Больше, чем имя. История первая

— Я не знаю. Я не знаю очень многого. Мне мешает дверь. — Что? — Дверь у меня в голове. Многое скрыто за дверью, и я не знаю, что это. — Душа, содержащаяся в неволе». Терри Пратчетт

      Рицка с трудом стоит на ногах. Он вложил все силы в короткое заклинание, даже не знает, была ли это действительно атака против брата или молитва неизвестному богу Имени и Связи. Но теперь, когда Сеймей больше не стоит на пути, Рицка чувствует пустоту внутри. Хочется остановиться, положить голову на плечо Соби и отдохнуть. Теперь все. Теперь точно все… будет хорошо. Он все сделал как надо.       Рицка озирается. Бугай Дайчи так и лежит не двигаясь — много мяса на костях никогда не гарантировало выносливости. Юйко на карачках шарит в своих бесчисленных пакетах — интересно, что она там ищет? Ее Система не фонит и не режет слух пронзительной, невыносимо высокой нотой. Она не пытается снова ее развернуть. Решила больше не вмешиваться?! Поняла, что проиграет? Рицка отворачивается от нее, теряя всякий интерес. Сеймей? Рицка не видит брата за живой изгородью, только надеется, что заклинание не нанесло непоправимого ущерба. Не должно же. Скорее всего просто оглушило — так думать намного спокойнее. Но, в любом случае, он вне игры. Нисей? Вот кто еще опасен — сумел подняться. Он, как Соби, никогда не сдается. А где Соби?       Соби совсем рядом. Рицка перехватывает его взгляд, и не может отвести свой. Такого Агацума он давно не видел. Свободный, раскованный, уверенный в себе. Его руки летят навстречу, тормошат, толкают чуть в сторону. Его тело движется в разряженных тенях Системы стремительно, встает на пути отчаянной, но хаотичной атаки Акаме. Поток заклинания похож на комету, щит LOVELESS прикрывает надежно, и ядро запущенной формулы не наносит никакого вреда, но отраженные ошметки обдают запахом железа и гари, обжигают. На секунду Рицка оказывается в центре крематория и смотрит на языки пламени. Только на секунду. Соби сминает Нисея ответным заклинанием, будто он и не человек вовсе, а надоедливый рекламный проспект. Смахивает пот с раскрасневшегося лица. Теперь можно уходить. Они выиграли свое право на будущее. Соби широко улыбается:       — Попробуем открыть и растянуть Систему еще раз? Сейчас должно получиться. У меня такое чувство, что мы с тобой Землю можем перевернуть. Во рту у Рицки все пересохло, поэтому он только молча кивает. Соби прикидывает, в какой стороне запад, словно флюгер поворачивается в направлении Школы Семи Лун, ищет и находит руку, стоящего поодаль подростка. Подносит маленькую ладонь к опаленным губам, после поцелуя отпускает, дотягивается до растрепанных волос, перебирает черные кудри по волоску, снимая и впитывая всполохи. Прикрывает глаза, сосредотачивается, и Система тянется глубоким коридором между измерениями, туман и ватная тишина начинают окутывать их, отсекая причитания Дайчи и злобную ругань бегущей из дома подмоги. Поздно. Еще несколько мгновений и непроницаемая стена параллельного пространства отделит их от Сейя и его компании. Но Рицке тревожно. Что-то его пугает, что-то идет не так, однако он не может уловить, откуда наползает страх. Вдруг Соби вздрагивает, потом еще и снова. Рицка делает быстрый шаг вперед, еле успевает подхватить. Кое-как удерживает, пытаясь не дать упасть. В глазах у Соби удивление, а Рицка коченеет от ужаса. Надо что-то срочно предпринять:       — Соби, — требовательно зовет он, заставляя Агацума сконцентрироваться на своем голосе, — Ты меня слышишь? — по движению зрачков понимает, что Со еще слышит, но сознание его начинает постепенно отключаться. Рицка дергает ворот худи на себя, почти кричит: — У нас получится. Все получится. Уводи нас отсюда! Куда хочешь, но уводи! —  напряженно ждет, пока Боец кивнет в ответ. — Это приказ!       — Да, Рицка.        