Bittersweet symphony

Я так устал от жизни. Меня уже не радуют ни праздники, ни снег, крупными сказочными лаптями беспечно падающий в рождественский вечер, ни горячее солнце летними днями, ни смех детей, в чьих наивных взглядах ярко сверкает счастье. Мне не приносит радости ни музыка, ни танцы, ни кино и не книги. Я устал от встреч с новыми людьми, которых за свою жизнь я повидал больше, чем это нужно. Мне ничто не нравится в этом мире: все превратилось в вечный, монотонный поток, в бесконечную дорогу, конца которой я все не могу достичь, как бы не шел, сколько бы ни бежал. Все превратилось в однообразное ничего. Я устал от каждого дня. Я устал от самого себя, ведь моя жизнь должна была оборваться еще два века назад. И она оборвалась. Но не так, как должна была. Мне было 19, когда я обратился. Это случилось в 1847 году, в эпоху викторианской Англии. Помню, в том году вышел роман одной из сестер Бронте - Шарлотты «Джейн Эйр». О, как я любил это произведение! Я перечитывал его снова и снова, постоянно находя для себя что-то новое, словно впервые вновь влюбляясь в каждое слово. Да, этот шедевр действительно произвел на меня впечатление, заставляя в некотором смысле взглянуть на мир по-другому и выдумать для себя образец идеальной любви. Тогда я много читал. Ведь в поместье, где жила моя семья, была библиотека. Огромная комната, с высокими до потолка стеллажами многочисленных книг, которые мои родители собрали лично. Хотя отец не был таким поклонником чтения, как мать, ему больше нравилось коллекционировать. А еще он любил новинки. В наш дом частенько наносили визиты писатели и писательницы. Отец говорил, что даже Джейн Остин однажды на вечере поделилась своими отрывками из «Гордости и предубеждения». Образование играло для нас немаловажную роль, как и подобало семье столь высокого положения. Отец был юристом, весьма влиятельным человеком, женившимся по воле родителей и своей на обаятельной, изысканной аристократке, состояние семьи которой не уступало, а то и превосходило его собственное. Словом говоря, мои родители сложили достойную пару друг для друга. А затем появился я, единственный ребенок, горячо любимый сын и наследник. С самого детства мне успешно прививали не только любовь к книгам, но и к музыке, танцам, точным наукам, праву, экономике и иностранным языкам и, конечно же, приучали к физической нагрузке и правильным обращением с оружием. К моему безупречному воспитанию и образованию никогда ни у кого не возникало претензий. Я был гордостью своей фамилии. Когда мне исполнилось 17 лет, я познакомился с Томасом – сыном финансиста Джона Хаберстоффа – друга нашей семьи, и, так, как это бывает в том возрасте, влюбился по уши. И любовь моя была, хоть и не нормальной, но взаимной. Однако меня обручили с его сестрой Анной, и через год мы стали супругами. И хоть это усложнило тайные с Томасом встречи, но не мешало нашим отношениям. А потом я узнал, что он – вампир. Это случилось, когда я заболел чахоткой. В то время чахотка была довольно частой болезнью, и в моем случае вылечить ее не составило бы никаких проблем, но я долго не признавался в своем недуге, сам не придавая этому значения и слег только тогда, когда делать что-то было уже бесполезно. Я умирал. И должен был умереть на той, мокрой от моего пота и крови, койке в темной комнате, где большие окна по моей просьбе были закрыты тяжелыми бордовыми шторами. Смутные, расплывчатые неизвестные лица, что-то кричащие, рыдающие, произносящие невнятные слова на непонятном языке, бегающие суетящиеся силуэты, каждую минуту что-то делая с моим телом, на что мне, конечно же, в тот момент было абсолютно плевать. Мой мозг не хотел понимать, что все эти незнакомцы являлись моими близкими, безуспешно пытавшиеся облегчить мое состояние, промокая лоб влажными тряпками и пичкая какими-то лекарствами. Я не хотел этого знать, все казалось лишь бесполезным шумом на заднем плане. Я думал, что видел смерть. Я чувствовал ее дыхание, смешанное с моим. Я находился в какой-то космической, бесконечно далекой, жаркой и холодной прострации, окутанный звездами и вечностью. В этой непостижимой вселенной мне было и больно, и хорошо. Так невыносимо и так блаженно, что я рассыпался на крупицы, растворялся, и ничего более не существовало. Я даже не чувствовал укус. Глубокий, полон любви и отчаяния, он пронзил все мое тело, мою душу, мое сознание, возвращая в сей грешный мир. В койку в темной комнате, где большие окна по моей просьбе были закрыты тяжелыми бордовыми шторами. Он обрек меня на вечное скитание во тьме. На бытие тьмой. На жажду и на кровь. Если бы я тогда был в состоянии мыслить, то, безусловно, выбрал бы смерть. Все считали это чудом. И мы охотно позволяли в это верить, живя, как жили. Я наслаждался нашими с Томасом отношениями, пусть и секретными. Грусть приносило лишь то, что ни я, ни Томас не могли иметь детей. Больше не могли. Однако спустя двадцать пять лет мы вынуждены были уехать. Ведь наш облик не менялся. Словно застывшие во времени, мы навсегда остались молодыми и прекрасными. Я оставил свою семью, уехав с Томасом в Шотландию, откуда мы оба отправили фальшивые известия о нашей смерти. Томас погиб во время Первой Мировой Войны. Наш дом в Германии, куда мы перебрались, сгорел, а с ним и мое сердце. Я очень сожалею, что меня в тот момент не было в поместье. Но еще больше мне жаль, что Том не оставил меня на той кровати, вырвал из спасительных объятий моего Рая, моего космоса. С тех пор ничего более не имеет смысла. Сначала не имело из-за смерти возлюбленного, затем, потому что с каждым годом, десятилетием мне казалось, что я знаю всех и все на свете. Мне было достаточно и больше этих знаний. Я хотел просто тихо уйти, как и заложено в природе. Как и должно быть. Но потом появился он. Исак. И я осознал, насколько я ошибался насчет любви. Насчет всего, что знал до этих пор.