Представьте себе такую картину: стол на двоих, задрапированный в загадочный полумрак, и друг напротив друга сидят мужчина и женщина. Казалось бы, перед нами идеальная обстановка для романтического свидания, однако романтики между этими людьми — впрочем, людьми ли?.. — нет и в помине, тогда как страха, и недоверия, и напряжения, ввинчивающегося в висок, словно штопор в пробку, — в избытке.
Даже представить страшно, что именно произойдёт, если кто-то из них в итоге не выдержит, и всё невысказанное, старательно сдерживаемое — из осторожности, или из представлений о приличиях, или по каким-то иным соображениям — всё же прорвётся наружу, брызжа жемчужной искрящейся пеной...
Кто они, эти двое? Первым ваш взгляд наверняка метнётся к мужчине: спутница на его фоне совсем теряется. Да и как тут не потеряться, сидя напротив самого настоящего данмера – тёмного эльфа родом из присыпанного пеплом Морровинда?
Художник, взявшийся рисовать его портрет, мог бы вволю поиграть на контрастах: серая кожа, красные глаза, яркие рыжие волосы, выстриженные петушиным гребнем; тяжёлые складки сапфирово-синего плаща и золотая эмаль костяного наплечника, перстни на длинных татуированных пальцах… Красив ли он? Да кто их, этих тамриэльских эльфов, вообще разберёт! У этого – черты лица резкие, губы – узкие, взгляд – тяжёлый и тёмный, а по правой стороне лица, от лба и до самого подбородка, змеится свежий багровый шрам… чудо, что такая рана не лишила его глаза!
Да, он умеет привлечь внимание: может, и не красив, но эффектен; не старый, но и “молодым” назвать его не получается — судя по тёмным кругам под глазами, в последний раз ему удавалось выспаться где-то пару столетий назад. А вот его не-совсем-собеседнице по первому взгляду не дашь больше шестнадцати — хотя, приглядевшись, всё-таки замечаешь, что на самом деле она куда старше; миленькая, круглолицая и кудрявая, а больше сказать о ней, в общем-то, нечего.
Что же свело этих двоих на сегодняшней сцене? Мужчина молчит, невозмутимый, точно кусок гранита; женщина – нервно, нетерпеливо ёрзает на стуле и всё-таки не выдерживает.
– Теперь, когда вы мне верите, мутсэра... – тянет она, чуть заметно картавя, – может быть, вы хотите о чём-то меня спросить?
Мужчина по-птичьи склоняет голову к правому плечу, пару мгновений глядит на спутницу пристально-бессловесно — так, что она отводит глаза и снова начинает ёрзать, — и всё-таки спрашивает:
– Мутсэра, что было бы, если б моя семья...
Он осекается, вскидывает правую руку, словно пытаясь помочь себе подобрать правильные слова, однако женщина, кажется, и без того прекрасно его понимает. Она открывает рот, порываясь что-то сказать… И тут всё неожиданно пропадает, — и тонущий в полумраке стол, и двое, ведущие этот несвязно-загадочный разговор, — и мир заполняет безбрежное синее море.
По этому морю плывут, вовлечённые в отчаянную погоню, два корабля — и выглядят они, обобщённо-безликие, так, словно бы их нарисовал художник пусть и умелый, но очень смутно представляющий себе то, как корабли должны быть устроены.
На корабле-охотнике с шумом складывает подзорную трубу капитан, по виду — брат-близнец того тёмного эльфа, что спрашивал о своей семье: высокий, такой же рыжий... может быть, чуть моложе того, первого, но в остальном — почти полная его копия; только вот шрам не пересекает правую половину его лица — зато правый глаз скрыт за чёрной повязкой.
– Зарядить пушки книппелями! – отдаёт он приказ, а следом — командует абордажной команде готовиться к бою.
Впрочем, ни завершения этой погони, ни абордажа увидеть нам не суждено: мир снова стремительно тонет в густом полумраке, и из него проступают всё тот же стол на двоих и разместившиеся за этим столом мужчина и женщина.
– Как так вышло? – спрашивает, подавшись вперёд, мужчина; красные глаза его загораются болезненным любопытством.