В его глазах появляется злое выражение. Рот кривит гримаса сдержанного презрения, — он сильнее своей слабости — от сдвинутых к переносице бровей бежит глубокая поперечная морщина. Соби входит в раж, и воздух вокруг них начинает искриться и трещать, лопается перетянутая кожа. Шаг в туман и еще один — из тумана к маленькому двухэтажному домику под железнодорожным мостом. Безмятежность, сакура, нежное небо над. Солнце в зените, день даже для начала декабря жаркий и погожий. Соби тяжело оседает на траву. У Рицки на рубашке расползаются пятна крови, на руках тоже кровь. Соби опускает взгляд себе на живот. И там кровь. Откуда? Сам он не чувствует боли, но ему зябко и как-то неловко за то, что все так бездарно закончится:       — Тебе надо вернуться к Минами, — руки бессильно разъезжаются в стороны и Соби растягивается на травяном ковре. — Они не сразу сообразят, куда я тебя перенес, но начнут искать и найдут. Один ты не справишься, — говорить становится тяжело, не хватает воздуха.       — Ты сам, как целая школа. Рицка опускается рядом, делает вид, что уверенно берет руку Соби в свою, а сам старается унять панику. Настраивается — Жертва на то и Жертва, чтобы отдавать часть себя в обмен на здоровье своего Бойца. Третий раз за сутки, хватит ли сил? Семь Лун учат не использовать силу часто, не расходовать бездумно. Быть бережливым, делать долгие паузы между. Но сейчас нельзя, сейчас пауза — смерть. Рицка подсовывает свою руку Соби под спину — липко, горячо, одна невыносимая боль на двоих. Аояги давится ей, замолкает на мгновение, чтобы заставить дурноту отступить, потом продолжает: —  Как они нас найдут, Соби? По метке, — косится на росчерки BELOVED под кадыком, глубоко вздохнув, продолжает:  — На все надо время. На поиски и на то, чтобы поставить тебя на ноги. Спорим, я успею быстрее? — что будет с ними, если он не успеет, думать не хочется. Надо успеть. — Сей с Акаме тоже заняты поправкой здоровья, им не до поисков, а кроме них никто искать не сможет. Так ведь? — Рицка набирает в легкие больше воздуха и, подражая столько раз слышанным за учебный год интонациям, говорит: — Надеюсь, что сутки-двое у нас есть — почти каникулы. Сейчас подлатаю тебя — и порядок, — но дрогнувший голос выдает его неуверенность с головой. Стушевавшись, он плотно сжимает губы и начинает задумчиво тереть переносицу. Так хорошо знакомый Соби тик делает его мальчишку до смешного похожим на Рицу. Соби не может не улыбнуться. Как жаль, что сейчас это единственное, что он может:       — Я что-то не учел, Рицка, что-то пошло не так, но я не почувствовал угрозы. Прости…— получается слишком тихо и неразборчиво, надо бы повторить, но у Соби кончаются силы, и в уголках рта начинает пениться красное.       — Она выстрелила, Соби! Она стреляла из гребанного пистолета! Она свернула Систему, чтобы ты перестал обращать на нее внимание. А я решил, что она не станет вмешиваться. Отвернулся и забыл. Моя вина. Больше не ошибусь. Буду всегда прикрывать. А сейчас молчи, хорошо? Не теряй силы зря. Не больно? Отлично, процесс пошел. Рицка кладет одну руку Бойцу на живот — пуля прошла на вылет, другой нащупывает входное отверстие на спине, ведет ладонь чуть выше — еще одно; и третье — под самой лопаткой. Рук на все не хватает. Решает зажать то, которое рядом с сердцем. Надеется, что нет принципиальной разницы между загнившими струпьями от бича и огнестрелом. Ждет. Нет ни покалывания в пальцах, ни свечения, ни взаимодействия. Раны не затягиваются, нити Связи безжизненно повисают, Соби слабеет на глазах. Неужели те приемы, которые он так старательно заучивал, больше не срабатывают? Но Связь еще есть, Рицка продолжает принимать на себя чужую боль, однако чувствует, что жизнь уходит из дорогого ему человека с каждой каплей потерянной крови. Хуже всего то, что начинает казаться, что его действия приносят только вред. Соби не восстанавливает силы, наоборот, с каждой минутой ему становиться все хуже. Но такого просто не может быть! Рицка не понимает, что происходит. Сейчас, когда время на вес золота, что он делает