Inspiration: collection of drabbles

«Знаешь, я был таким идиотом» — неторопливо, выводя каждую буковку на белоснежном листе бумаги, пишет кудрявый парень. В комнате почти темно, лишь тусклый огонёк небольшого светильника, стоящего на столе цвета красного дерева, освещает пустое помещение. Тихо. Кажется, будто кто-либо мог бы даже услышать биение его сердца в этот момент. Странно, но оно билось чересчур быстро, будто это мгновение — момент всей его жизни. Но так ли это? Парень смотрит на несколько уже написанных им строчек на бумаге и хмурится, потом хватает лист и, с силой сжав его в руке, бросает на пол. Возле его кресла лежит уже, наверно, около десятка таких листов, серьезно. Не то, не так, не это стоит писать. Тогда что? Мысли путаются, парень запускает руки в свои небрежно уложенные кудрявые волосы и опускает голову, прикрывает глаза и выдыхает. Нужно попробовать еще раз. «Знаешь, мне так нравилось смотреть, как ты мило сопишь на моей груди, обвивая мой торс своей хрупкой ручонкой. В этот момент ты выглядела такой беззащитной. Мне казалось, что я оберегаю тебя, смотрю на тебя и охраняю твой сон, тогда как ты даже не подозреваешь об этом. Но это иллюзия. Ты очень сильная, смелая, безбашенная. Ты — это молния в моей жизни. Ты можешь постоять за себя, с легкостью решаешь любые проблемы и преодолеваешь трудности. Ты борешься за свое место под солнцем. И знаешь, что я понял? Ты будешь продолжать это делать без меня. » Он останавливается и опускает ручку на стол. То ли он хотел сказать? Короткое письмо, он собирался написать больше, и эта мысль вихрем вертится в кудрявой голове вплоть до момента, когда пальцы снова начинают тянуться к ручке и листку бумаги, небрежно отодвинутому после очередной неудачной попытки. «Я действительно был идиотом, потому что думал, будто нужен тебе. Я чувствовал себя особенным рядом с тобой, чувствовал, как внутри все переворачивается от одной только мысли, что ты — со мной. В своей голове я пел оды нашей духовной связи, ставшей для меня важной и нужной, как воздух. Разве ты этого не заметила? Я считал, что для тебя это тоже важно, что ты дорожишь этой связью не меньше меня. Считал себя твоей опорой, твоей поддержкой, твоим плечом на худой конец. Твоим сокровищем, ценностью, которую ты никогда ни на что другое больше не променяешь. но я ошибся.» Гарри откладывает ручку снова и опускает голову. Глаза щиплет, будто едкий дым хлещет прямо в лицо, однако в тихой комнате никого кроме него больше нет, только он и его собственные мысли, которые так и просятся вырваться на бумагу. Обидно и горько осознавать, что написанное — не выдумка, не попытка написать очередной трогательный рассказ забавы ради. Это — его жизнь, его чувства и его боль, червем выедающая изнутри уже не первый месяц. Говорят, что розовые очки бьются стеклами внутрь — именно так и случилось. Долго же до него доходило, что все это время он строил вокруг себя воздушные замки и жил в иллюзии своей нужности, своей ценности, своей уникальности. Это было важно. Это — одно из немногих вещей, которые держали его на плаву. А теперь Гарри тонет. Нужно сосредоточиться. Он хочет закончить письмо, хочет вывалить в него по максимуму, как будто надеется, что станет легче. А станет ли? Трудно сказать, раньше он никогда такое не пробовал. Снова ручка в руках, снова исписанные кривоватым почерком лист перед глазами и снова попытка сказать то, что нет сил сказать в лицо. «Я больше так не могу. Для меня эта связь была чем-то особенным, чем-то нерушимым, чем-то настолько значимым, что я готов был бороться за нее до конца. Бороться за тебя. С твоими страхами, с твоими печалями, с проблемами на твоем пути. Я хотел проживать с тобой каждый рассвет, хотел вместе с тобой улыбаться и плакать, радоваться успехам и глубоко переживать потери, убеждая тебя в том, что никогда тебя не оставлю. И не смог бы оставить, если бы не… Что? Если бы не моя слабость, а, быть может, это не слабость, а сила. Сила отступить. Сила отойти в сторону, когда нет сил больше сражаться за место под твоими лучами солнца, загороженными теперь другими людьми. Сила признать поражение там, где не хватало мужества поднять белый флаг. Я больше не могу себя мучить иллюзиями, не могу ждать, что все станет как раньше — не станет, мы с тобой оба это знаем. Я любил тебя до Луны и обратно. Любил…» Последнее слово он выводит каллиграфическим почерком, над каждой буквой старается, пусть и знает, что это того не стоит. Прерывается ненадолго, вслушиваясь в тишину и свое мерное дыхание, идущее вразрез с бешеным биением сердца, а затем продолжает. «Будь счастлива и береги себя. Март отпускает зиму, А я тебя. Гарри.» Всё, на большее не хватает слов. Кажется, в голове еще вертится столько всего, но Гарри больше ничего не пишет. Сказал, что хотел, а остальное неважно. Он убирает ручку в сторону, аккуратно складывает листок, но в конверт не прячет — конверта не будет. Будет резная пепельница в виде морской звезды, подаренная ЕЮ зажигалка из антикварной лавки и ярко горящее пламя, в которое превратятся его старания. Языки пламени жадно пожирают письмо, написанное с таким трудом, и весело пляшут в зеленых, влажных от слез глазах стоящего рядом автора. Теперь станет легче. Должно стать. Сейчас пламя затухнет, оставив после себя только горстку пепла, но Гарри знает, что с его чувствами так быстро не выйдет. Знает, что боль не стихнет и мыслями он все равно еще не раз к ней вернется. И пусть многие считают, что не забывать кого-то — это огромная сила, но на самом деле нужно гораздо больше сил, чтобы отпустить. И он это сделает.

***

Гарри открывает глаза и подрывается с постели, будто только что ему приснился страшный сон, оставивший после себя странно горькое послевкусие. Он принимает сидячее положение и аккуратно вытаскивает руку из-под ее головы, бросая на спящую рядом девушку нежный, но немного испуганный взгляд. Она здесь. Его космос всего на расстоянии объятий, но Гарри не спешит укладываться рядом с ней. Напротив, он включает ночник на своей прикроватной тумбочке, ерошит пальцами непослушные кудрявые волосы и осторожно тянется к распластавшимся на подушке мягким девичьим волосам, обычно собранным в высокий тугой хвост. Его прикосновение — ласковое, трепетное, но отстраненное. Такое люди дарят, когда делают это в последний раз. Он тихо выбирается из кровати, беззвучно выходит из комнаты и, отыскав чистый листок бумаги и ручку, садится за стол. Он уже знает, что написать. «Знаешь, мне так нравилось смотреть, как ты мило сопишь на моей груди…»