Rozen Madness

      Мир для Суигинто давно стал мрачной, темной каплей бытия в океане боли и отчаяния. Ее чертоги почти не изменились с момента "победы" Барасуйшо - ложной куклы и самозванки, которую Суигинто теперь ненавидела всем сердцем. Грела мысль лишь о том, как эта паршивая тварь развалилась на мелкие осколки в объятиях своего же создателя. Однако первая кукла прекрасно понимала, что горе Барасуйшо никак не скрасит ее одиночества, всеобъемлющего и поглощающего, словно черная дыра.       Мир Суигинто продолжал становиться тошнотворнее и угрюмее с каждым моментом. Свалка неудавшихся кукол больше напоминала кладбище: серое, невзрачное здание с облупившейся краской, внутри которого находились части тел различных творений, так и не успевших повидать свет и принять в себя частичку чьей-то любящей души. Суигинто прекрасно видела сходство между собой и этими несчастными, пусть теперь ее Отец и доделал до конца. Именно по этой причине она не спешила их выбрасывать, ведь разломанные, брошенные куклы так напоминали Суигинто саму себя - отвергнутую и брошенную, обездоленную и оставленную на произвол жестокой судьбы. Она так стремилась к тому, чтобы быть признанной Отцом, быть полноценной девой Розена, гордостью и светом своего единственного любящего создателя. Но часто случается так, что приоритеты сильно меняются, и, вопреки исходным целям, для человека (а в данном случае для куклы) куда важнее становятся совсем иные стремления, уводящие с заранее намеченного курса. Так случилось и с Суигинто...        Туфелька Суигинто со звоном и треском влетела в голову очередной мертвой куклы. — Ненавижу тебя, шлюха! Ты слышишь?! Я тебя ненавижу! Учащенное дыхание готической леди заполонило все здание. Фиолетовые глазки нащупывали разломанную куклу в полумраке. Суигинто показалось, будто из разбитой головы куклы начала сочиться черная, словно нефть, кровь. Не смыкая глаз, она выпустила из себя несколько ручейков слез, катившихся по надгробной плите ее лица. Из трещин здания неспешно потекла сукровица, начинавшая постепенно тянуться до самого пола. — Красная... красная шлюха. Я ненавижу тебя. Ненавижу тебя... Ненавижу тебя! Пропади ты пропадом! Финальным аккордом почти каждого ее слова было вдавливание в пол очередной куклы, из которой хлестала черная жижа, брызгавшая во все стороны. С диким воплем и истерическим плачем Суигинто расправила крылья и вылетела из старого здания, так сводящего ее с ума и расшатывающего и без того хрупкую психику.       Леди в черном прекрасно осознавала тот факт, что вымещение ненависти на неодушевленных объектах ей не поможет никоим образом, а наоборот - усугубит ситуацию и подбросит дров в пламя ее гнева, которое уже успело охватить и ее хрупкий рассудок. Во взгляде Суигинто было все больше скорби, а в голосе - все больше слез и шизофренической, больной тоски. Больной тоски и ностальгии по временам, когда она, без сил и малейшего понятия о своей природе попала в руки к Шинку - пятой деве Розена. По тому самому периоду, когда голубоглазая куколка держала ее за руки и учила ходить, словно маленькое дитя. По тем мимолетным моментам, когда Суигинто ловила на себе взгляд этой светловолосой бестии и тонула в ее голубых, выразительных глазах. Ей хотелось плыть в них целую вечность без целей, стремлений, забот. Плыть и ощущать отчужденность от этого жестокого, бренного мира, который лишь ранит сердце Суигинто лезвием событий и стечением обстоятельств. Плыть и не чувствовать ничего, а, быть может, и стремительно идти ко дну, наслаждаясь каждым моментом своего забвения. По правде говоря, ей хочется этого и сейчас, только Суигинто боится это признать. А куда страшнее признать то, что эта болезненная и умалишенная