не так? Аояги отнимает ладони от Соби, лихорадочно трет ими о свою рубашку, словно это как-то должно помочь, пытается усилить Связь — это получается и даже легче, чем он думал, но только сила Жертвы течет сквозь, не задерживаясь, словно больше не видит Соби, словно тот вычеркнут неведомой рукой из пространства и времени соулмейта. — Эй! Эй! Не вздумай отключаться! — язык заплетается, в носу свербит, но Рицка пересиливает себя. Проводит рукой по ставшему ледяным лбу Соби, разглаживает глубоко залегшую морщину. — Не вздумай меня снова бросать. Я тебя вытащу! Что-то подсказывает Рицке, что он действительно может это сделать. Что умение запрятано внутри него, в глубинах его памяти. Табуировано. И если он не отменит табу, то Соби умрет прямо у него на руках.       Чувства и разум Аояги работают на пределе возможностей, от чрезмерной нагрузкой вся нервная система может вот-вот взорваться или отключиться.       Сначала в голове звучат слова Минами: — «Не надо бояться своих воспоминаний». Его первый урок. Надо дать им течь свободно, позволить вернуться.       Рицка заставляет себя вспоминать. Ему десять. Он на границе света и тени, он видит нити, они соединяют его со всем и со всеми, с видимым и невидимым, с материей и ее изнанкой. Он помнит, что мама от этого в ужасе, что отец просит Сеймея приглядеть за ним, что договаривается с Рицу о каком-то эксперименте. Но все неясно. Словно и мама, и папа, и брат — это всего лишь фон, плоская картинка. А в голове звенят Связи. Каждая на свой манер. Каждая говорит тысячью бубенцов. Он почти понимает, о чем. Почти не считается. Надо понять.       Рицка заставляет себя пойти в воспоминания дальше, чувствует, как ступни медленно погружаются в вязкую жидкость, кисло-сладкий запах ударяет в голову. Он не может пошевелиться — не важно. Не может дышать — он заставляет себя это сделать. Не может думать. Слабак. Может и должен.       «Почему я забыл?» Нет, не об этом сейчас надо думать. Просто вспоминать, что именно он забыл, а не разбираться с «почему». Дальше.       Осколки стекла разбросаны повсюду, — непонятно во сне или наяву, в реальности или на ее обратной стороне — нечто черно-ртутное с интересом наблюдает, как кровь смешивается с тенями в воздухе, меняет цвет и капает на разбитое зеркало. Рицка не обращает внимание. Дальше. Шепот бьется где-то на самой границе сознания, пугает. Нельзя бояться. Дальше. Клубящиеся протуберанцы, гипнотические голоса, словно сама изнанка говорит с ним: «Ты наша Универсальная Жертва — можешь делать из боли все что пожелаешь. Боль — твое оружие. Чем больше ты ее впитаешь, тем сильнее станешь. В этом мире много боли, ее всегда можно получить. Это ресурс. Нам нужна власть — тебе нужна боль. Мы созданы друг для друга». Да, именно так. Они говорили ему про боль. Кто и когда — об этом он подумает позже. А сейчас он точно знает, что вспомнил нужное. Соби — сгусток боли, а он — Универсальная Жертва, может приручить ее, может ей управлять. Просто забыл как.        Рицка сосредотачивается. Теперь надо выстроить разрозненные воспоминания в систему. Не в ту, которую открывают, а в ту, которую применяют.       «Нити Связи, они шли от меня ко всему, соединяли меня со всем и со всеми. Систему можно открыть везде по ходу нитей Связи. В реальности и за ее пределами. Раньше, до того, как я все забыл, я мог проходить по Связи на обратную сторону вещей и снов. Теперь мне надо пройти на изнанку нашей с Соби Связи. Я ничего не могу сделать здесь, но, возможно, смогу все исправить там. Но как туда попасть? Меня не тренировали это делать. Тренировки… точно, на тренировках Нагиса хотела, чтобы я смотрел ей в глаза, говорила, что глаза — это ключ к силе Имени. Говорила, глаза — это вход. А что, если это в прямом смысле вход? Вход на изнанку. Надо пробовать. Ничего другого не остается».       — Соби! Слушай, Соби. Будет больно, я знаю, это будет больно. Но ты умеешь договариваться с болью. Мне будет нужна вся твоя боль. Но все получится. Вот увидишь! Все будет хорошо. Я смогу все исправить, если ты откроешься мне навстречу. Как в парке! Посмотри на меня, пожалуйста. Посмотри так, как тогда, помнишь? Я больше не отведу взгляд. Давай, Соби, давай! Не сопротивляйся! Ты так нужен мне, глупый Соби! Открой глаза!       Не переставая говорить ни на секунду, Рицка упирается лбом в кромку грязно-серых волос, мажет ресницами по векам и ловит ускользающий взгляд Агацума. Его зрачки расширяются настолько, что склеры не видно за сиреневым полем. Надо торопиться. Рицка смотрит теперь не в глаза, а за глаза, внутрь, нащупывает легкие, сердце, узор боли... подстраивает дыхание под нужный ритм и с чувством произносит простые формулы Связи:       — Доверься мне, Соби. Я люблю тебя, Соби. Как только я снова сожму твою руку, постарайся произнести заклинание, первое, что придет тебе на ум. Обещаешь?       Переносицу согревает прерывистое:       — Да, Рицка.       Рицка погружает взгляд в лихорадочно блестящие глаза и начинает считать. Его ли сердце, или сердце Агацума надтреснутым колоколом бьется в голове, он не знает. Раз, два, три. Словно комья земли о крышку гроба. Становится невыносимо, и Рицка сжимает запястье. Пора. — Я всегда буду с тобой, Рицка. Я люблю тебя.       Это последнее, что младший Аояги четко слышит в этом мире. Реальность из цветной становится темно-синей, потом — чернильной, холодной, словно он перемещается в эпицентр затмения. Стекло глаз идет трещиной, лопается под нажимом, и Рицка входит на изнанку Системы, как острый нож — по пути наименьшего сопротивления. Перед ним возникает осенний парк. Цвета вокруг приглушены, как воспоминания, светлые, почти белые. Пахнет прелыми листьями и землей. Это то самое место, где все у них началось. Рицка стоит на границе тени и света, и чувствует себя в забытом сне. Если это дежавю, то там, где-то там, его должен ждать Соби. Рицка бежит. Никого, только белая трава шуршит под ногами.       Что дальше? «Ты можешь ходить через нити на обратную сторону мира, находить там прошлое, приносить найденное в реальность». Откуда этот шелест в его голове? Неважно. Он должен не принести, а изменить. Рицка делает несколько нерешительных шагов — такое ощущение, что идет по живому. Пространство вибрирует под ним и поглощает звуки. Белая тишина превращает его в комок нервов, вытянутых из детских страхов. Чужая боль хлещет по телу огненной веткой. Рицка чувствует боль повсюду, она течет в его венах, кружит голову, растягивается от виска к виску, обрушивается тысячью песчаных бурь. В голове всплывает слово, потом образ. От него Рицку коробит, но он понимает, что именно так себя и чувствует: как пес, который алчет крови. Он теряется в этих чувствах, начинает терять себя, превращаясь во что-то нечеловеческое, аморфное, жадное.       Его тело преображает охотничий азарт, оно начинает жить своей собственной жизнью. Словно хищник, берет свежий след боли, требует ринуться по нему вперед. Рицка позволяет телу вести, очень скоро оказывается перед чем-то, похожим на выжженный кислотой холст, по краям которого пенится и стекает розовая масса. Рицка накладывает руку и ведет ими, обтирая пену, охлаждая раскаленную поверхность, очищая и успокаивая дрожащее на пределе сил пространство. Он впитал в себя болевой шок, а что дальше?       Слух, осязание и обоняние меняются местами. Звуки, которые он слышит, похожи на пятна, проступающие на стерильной ткани. Сначала невнятные, потом занимающее все больше и больше места, в конце заполняющие собой все. Звуки сливаются в один, он вибрирует на одной частоте, а потом из него рождается смысл. Кто-то говорит с ним. Красивый молодой голос зовет по имени. Но Имени он не понимает. Зато голос знаком. Это голос его пары. В этом нет никаких сомнений. Это понятно по тому, как крутит солнечное сплетение, и как моментально отзывается эхом сердце.       