[Amita]
Нельзя построить новое, если не разрушить старое. И никто, никто этого не понимает. Даже Аджай Гейл. Сжимая рацию в тонких пальцах, Амита отшвыривает её на соседнее сиденье, поджимает искусанные губы, сердито вздыхая. Через общий поток проходят все переговоры «Золотого Пути», и она почти слышит в голосе второго предводителя радостное виляние хвостиком — сын самого Мохана ему помогает, берет его задания, совершенно не думая о том, к чему приведет его выбор. Кажется, он повелся на россказни Сабала о том, каким великим был Мохан. Амита знает, что это бред. История меняется, а «Золотой Путь» все ведет эту бесполезную войну. Она — умная женщина, с самого начала понявшая, что без денег, без больниц и нормальных рабочих мест, без образования не только для мужчин, но и женщин, они никогда не смогут свергнуть Пэйгана Мина. А стоит ли? Она уже приняла решение. Значит, война. Плевать ей теперь на «Золотой Путь», что упрямо и слепо, словно стадо овец, следуют за тем, кто приведет их к праху. Душа бойца болит за родину. Маленькому отряду пришлось ехать несколько дней от Тритхи до назначенного пункта. Перебежками, скрытыми окольными дорожками, чтобы избежать посты на вражеской территории. Здесь, в горах, среди пещер и порывистых снегов, всем заправляет генерал Кирата. Дикая бестия и правая рука короля. И Юма Лау ищет человека, что сможет перевести санскрит. — У меня информация — для генерала Лау, — Амита, спрыгнув из грузовика, поднимает безоружные руки, затем снимает через голову ремень с автоматом, отдавая его красному берету. Девушка ёжится, сжимает худые кулаки, но не от холода и ветра; затем кивает своим трём самым верным повстанцам, чтобы сделали то же самое. Ее быстро шмонают, на что она почти не реагирует — ведь так нужно, и пускают, наконец, вперед.[Yuma Lau]
Пещеры, лютый холод, осатанелые ветра, холодный колкий снег, секущий кожу — вот цена знаниям и мечте. Юма цепляется в свои стремления отыскать Шангри-Лу с упорством безумной — только бы не думать о сыне шлюхи, что бродит внизу, подрывая её армию, испортив её так ладно выстроенные механизмы всего. Не один Пэйган заправляет Киратом, но сейчас она отстранена и цепляется в любимое развлечение — в недрах пещер можно найти много интересного — здесь и древности, и святыни, и производства, и прячущиеся повстанцы — что угодно. Каждый раз — по-новой. Юма почти довольна. Куда интереснее становится, когда к ней приводят молодую дрянь… ту самую, из «Золотого Пути» — эти самшитового цвета глазища, это выражение лица «я всем докажу!». Юма присаживается на какой-то ящик, упираясь лопатками в холодный камень пещеры и кивает, внимательно смотря на девку. — Ты понимаешь, что торгуешь собой, своей информацией, как шлюха сейчас, потому что иначе живой отсюда тебе не уйти. Ну давай — удовлетворяй мое любопытство полностью. Узкие губы змеит улыбка. Лау даже поводит языком по своим губам, хотя на них нет больше ни грана с привкусом героина.[Amita]
Амита пропускает мимо ушей оскорбления, чуть поджав губы, и смотрит в лицо генерала прямо, гордо вскинув подбородок — только сжатые в кулаки руки выдают её волнение. Она трепещет перед Лау, то ли с презрением, то ли с восхищением. Китаянке никогда не понять, что приходится на своей шкуре испытывать киратским женщинам. Хотела бы она быть такой же. — Я больше не представляю интересы Золотого пути! — дрогнет от змеиной улыбки, но, взяв себя в руки, упрямо продолжает, — они не хотят видеть женщину, которая может противостоять мужчине, на равных… — киратка замолкает, с тревогой заметив на лице китаянки скучающее выражение, будто та услышала хорошо знакомую ей и успевшую надоесть мелодию, наигранную скрипучей шарманкой. Амита поджимает губы, едва выдохнув. — Я знаю, что вы ищете в этих шахтах. И я знаю, где найти единственного в Кирате переводчика, который поможет перевести древние письмена. Он в Банапуре. Порочное дитя Севера, отрекшееся от своих предков и истории, но знающее эту историю хорошо. Юма Лау ищет Шангри-Ла, и пусть Амита не верит в киратские суеверия… — Но я больше не желаю сражаться рядом с теми, кто не хочет для страны лучшего будущего. «Золотой Путь» отравляет Кират, и я хочу помочь Его Величеству, — она усилием воли заставляет себя сказать эти два слова, —…избавить от них страну. Я хочу, чтобы война кончилась! