Боже, дай ей силы все преодолеть, Дай душе бескрылой снова ввысь взлететь. Быстротечны дни, мы наполним их Дыханием последней любви.
— Тише, Настя, тише… Вдох-выдох. Да, правильно, держи язык за зубами, чтобы ничего лишнего не сказать, — сквозь зубы, еле слышно, практически шипя, уговаривала я саму себя, дабы опять не сорваться на крик.— Вспомни что-нибудь хорошее. Например, голосовое герцога. Давай… Отвлекись на что-нибудь. В памяти всплыло первое голосовое сообщение герцога: «Настёна, ты слишком самокритична». Где-то в груди резко потеплело, но это счастье, хоть и совсем мизерное, длилось недолго. — … я на тебя всю жизнь угробила, шалава! Всю молодость на тебя отдала, все деньги на тебя трачу, а ты… А вот это была наглая ложь. Настолько наглая и эгоистичная, что адреналин вскипел в крови. Я понимала, что за свои слова я ещё получу, но молчать в данный момент было выше моих сил. Я рывком открыла дверь, которая до этого не давала возможности жалкому подобию матери попасть в комнату, и — на удивление! — холодным, спокойно-обманчивым голосом спросила: — Странно. Я думала, что все деньги ты тратишь на алкоголь. Или это я бухаю при первом удобном случае?! Под конец голос сорвался на крик. Не хотела я этого. Не хотела. Дура я. Мне же нельзя кричать, а я… Э-э-э-эх… — Да. Такой по-детски уверенный ответ. А главное ведь то, что «да» она произнесла таким тоном, будто это было очевидно. Да и в глазах сверкнула искорка трезвости. Ой, нет. Показалось. — Смешно. Спать лечь не хочешь? — Нет. А вот шкаф твой проверить очень хочу. — Да зачем тебе это?! — Вновь кричу я, прекрасно зная, что будет дальше. Только вопрос: зачем этой женщине выгребать все мои немногочисленные вещи из шкафа, а потом переворачивать всю комнату верх дном, начиная с кровати, а заканчивая разбросом конспектов по комнате? Вот и я знала причин такого пьяного заскока. Зато я знала, что когда будет перевёрнута последняя полка, то в меня полетит ваза. С вазой у меня была взаимная любовь. Она любила лететь в меня, а я любила уворачиваться от неё. И эта любовь длится уже не один год. Что собой представляет эта ваза? Хм… Обыкновенное деревянное изделие, высотой где-то полметра, нарисованы цветочки. Очень тяжёлая. Ваза— свадебный подарок родителей, но если раньше она стояла спокойно на столе, то за последних года три она летала в меня раз пятьсот. И когда снаряд попадал в цель, то бишь в меня, было больно. Попадал он часто. Почему попадал? Потому что увернуться от вазы, стоя в углу и прижиматься к стене от страха, — это не самая лучшая идея. В любом случае, когда-нибудь, да попадёт. Сегодня у меня не было желания уворачиваться от летящего деревянного снаряда. Если честно, то его и раньше никогда не было. Я просто хотела забиться в какой-нибудь тихий уголок и посидеть там тихо-тихо. Я хотела тишины. Разве это так много? — Что бы сказал твой Бог, если бы видел это? — Громко спросила я, заранее зная, что сейчас ваза в меня не полетит. Эта перепалка займёт минут десять. — Что бы сказал твой Бог, если бы Он, — добавляю в голос немного презрения, — существовал? — Он существует! — закричала она, брызжа слюной во все стороны. — Докажи. — Он существует! — вновь закричала она.— Он есть!!! И он покарает тебя за твои грехи! — Меня? А тебя? Кто, а главное когда, покарает тебя за твои грехи?! —выплюнула ответ ей в лицо. «Мамочка» начала подходить ко мне, держа в руках ремень. И откуда только взяла? — Знаешь, если он есть, то когда-нибудь я отвечу, но про его существование узнаю только после смерти. Да и не факт, что узнаю. — Умрешь… Сдохнешь. Тогда и узнаешь, — она плюнула мне в лицо, попав в правый глаз. Я брезгливо поморщилась, быстро вытерла и сказала то, чего не стоило говорить, но моя совесть со мной в доле, а это значит, что никаких проблем нет, верно? — Сдохну я после тебя, мама, — глядя в её серые глаза, говорю ей, — а сдохнешь ты скоро. Печень ведь не стальная. И никто жалеть, никто плакать не будет. — Сдохнешь ты, шалава. И сдохнешь очень скоро. Тварь! Мама, мамочка, мамуля… Нет. Это точно не про неё. Она резко выбросила вперёд кулак, но я успела увернуться. — Шалавы не бывают девственницами, мама. А затем грубо вытолкала её из комнаты, захлопнув дверь перед её пьяной рожей. Теперь можно дать волю слезам. Семья… Это понятие мне незнакомо. Что это такое? Это явно что-то хорошее, доброе, любящее, родное, самое дорогое. Вот прям самое-самое дорогое. У меня этого