привязанность въелась под кожу ядовитыми шипами, отравляя сознание, сковывая волю и даруя наслаждение в безжалостном и бескомпромиссном самоистязании и страдании. — Шинку... наглая, избалованная, самоуверенная тварь... Суигинто нервно проглотила слезы, закрыла веки, казавшиеся ей неизмеримо тяжелыми, словно свинец, и снова стала вспоминать те роковые события в ее мире, когда красная бестия назвала ее неполноценной, недоделанной, хламом. Сразу же непослушные мысли стали заполонять ее голову образом доброй, милой и заботливой Шинку, помогавшей и поддерживающей ее в трудные минуты жизни, протягивающей руку помощи в сложный момент... Дарящей свой пристальный, подобный чистым небесам, взгляд. Этот бесконечно жесткий контраст и диссонанс воспоминаний приобретал, в результате, крайне неописуемый и воистину извращенный выход. Слезы темной леди отошли на второй план, уступив место ощущению приятного, лучезарного тепла внизу живота. — Шинку... С губок Суигинто шепотом сорвалось имя пятой куклы, и она, будто не желая упустить его, приставила пальчик к своей нижней губе, расплываясь в эйфорической улыбке и теплом экстазе. Не желая сдерживать свои чувства более, она медленно провела языком от основания пальца до самой его подушечки, оставляя на нем влажный след своей болезненной любви. Суигинто уже не пытается контролировать себя, ибо прекрасно понимает, что попытки сдержаться столь же тщетны и бесполезны, сколь попытки выгнать пятую куклу из своей головы, из своих мыслей, из своих побуждений. Каждый раз, как она думает о Шинку, пустившей ее нервную систему и гордость под откос, ее соски предательски наливаются кровью и твердеют, упираясь в одеяния, которые с трудом скрывают ее истинные намерения, а внизу живота интенсивно ноет и покалывает, заставляя снова и снова намокать ее черные, кружевные трусики. Суигинто опускает руку под подол своего элегантного и готичного платья, нащупывая влажное нижнее белье, рельеф которого точно повторяет контуры ее аккуратной и возбужденной вагины, на секунду вздрагивает, и, издавая стон облегчения, медленно стаскивает трусики вниз, ощущая то, как вязкий вагинальный секрет тянется ниточками от ее половых губок до черной, влажной ткани, насквозь пропитанной ее внутренним ароматом. Как же ей хотелось бы, чтоб это была красавица-Шинку. По правде говоря, Суигинто не отказалась бы и просто сделать всё при ней, безо всякого участия пятой, лишь бы Шинку смотрела ей прямо в душу своими голубыми, милыми глазками, пока она, первая кукла, совершает такое грязное и развратное непотребство. — Шинку... Зачем ты сделала меня такой...? Пальчик с влажным следом от кончика языка скользнул между горячих половых губок и пропал внутри, распространяя импульс наслаждения и сладкой судороги по всему телу, лишая рассудка и дара речи, позволив лишь тихому стону слететь с влажных губ, которые Суигинто смачивала своим язычком, применение которому она давным-давно придумала в своих забвенных мечтаниях касательно Шинку. Интенсивность действий возрастала настолько же стремительно, насколько робкий шепот первой куклы перерастал в крик, разносившийся эхом по всему ее миру. Суигинто ощутила, как необузданная энергия переполняет ее тело и находит кульминацию в нежном оргазме, волнами омывающем тяжесть ее приторно-карамельных мыслей. В подобные моменты у куколки будто отнимались ноги, и довольно долгое время у нее не было ни сил, ни желания ходить. Была лишь голова с умиротворенными мыслями, интенсивно бьющееся сердечко, и, разумеется, влажная рука, с которой Суигинто слизывала продукт своего противоречивого удовольствия. Сама того не заметив, кукла заснула, так и не успев надеть трусики обратно, скрыв следы своей извращенной похоти.