Рицка разворачивается на звук. В четырех шагах от него стоит невысокий несуразный подросток. Да это же он сам, почти два года назад. Но пока Аояги всматривается, образ дрожит, теряет четкие очертания, неуловимо меняется, подобно облаку в майском небе, и вот уже перед ним Соби:       — Я ждал тебя! — голос вкрадчиво звучит у самого уха, и сквозняком касается шеи. Жутко.       — Соби?       Мгновение, и черты Агацума стираются, теряют форму, превращаются в переплетение цветных многомерных нитей, запутанных и перекрученных между собой, из них на Рицку смотрит опять он сам, как из глубины зеркала.       — Я не думаю, что я Соби, но если тебе так удобнее…       — Что? Кто ты?       — У меня пока нет Имени.       — Имени? Ты Боец? Или тоже Жертва?       — Ни то и ни другое. Скорее, я и то, и другое. Универсальное.       — Но что ты делаешь на изнанке?       — Жду. Я всегда был тут. На всякий случай. Если Чистая Пара снова решит соединиться. Если в первой цепи реальности что-то пойдет не так. Если Универсальная Жертва придет, чтобы все починить.       Разряженный воздух наполняет сильное свечение, глазам больно. Рицка прикрывает их руками, говорит:       — Сейчас как раз все идет не так. А я не знаю, как починить.       — Не правда. Знание у тебя в крови! Иначе не пришел бы на зов Имени. Иначе не мог бы ходить на обратную сторону. Ты знаешь. Ты пришел сделать все, как надо.       — Ты хотел сказать, как было?       — Нет. Невозможно, как было. То, что сюда попало извне, изменило суть Связи. Как было, больше никогда не будет. Надо по-новому.       — Не понимаю.       — Это не проблема. Понимать — не главное. Главное — чувствовать. Проблема в том, что у тебя всего пятнадцать минут вашего времени. Потом изнанка возьмет тебя, сделает своей частью, и ты не сможешь вернуться. Ни ты, ни тот, кого ты называешь Соби. Готов?       — Нет! Не готов. Мне надо понять. Почему у меня не получилось все исправить там, с другой стороны?       — Хорошо. Но ты теряешь время. Смотри назад.       Рицка поворачивается всем корпусом и видит черно-белое переплетение изломанных линий. Объемный, многомерный рисунок сам меняет местами верх и низ, право и лево, передний его план уходит назад, изнутри возникают и занимают центральное место новые углы и узлы, более сложные, более симметричные. Перед глазами Рицки пульсирует непрекращающееся движение черного и белого. Впитывает в себя свет и цвет, как черная дыра, выплевывая боль во вне. Паразитирует на Связи.       — Видишь? Оно стирает твою реальность. Заменяет своей. Универсальная Жертва не работает, когда такая Метка ставится на изнанку Связи. Метка переписывает. Просто так не вылечить. Надо переписать поверх.       — Но как? Я не понимаю! Помоги!       — Самое простое — разорвать линии, вплести цвет. Обратный процесс. Преврати боль в цвет. Цвет заполнит, изменит, сделает новое движение, восстановит поврежденную цепь. Давай!       — Эй-йей. Что значит «давай»! Я не понял ни слова! Какие цвета! Куда наносить!       —  На изнанке новое творится как картина. Здесь нет биомассы. Здесь есть нервная энергия, волны и частицы. Твори.       — Я так не умею, я другой! Надо придумать что-то еще.       — Некогда. Имя позвало тебя спасти второго, и ты пришел. Имени, чтобы оно проявилось, нужны вы оба. Перестань думать. Просто создай из боли цвета. Все цвета, — Рицка закрывает глаза и вспоминает палитры, разбросанные у Соби по всей студии. Это не трудно. Это он может.— Получилось? Наложи цвета на черные линии Метки. Доверься своим инстинктам. Оранжевый? Такой оттенок или посветлее? Еще. Другой цвет. Одного мало. Надо создать обратное движение. Да, если нанести белила, это ее ослабит. Больше, теперь почти ничего не осталось от черного. Теперь — это грязный мрамор. Добавляешь красный и коричневый, красиво, как стена. Золотой — хорошо. Ничего, пусть течет, не останавливайся! По центру немного синего, фиолетового и сизого, левее и выше, хорошо, и не переживай, со временем все встанет на свои места, главное сейчас — задать правильную основу, убрать метку — она не та, она не ваша! Не идеально, но я потом поправлю. Все. Иди дальше. Связь выведена из строя еще в двух местах.       