нет лет с семи. С тех самых пор, как умерла моя бабушка. Вместе с ней окончательно умерла надежда на нормальную жизнь. Нельзя сказать, что раньше все было хорошо. Было как-то проще. Был тот человек, за которого можно было держаться. Сейчас те, кто бы мог помочь, далеко. За десятки, сотни километров. Ни семьи, ни друзей, даже личности как таковой нет. Тряпочная кукла без настоящего, прошлого и будущего. Прошлое? Конечно, чёрт подери, я не права! Прошлое есть. Оно есть у каждого. Только нужно ли оно мне? Нужно ли оно многим из нас? Мне не нужны вспоминая о таком детстве, о такой поганой жизни, о таком сейчас. Хочу другой жизни. Я это исправлю. Осталось прожить чуть больше года в таком режиме. Я все исправлю. Почему не исправить все сейчас? А дело ведь в тринадцатилетнем брате, которому дома намного лучше, чем мне. Его не бьют, его не убивают морально. Его боготворят. В детском доме ему будет только хуже. — Почему же это не заканчивается? — Прошептала я и в ярости ударила кулаком об стенку. — Когда же ты закроешь свой пьяный рот, сука?! — Чуть громче спросила я, но меня никто не услышал — мама начала кричать что-то о том, что такими темпами мы скоро загоним её в могилу, что она меня содержит, что я обязана ей своей жизнью и прочее в духе моей мамочки. Все виноваты, но не она. — Чего молчишь, дрянь? — Заорала она вновь, подходя к двери моей комнаты.— Или сказать нечего?! Многострадальная дверь, наверное, в сотый раз с грохотом открылась, явив на пороге комнаты маму с сигаретой в зубах. — Хватит курить в доме, — закашляла я от запах табака, — воняет. — Что хочу, то и делаю, — заявила она. — Это мой дом. В своём доме командовать будешь. Меня это начало бесить. Я устало прикрыла глаза и плюхнулась на подушку. Чёрт… А почему я это терплю? Может будет лучше, если я свалю на улицу? А ведь верно. Если я свалю на улицу, то скандала можно будет избежать. Есть возможность того, что и отец будет пьяный, но я успею прийти к домой к его приезду. Эх! Повезло мелкому. Уехал в санаторий, а когда вернётся домой, то через неделю опять поедет. Я же говорила, что его любят, да? Ну вот. Придётся сказать это ещё один раз. Они. Его. Любят. Не меня. На мне они срывают свою злость. Я быстро соскочила с кровати, оборвав своим действием поток ругательств, который «выливал» рот одной пьяной женщины. Схватила первый попавшийся свитер, быстро вышла из комнаты и натянула кроссовки. — Куда ты собралась?! — К чёрту на рога, — отвечаю я ей, и, схватив ключи с тумбочки, выхожу из квартиры, громко хлопнув дверью. До приезда папы осталось меньше трёх часов. Этого времени хватит, чтобы успокоиться и привести себя в порядок. Выйдя на улицу, я задумалась: куда идти? В лес не вариант, а по городу скучно. Включила музыку в наушниках на максимум и пошла куда глаза глядят.Нам с тобой казалось,
Что мы будем жить всегда,
И цыганкам разрешали
По руке своей гадать.
Их невнятный шепот
Принимали не всерьёз,
Но из этих предсказаний
Слишком многое сбылось.
Мне семь лет. Несколько месяцев назад умерла моя бабушка. Мне не дали с ней попрощаться. Только сказали, что она улетела в другой мир, что она будет меня навещать. Каждый день я получаю от родителей подарок от «бабушки». Хочу им сказать, чтобы они перестали это делать. Я не маленькая уже. Я понимаю, что её не вернуть, что нет никакого другого мира. Её просто нет. Но я ещё не до конца понимаю, что это значит. Ещё недавно она была, а теперь её нет. Я думаю, что меня тоже когда-нибудь не станет. — Мама, — дергаю я её за рукав кофты, — а меня тоже когда-нибудь не станет? Мама ответить не успела. Вместо неё ответила какая-то бабушка. Она мне не нравится. От неё исходит зло, поэтому я все время стараюсь быть рядом с мамой и не отходить от неё ни на шаг. — Все мы когда-нибудь исчезнем, — сухим голосом сказала она. Она страшнее Бабы Яги. Я сжалась в комок. В том доме мы были ещё минут двадцать. Напоследок страшная бабушка сказала: — До сорока лет, Кариночка. А потом он умрёт. Я не понимала смысл фразы. Только спустя несколько лет смысл фразы, которая почему-то впечаталась в мою память, дошёл до меня: в сорок лет отец должен был умереть. Если её предсказание, конечно, правдиво.Кто сгорел, сражаясь
На непризнанной войне,
Кто воздвиг свой храм из камня,
Но дороги к храму нет.
Кто ловил свет радуг
На стеклянных кораблях,
Кто достиг своей вершины,
Потерявшись в облаках.
Двум смертям не бывать,
От одной не сбежать!
