым. Красиво… Я чаще всего фотографировал именно курящих людей. Дым на фото завораживает не меньше, чем в жизни. Хочу спросить, где он был, но понимаю, что не имею на это право. Пытаюсь встать, уйти на свой стул и продолжить рисовать. Но он сильными руками тянет на себя, и я плюхаюсь на его колени. — Я ходил за сигаретами. И заскакивал к матери на работу. Вау… Я, опешив, смотрю на него. Понимая, что чем дальше, тем больше он путает меня. По идее, когда узнаешь человека лучше, общаешься больше и проводишь времени, ты начинаешь лучше его понимать. Не в моем случае… — Ясно, — снова попытка встать. Безуспешная. Неуютно мне. Чувствую себя странно. Ладно лежать в обнимку на кровати, но сидеть на его коленях — это пока что слишком для меня. Он не отпускает, наоборот, прижимает к себе еще сильнее. — Поцелуй меня, — трется носом о мою щеку. Мне приятно, и я хочу этого, но торможу. – Не хочешь? Что же, твое право. — Захват рук слабеет. Больше нет ощущения капкана. Нет ощущения нужды во мне. Его руки не держат, а я словно в пропасть падаю. Беспомощно. Поворачиваю голову, смотрю в холодные кофейные глаза. Дураки те, кто думают, что если твои глаза шоколадного цвета, то они всегда теплы. Они просто не видели ЕГО взгляд. Замораживающий. Гипнотизирующий. Обезоруживающий. Заставляющий застыть… Тянусь к нему, немигающе глядя в темные омуты его глаз. Касаюсь губ. Невесомо. Нежно. А потом как с цепи срываюсь и впиваюсь в них требовательно. Проникаю в рот жадно. Захватывая в плен его дыхание. Вжимаю в кресло собой. Хочу властвовать над ним. Иметь контроль. Отомстить за холодность. Выгнать ее своей страстью. Заполнить его собой изнутри. Вдохнуть себя. Пальцы в его волосах тянут почти до боли. Губы на его губах, терзают беспощадно, дико. Судорожно ловим воздух, на секунду отрываясь друг от друга, а после снова борьба. Он пытается забрать первенство, вести, руководить, а я подавляю. Азарт. Он захватил меня, заполнил все мое существо. Я должен выиграть… Жажда его тела. Трогать. Целовать. Мучить. Необходимо, жизненно важно. Стягиваю футболку, осыпаю поцелуями нежную кожу шеи. Кусаю, больно впиваясь зубами, а следом зализываю ранки. Он шипит и стонет, но больше не борется со мной. Позволяет. Сдался. Доверился. Карие глаза с поволокой желания смотрят, обнажая душу. Пробуждают что-то темное, развратное и скверное во мне. А мне плевать… Тормоза давно сдали. Мозги отъехали. Нет пути назад. Скольжу губами к соску, втягиваю в рот и сладко посасываю. Интересно, кто больше из нас наслаждается? Я или он? Спорно… Дорожкой поцелуев, мелких засосов по ребрам… Языком вокруг пупка, ниже… А после в сторону, к бедренной кости. Дрожащими пальцами расстегиваю ремень его брюк. — Жень, — хрипло, надрывно. Он на грани, а меня плавит его взгляд. — Молчи, — отвечаю, сдергивая их с него. Ничто теперь неважно. Лишь его желание. Лишь его нужда и жажда. Впервые я хочу доставить удовольствие. Впервые мне важнее наслаждение чужое, чем свое. Большим пальцем подцепив жемчужную капельку, провожу по багровой головке. От прикосновения он дернулся в моей руке. Тихий стон и судорожное дыхание. А мне так плевать, что комната открыта, а в квартире мы не одни. Плевать на все. Есть лишь миг… наш. Мой. Вбираю в себя, втянув щеки. Посасываю остервенело. Его вкус заполняет, захватывает, заводит еще сильнее. Ласкаю, прикрыв глаза. Мягко языком по каждой венке, вдоль ствола поцелуями. Он так тверд и напряжен в моей руке. Смазка сочится, солоноватая, тягучая. Я вижу, что ему осталось недолго, да и у меня самого пар из ушей так и валит. Порывистее. Быстрее. Импульсивнее. В себя вобрать и выпустить. Сжать. Подразнить. Еще… еще… еще… А он молчит, лишь крупная дрожь и рваные вздохи дают понять, что он все еще здесь, все еще со мной. Вбираю полностью, расслабив горло. Это не слишком приятно, но его ощущения важнее, дороже. Пряная струя семени орошает. Едва не поперхнувшись, сглатываю, снова, снова… Испиваю до последней капли, слизываю драгоценные остатки, вплоть до капелек спермы с пальцев. — Безумный… — выдыхает он хрипло. Откидывает голову на спинку кресла. Молчу… Ему хорошо, лишь это важно. Ему хорошо, и я счастлив. Я ощутил его вкус на кончике языка, и это воспоминание останется навечно со мной. Тянусь к сигарете и закуриваю, поправив свою одежду. А особенно ноющую плоть, что уперлась в ширинку джинсов навязчиво; присаживаюсь на стул. Дискомфортно, но я ведь сам этого хотел. Чтобы вернуться в нужное русло, мне потребовалось полчаса. Тело, наконец, прекратило докучать. Черно-белый вариант был готов. А значит, если ему понравится работа на данном этапе, и он не захочет ее в цветном виде, я буду свободен. Хочу ли я этого? Не знаю…