На лезвии карандаша

Всем свойственно совершать ошибки, обманываться в себе и, конечно же, в других людях. А когда приходит понимание того, что произошло, все стремятся всё исправить и мечутся, как мыши в сарае, в который невзначай заглянул хозяйский кот. Что делать, если ты сдуру подался в мир чужой? Мол, ждут тебя там с распростёртыми объятьями, хлебом-солью встречают? Да ничего не делать, коль не попытался выбраться… *** Гвеош ушёл куда-то… Кирилл не помнил куда: то ли на совет, то ли на похороны боевых товарищей, то ли и туда и туда… Ушёл, только пристально посмотрев на порядком захмелевшего юношу, с которым хоть о чём-то разговаривать было уже бесполезно. Он всё же допил ту бутылку браги и засыпал прямо так: сидя за библиотечным столом и положив растрёпанную белобрысую голову на сгиб локтя… Воин не захотел его тревожить. Ну, или попросту возиться с пьянчужкой. Не до того было воину, в няньки он не нанимался, да и Кирилл вовсе не ребёнок. А этот самый пьянчужка, продремав пару часов, очнулся от липкого и навязчивого сна: после того, что юноша увидел, кошмары обещали ещё долго мучить его. Выпив последние полглотка терпкой браги, которые ещё оставались на самом дне глиняной бутылки, прямо из горла, задирая голову так, что было видно, как двигается кадык под натянувшейся кожей, парень, чуть пошатываясь, встал из-за стола: "Вот ведь…" От того, что он несколько часов провёл одном и том же положении, ноги и спина затекли и теперь их сводило мерзкой судорогой. Как будто тысячи маленьких паучьих лапок касались обнажённых нервов, царапая их своими ещё более маленькими, но от этого не менее острыми коготками. Тем не менее, это обстоятельство едва ли остановило бы его от дальнейших разведывательных действий. Пусть Гвеош что-то говорил про опасность и что выходить из Малой библиотеки ему, Кириллу, лучше пока не надо… Но кто запрещал хотя бы посмотреть, где он очутился? Раньше как-то не до разглядывания было, да и отвлечь толком ещё не протрезвевшее сознание надо было хоть чем-то. Юноша едва закрывал глаза, как видел разрезанное от уха до уха человеческое горло, из которого толчками хлещет кровь, да лицо воина - багряную маску, сквозь которую смотрят пронзительные синие-синие глаза… Полки. Полки. Много-много книжных полок, на которых не найти ни единой пылинки. Полки, на которых стоят сотни, а то и тысячи книг. Какие-то совсем обветшали и были истрёпаны настолько, что корешки едва сдерживали тугие пачки исписанных от руки листов. Какие-то были почти новыми – кожаные обложки ещё были мягкими и гладкими, не испещрёнными тонкими морщинками от того, что их часто раскрывали. Только пользы от этих книг Кириллу не было никакой; пусть он и понимал речь этого мира, но тот птичий язык, на котором было написано всё это, ему был не то что незнаком – не приснился бы в страшном сне. Впрочем, как раз-таки страшных снов ему предстоит увидеть множество. И от понимания того, что всё это чуждо ему, Кириллу становилось только хуже. Интересно – бесспорно. Но от того ещё более холодно и безразлично. На полках кроме книг стояло ещё много всякой всячины: какие-то маленькие колбочки, кристаллы и перехваченные витыми кожаными ремешками свитки то ли пергамента, то ли ещё из чего-то, с ним схожего. Кто знает: на чём пишут в этом мире? На одной из полок так вообще лежали какие-то полупрозрачные камни, на которых были несколько кривовато вырезаны столбцы всё с теми же значками: не совсем клинопись, но и на восточные иероглифы не тянет. Вообще ни на один земной язык не похоже… Естественно, всё это парень если не брал в руки, то внимательно изучал взглядом, боясь сломать. Да и вообще, что-либо трогать было боязно. Не то осторожность, выработанная не столько правилами безопасности, сколь личным опытом работы с реактивами, не то какое-то благоговение не давало порой и пальцем провести по вычурному изгибу какого-то непонятного прибора, столь искусно выкованного из серебра или из какого-то схожего металла. На Земле такого днём с огнем не сыщешь. Кирилл достаточно долго блуждал по широким коридорам, образованным книжными стеллажами, пока не наткнулся на камин. Нет, это определенно был камин: маленький, обложенный округлыми окатышами, вмурованными в стену. Потухший: полный угольков, потрескавшихся причудливой сеточкой, и ещё не до конца прогоревшими поленьями… Его не зажигали уже давно – ни запаха гари, ни даже тепла, – от камня, наоборот, веяло холодом. А рядом был низкий шкафчик: всего пара полок, на которых стояли всякие безделушки да какой-то аналог песочных часов с ромбовидными колбами. В них, правда, вместо песка было не пойми что: какие-то мелкие чешуйки, переливающиеся в свете пары окон – пусть и больших, но часто-часто зарешёченных толстыми, почерневшими от времени и непогоды металлическими прутьями. Словно тюрьма какая, а не библиотека вовсе. А ещё, если хорошенько присмотреться, то за этими полочками, можно было разглядеть простую белеёную стену. Ни тебе каменных стен, ничего. Будто дыру какую заделывали, да так и не сподобились каменную кладку восстановить – извёсткой замазали да мебель придвинули, чтоб глаз не резало… А если взять из камина уголь, потом отодвинуть – осторожно, чтобы ничего не разбилось и чтобы не загораживать солнечный свет из окон – оказавшуюся достаточно тяжёлой полку? Взять из камина несколько кусочков угля… Кирилл опять рисовал: старательно выводил каждую черту лица, каждую подробность, каждую складочку на одежде… Он рисовал себя. Странно рисовал. Перед его глазами словно туман стоял, а он, как одержимый, водил крошащимся кусочком угля по стене, не обращая внимания на почерневшие руки и запачканные рукава серого балахона. Смог остановиться и перевести дыхание только когда уже почти закончил рисовать… стилет. Всего один – его держала чья-то рука – напротив его собственного горла. Целого: от чётких скул шла тень на выгнутую шею, выступающий кадык и вовсе белый, как того и требует освещение, видимое одному только художнику. Сам себя юноша изобразил лежащим: одна нога неестественно подогнута, руки на груди зажимают рану, из которой беглыми струйками течёт кровь. И лицо, как погребальная маска. Художник нарисовал собственную смерть… *** Юноша закричал почти дико, с надрывом. Он сам от себя не ожидал такого. Только его вряд ли кто-то услышит сейчас: малая библиотека пуста, да и люди в замке заняты сейчас – им не до криков. Наслушались уже… Кирилл в ужасе отшатнулся от своей картины, наткнувшись на ту самую отодвинутую полку и чуть ли не половину безделушек повалив с неё. Ну как же: услужливое воображение тут же дорисовало и второй стилет, висящий в ножнах на поясе, и чёрный камзол с серебряным шитьём по краю, и длинные волосы, разметавшиеся по плечам, и даже глаза – отчего-то неуместно-живые, ярко-синие, с чуть расширившимся зрачком... - Почему?.. – после крика шёпот казался едва ли уместным, но всё же: – По-че-му… ты? Кусочек угля из его онемевших пальцев легко упал на каменный пол, глухо стукнувшись о него и разлетевшись на несколько осколков. Как хрупко дерево становится, когда сгорит почти дотла… Таким же хрупким, как человеческая жизнь…