Через два года после смерти бабушки мне подарили собаку. Это был щенок чёрного цвета с милыми висячими ушками, озорной взгляд которого мог заставить улыбаться даже самого неулыбчивого человека. Это было самое доброе существо на всем белом свете. Я проводила с ним все своё свободное время. Мы не отходили друг от друга ни на шаг. Даже спали вместе. Флая любили все. И он любил всех. Это была взаимная любовь. Все было хорошо, но папа невзлюбил его. Каждый раз, когда Флай радостно бежал к нему навстречу, то получал пинок, а если щенок начинал скулить, то получал ещё и второй, временами мог получить третий. А потом папа отравил его. — Ты не хотела выбирать, — сказал он спустя несколько суток после похорон, — ты не хотела выбирать между мной и псиной. И я сделал выбор сам. Хватит выть. Иди чисти картофель, а то встанешь в угол…Сколько звезд
Мы сорвали с небес,
Столько слез
Мы сдержали в себе,
Сколько гроз мы зажгли в темноте,
Но мираж исчез —
Это были блики солнца на воде…
Иногда мы выбирались на природу. Шашлыки, речка (иногда озеро), палатки — все как у нормальных людей. Не было ни криков, ни ссор. После грозы мы прыгали в воду, глубоко вдыхали чуть наэлектризованный воздух, а ночью (это не зависело от наличия дождя) мы смотрели на ночное небо, усыпанное звёздами. Родители показывали мне звезды, говорили их название. Я любила эти дни, хоть и понимала, что это всего лишь небольшая передышка, затишье перед бурей… С возвращением домой все прекрасное, что происходило на природе, забывалось, исчезало, как исчезает блик солнца, который случайно появился на воде.Мы всего лишь свечи
На ветру и на пиру,
Алым воском наслаждаясь,
Продолжает жизнь игру.
Никому не скажет,
Сколько нам подарит дней,
Страх наутро не проснуться
С каждым разом все сильней!
— Ты всегда будешь делать то, что я тебе скажу, — говорит мне папа, дыша перегаром в лицо, — всегда. Ты поняла?! — он снова кричит на меня.— Если я захочу, то однажды, возможно, ты не проснешься утром, — ласково говорит он мне, но почему-то от его слов меня бросает в дрожь.— Твоя жизнь в моих руках, малолетняя дрянь. Все говорится ласковым голосом, но ярость на лице говорит сама за себя. Он схватил меня за запястье и полоснул ножом для разделки мяса. Я вскрикнула от боли, за что получила удар по лицу. В глазах запрыгали чёрные мушки, а ярко-алая кровь капала на пол большими каплями. — Ты — марионетка, а я кукловод, — зло шипит он мне в лицо, — ни одна кукушка в лесу не скажет тебе, сколько тебе осталось жить. Только я могу решать это, доченька. Мне одиннадцать. Я знаю, что папа пьяный. Знаю, что на утро он ничего не вспомнит. Но мне страшно. Мне всегда страшно рядом с ним. Домой я пришла незадолго до папиного прихода. Как и ожидалось — мама спала, свернувшись калачиком на диване. Я тихо к ней подошла, стараясь не разбудить, и аккуратно накрыла её одеялом, сделала телевизор тише, собрала бутылки и, все также тихо, закрыла дверь в комнату. — Повезло, что спит, — пробубнила я себе под нос, заходя на кухню. Разогрела папе ужин, если он, конечно, будет в состоянии его съесть. Мимоходом поставила чайник, чтобы заварить себе чай, но, подумав некоторое время, решила приготовить кофе. Едва ужин был разогрет, в дверь постучали. Громко. Яростно. За всю свою недолгую жизнь я научилась определять состояние отца по стуку в дверь. Если он стучал тихо, то он трезвый, если звонил в дверной звонок, то немного выпил, а если стучит так, как сейчас, то дело дрянь. Я побежала к двери, дрожащими руками повернула ручку и отошла на пару шагов. — Она опять пьяная? — Грубо спросил он, держась рукой за стенку. «Как и ты», — подумала я, закрывая за ним дверь. — Да, — отвечаю я, помогая этому алкашу избавиться от одежды. — Какие оценки? — резко спрашивает он, хватая моё запястье и больно сжимая его. Кажется, будет синяк. — Че… Четыре по физике. За контрольную, — тихо прошептала я. — Сколько?! — взревел он. — Плохо! Я зажмурилась, ожидая удара, но он ещё сильнее сжал моё запястье. Сжал так, что из глаз потекли слёзы. — Неси жрать, — спустя несколько секунд говорит он. Я, не веря своему счастью, бегу на кухню и несу ему ужин. Стою и жду, когда он поест, но…— В угол. — Бросает он мне, а я, кусая костяшки пальцев, медленно иду к «почетному караулу», становлюсь на колени в угол и со всей силы сжимаю зубы на костяшках. — Соли мало! Я не вижу, скорее чувствую и слышу, как он запускает тарелку в стену, и она разбивается на груду осколков, часть которых попадает и на меня, неглубоко царапая кожу. Больше всего пострадала голова, куда попало большое количество осколков. Я тихо застонала. — Заткнись! — Орет он на меня — я затихаю, только слёзы катятся по щекам, смешиваясь с небольшими ручейками крови. Я стою в углу до тех пор, пока не слышу его храп.