– Однажды леди Эланда Релви отправилась в путешествие по югу Сиродиила. За день до того, как она покинула славный город Анвил, к храму Дибеллы подбросили данмерского младенца. Там же, при местном приюте, этот ребёнок и вырос, – поясняет, накручивая на пальцы колечки русых кудряшек, женщина; с каждой фразой она говорит всё увереннее и твёрже: испуг в её голосе и во взгляде со временем подменяется игривой насмешливостью. – Анвил – не самое плохое место, чтобы провести детство, мутсэра: вкусные яблоки, живописные виды, многоголосый порт… Да, растя в Анвиле, трудно не влюбиться в море!
Двое глядят друг на друга пристально, изучающе — и впервые за всю эту встречу первым глаза отводит мужчина-эльф. Он усмехается, чуть качнув головой, и спрашивает негромко:
– А что произошло с глазом?
– Щепа от неудачного столкновения палубы и ядра, – разводит руками женщина.
– У судьбы… – эльф осекается, хмыкает и продолжает беззлобно: – У вас очень своеобразное чувство юмора, мутсэра.
– Что ж, я предпочту считать это комплиментом… Вы хотите узнать и увидеть что-то ещё, мутсэра Индри?
Мутсэра Индри вздыхает, рассеянно массирует переносицу и называет одно короткое слово — имя? — “Неласа”. Впрочем, его собеседнице этого в очередной раз оказывается достаточно: она открывает рот, и в то же мгновение стол и персоны, за этим столом сидящие, растворяются в бело-розовой дымке цветущего сада.
Индри-двойник — счастливый, и отдохнувший, и без намёка на шрам — гуляет по этому саду под руку с какой-то женщиной: красно-рыжие локоны незнакомки уложены в высокую причёску, обнажая изящную шею, и даже свободного кроя синее платье не скрывает её беременности; такая же красно-рыжая девочка лет четырёх держится за край широкой сапфировой юбки и с любопытством оглядывается по сторонам...
Настоящий Индри смотрит на свою собеседницу так, будто она его ударила — и женщина резко дёргается, чуть было не свалившись со стула. Взяв себя в руки, Индри ласково гладит её по маленькой полудетской ладошке, и это срабатывает — они продолжают свою причудливую беседу. Мужчина задаёт всё новые и новые вопросы, а женщина показывает ему всё новые и новые картины: и рыхлого юношу в наглухо застёгнутой мантии, задавленного материнской заботой, и худощавую девушку, ласкающую темнокожую подругу, и популярного блогера, крепко вцепившегося в свою анонимность... и бессчётное множество других сюжетов.
– Вы хотите о чем-то меня попросить? – предлагает рассказчица, когда поток вопросов наконец иссякает. – Переписать, подменить, сделать истиной в последней инстанции? Вы знаете, сэра, это в моей власти.
Но Индри в ответ лишь отрицательно качает головой… и пару мгновений спустя начинает вдруг декламировать:
Я скован из блистательных ошибок,
Из радости, разбавленной виной,
Из полуправды полу(не)улыбок
И счастья, что случалось не со мной.
Я пережил немало жарких сшибок
И пару раз бодался со стеной.
Мой жребий был двусмысленен и зыбок,
Мой зов звенел натянутой струной.
Я заблуждался, я терял дорогу
И ссорился с насмешницей-судьбой
По всякому пустяшному предлогу.
О скалы разбиваясь, как прибой,
Я умирал, рождаясь понемногу —
И только так сумел я стать собой.
– ...Вы, кажется, не удивлены моему решению? – интересуется он с усмешкой.
– Я разве что удивляюсь — и очень завидую! — вашим способностям к импровизации. Что до всего остального, то я сама вас этому научила, сэра… хотя иногда мне кажется, что дело было с точностью до наоборот.
– Что же, тогда нам, наверно, пора прощаться, – подводит итоги Индри. – Выделенное мне время подходит к концу. Благодарю за беседу, мутсэра.
Он уже порывается встать, когда женщина, взволнованная, хватает его за руку.
– Подожди! Мне обязательно нужно тебе сказать… – она мнётся, нервно кусает губы и наконец произносит: – Я люблю тебя. Ты замечательный. Не забывай об этом, хорошо? Не изводи себя понапрасну.
– Людям, обложенным хворостом, не следует кидаться огненными шарами, разве не так, миледи Алдариэль? – переспрашивает, насмешливо изогнув левую бровь, — что за клишированная характеристика! — её собственный персонаж.
Кериан Индри касается губами дрожащей ладони своего автора.
Гаснет свет.
(Занавес)