Во второй зоне поражения Рицка уже не мешкает. Боль Соби шало стучит в голове. Рицка становится жаден до боли, хочет больше. Ему мало. Он хочет ее пить, она нужна ему, как вода умирающему от жажды. В этот самый момент на глаза ложится суровая кисея, стылая и отрезвляющая. Секунду перед глазами пелена и пепел, потом повязка исчезает, как будто ее и не было. Вместе с ней исчезает и жажда.       Рицка оглядывается — жажда доводит его до последней смертельной раны. Однако время на исходе.       — Ты не можешь здесь больше задержаться. Я буду считать и когда скажу «пятьдесят», ты уйдешь. Раз…       Больше никто не говорил ему, что делать. Под стучащий в голове отсчет Аояги вспоминает бабочек — их Соби рисовал сотнями. Они были повсюду. Рицка широкой основой набрасывает цвет морской волны, разливает индиго, ладонью по всей длине ведет васильковым. Сорок девять. Пятьдесят.       Резкий высокий звук, и его выбрасывает во внешний мир. Вместо палитры цветов он видит расширенные зрачки Соби, проводит рукой по его лбу, стирая крупные капли пота, кажется, что пальцы оставляют на бледной коже широкий синий след.       — Все, Соби, теперь надо поспать, все будет хорошо!       Чувствует, как расслабляются мышцы лица, как закрываются глаза, и слышит, как через некоторое время рваное дыхание Соби становится ритмичным, хоть и не глубоким. Рицка приваливается спиной к шершавому бугристому стволу. Неудобно, но у него хватает сил только на то, чтобы приподнять голову Соби и положить себе на колени. Надо заснуть, сон снимет усталость. Надо, но Рицку не отпускает беспокойство. Что если он сделал недостаточно? Что если Соби не сумеет восстановиться? Что если все, что он видел — это его больные иллюзии? Что если их все-таки найдут до того, как Соби восстановится?       Рицка выныривает из водоворота тревожных вопросов, только через несколько часов, когда солнце уже низко висит над горизонтом. Дрожит всем телом то ли от напряжения, то ли от холода. Трогает Соби за плечо, легонько хлопает по щеке — тот не реагирует — наклоняется, нащупывает губами пульсирующую венку на виске. Жив. Но холодный. Они слишком легко одеты. Рицка смотрит в сторону дома, который не выглядит заброшенным, но есть в нем что-то неуловимое, позволяющее безошибочно определить, что в нем уже давно никто не живет. Одно из двух: или перебираться внутрь, или принести под сакуру одеяла, спальники, короче все, что там найдется подходящего. Что-то же должно найтись.       Рицка оглядывается. Под голову Соби положить нечего. Он стаскивает с себя рубашку, комкает, подсовывает под затылок вместо своих коленок. С трудом поднимается на ватных, негнущихся ногах и ковыляет к ближайшей, кажется, задней двери, морщась и пошатываясь. Проржавевшие шурупы хлипкой задвижки выпадают от первого же удара плечом. Дверь распахивается настежь. Вот и хорошо. Рицка заходит в темное помещение и первое что бросается ему в глаза — висящая на вешалке теплая кофта. ***       Соби пытается пошевелиться. И не может. Он практически уверен, что ему опять пять и он сидит в шкафу и дрожит от страха. Сейчас приоткроет дверцу и увидит маму, безумно красивую, пахнущую ванилью и молоком. Ее васильковые с крапинками меди глаза посмотрят ему прямо в сердце, она улыбнется в последний раз, ее губы задрожат от напряжения, и он прочтет по ним «я тебя люблю», прежде чем что-то нездешнее, чернильно-ртутное набросится на нее. Второй раз Соби этого не переживет. Нельзя, чтобы все повторилось. Надо позвать на помощь… Рицку? Да! Если позвать Рицку, то все будет хорошо. Соби пытается открыть глаза, но простое мышечное усилие совершенно недоступно — веки не слушаются. Из горла не выходит ни одного звука. Соби приказывает себе разжать зубы и позвать. ***       Рицка выходит из дома, нагруженный одеялами. Видит, как Соби хрипит и шарит руками по земле, впивается ногтями в грунт и траву. Одеяла выпадают из рук, Рицка бросается вперед, падает рядом на колени, наклоняется к самым губам, пытаясь понять:       — Что, Соби? Я здесь! Что не так?       — Х-х-хы, Хы-ы-ц-ка.       — Я просто зашел в дом. Надо согреться. Сейчас, Соби!       — Хы-ц-ка, — челюсти наконец размыкаются, беспокойство постепенно сходит на нет. — Рицка…       Рицка отползает за одеялами.       — Вот так, — накрывает Соби сверху, подтыкает края, сам опять устраивается, как в прошлый раз, укрывается почти с головой:       — Сейчас я тебя согрею, все хорошо, сейчас все будет хорошо, — он наклоняется, набирает в легкие воздуха, с силой выдыхает ртом в одеяло, потом еще и опять, и снова, сопит, краснеет и продолжает выдыхать в пахнущую пылью шерсть, словно делая искусственное дыхание. До тех пор пока Соби не открывает глаза.       — Привет, — шепчет Рицка. — Дела еще не очень, да? Надо еще полежать чуток, теперь будет тепло. А потом переберемся в дом.       Теплые губы, теплое дыхание, теплый взгляд, теплые слова снова уносят Соби в забытье. На этот раз он дышит глубоко и жадно.       Его будит поезд, прогрохотавший по мосту на скорости за двести и опутавший ночь яркой световой лентой. Скорый оставляет за собой запах машинного масла и порыв горячего ветра. Соби смотрит прямо в небо. Светлое, озаренное по краю приглушенным адским пламенем ближайшего города. Справа небо заслоняет острый угол подбородка, на самом острие — мутная капля. Рицка сопит во сне. Соби двигает плечом, пытается вскинуть руку — вытереть слюну, но движение отдается прострелом в позвоночнике. Агацума замирает, не решаясь вздохнуть. Если от одного движения так паршиво, то что же будет, когда придется вставать?       Но это движения будит Рицку, он моргает, проводит пятерней по губам, смотря на Соби со сна удивленными глазами, но в них быстро появляется понимание происходящего:       — И снова привет! — Перемазанное кровью, землей и еще бог знает чем лицо становится подвижным, брови летят вверх, уголки губ дергаются, сдерживая радость. — Уже можешь двигаться?       Соби собирается с духом, чтобы ответить. Голос звучит глухо, как чужой:       — Скорее да, чем нет. Но буду похож на проржавевшую груду железа. Со скрежетом и скрипом.       — Давай посадим тебя, и я попробую сделать одну штуку — прочитал про нее. Должно сработать. Хорошо? А потом доберемся до дома.       Соби тянет носом резкий, едкий и приторно-тяжелый запах пота и крови, плотно висящий в воздухе:       — И до душа.       — Какой тебе душ. Ванна. Там ведь есть ванна?       Соби кивает и оба грустно усмехаются. Рицка знает, что у него может не хватить опыта и силы, для той штуки, которую он задумал, чувствует, что сам находится на грани обморока, но не на этом сейчас надо сконцентрироваться. Он начинает с того, что встает перед Соби на корточки и просит ухватиться за подставленную шею.       — Ну, — глубокий вдох, — поехали.       Рывком отрывает плечи Соби от земли — живот сводит, в глазах темнеет, и от напряжения он больно, до крови, прикусывает губу. Соби старается помочь, но тело ведет себя как парализованное, тянет вниз, не слушается. Рицке все-таки удается его посадить. Соби разжимает руки, они тут же падают безвольно вдоль боков. Вся воля Агацума направлена на то, чтобы не начать заваливаться. «Он слишком слаб, чтобы сидеть без опоры, — слишком поздно понимает Рицка, — надо дотащить его до дома». Он так быстро, как может, перелезает Соби за спину, стараясь не отдавить рук и ног, подхватывает под подмышки, волоком тянет к ближайшей стене. Благо тут и шести метров нет. Хочет сделать бережно, но рад, что хоть как-то и хоть что-то получается, смаргивает набежавшие на глаза непрошеные слезы. Еще пара усилий, и они оба уже сидят, привалившись к стене, надсадно пыхтя. Соби еле держится, хоть и не показывает вида.       — Хочешь расскажу, какой ты изнутри, — Рицка говорит первое, что приходит в голову. В ответ встречает удивленный и непонимающий взгляд. Ну и пусть. Зато Соби отвлекся, разжал зубы. Рицка продолжает скороговоркой, — У системы, оказывается, есть изнанка. Я тебе потом объясню. Тебе понравится. А пока просто поверь. Так вот, если смотреть на тебя с изнанки — ты светишься. Твоя Система с другой стороны похожа на сад или на парк. Очень красиво. Ты сам очень красивый. Похож на эльфа. Или на ангела. И я там внутри тебя рисовал, как заправский художник. Оставил у тебя внутри три автографа.       Голос Рицки держит внимание Соби в напряжении и не дает отключаться. Агацума слушает и перестает обращать внимание на прострелы в позвоночнике, на боль, которая колючей проволокой впивается в сознание.       — Тебе не кажется, что Метка, та, что все хотят иметь — это как тавро. Я не хочу, чтобы у нас была метка, Со. Я не хочу быть собственностью. Сам посуди, разве можно поставить тавро на эльфа? А на ангела? А связь! Вот ты подумай только. В Семи Лунах только и разговоров о субординации в паре и Связи. Я что, должен приковать тебя якорной цепью? Да пошли они все. Как ты себе представляешь цепного ангела, а Соби?       Соби не представляет. Но слова успокаивают боль. Агацума закрывает глаза.       — Сейчас попробую на тебе одно упражнение.       Соби чувствует, как теплые ладони Рицки находят его собственные, как Рицка переплетает его пальцы со своими, ждет, пока начинает покалывать, отпускает, осторожно перехватывает запястья, переходит по предплечьям вверх, потом пробегает пальцами по ключицам, по шраму, по кадыку, дотягивается до лопаток. Пальцы светятся изнутри, а от прикосновений бьет током все сильнее и сильнее. Соби охает и открывает глаза. Тело начинает реагировать, тихо вздрагивать, дышать становится легче, Жертва делает свою работу, а организм Бойца уверенно идет на поправку. Давно придуманное упражнение по укреплению связи только для Рицки и в новинку, но сам Агацума, хоть и знает его с детства, не припоминает, чтобы хоть раз делал его так последовательно — всегда получалось отрывочно, украдкой, по-обстоятельствам. Зря.       — Спасибо, Рицка!       — Было бы за что, перестань. Ожил? — Аояги довольно и облегченно улыбается, но праздновать еще рано. — А теперь до двери наперегонки…       Соби с шумом выдыхает, но смеяться пока не получается. Налегает рукой на стену, как на дополнительную опору, а Рицка очередным рывком старается поднять свой бесценный груз с земли. Соби напрягает ноги, медленно выпрямляется. Через минуту они уже стоят, поддерживая друг друга, пошатываясь и стараясь не кувыркнуться назад.       Сделать первый шаг — еще одно испытание. Перехватив Соби за пояс, Рицка переносит вес тела вперед, вовлекая Агацума в движение, чувствуя, как тот теряет равновесие, как неуклюже и судорожно выбрасывает вперед ногу, как хватает воздух ртом, как с хрипом выпускает его обратно. Следующий шаг дается легче. У самой двери они двигаются почти как нормальные, но очень усталые люди.       — Все, — Рицка облегченно сползает вниз по побеленной стене, Соби остается стоять, переводя дух. Справа — лестница, перед ними — недлинный, но широкий коридор, отделанный стилизованными деревянными рамами и васи. По коридору налево — туалет, душ, ванна, кухня, холл. По коридору прямо — стеклянная парадная дверь с мозаичным развесистым деревом посередине. Сквозь стекло проникает анемичный утренний свет, ложится на пол сизым квадратом с примесью розового. Все как в детстве. Ничего не изменилось.       — Давай, три минуты передохнем — и в ванную, тут осталось всего ничего, — Соби показывает рукой вдоль коридора.       — Откуда знаешь?       — Жил здесь до трех лет. До сих пор иногда приезжаю. Стараюсь, чтобы дом не развалился. По пути включим напольное отопление и поставим воду на нагрев. Котел хороший. Минут через десять можно будет мыться.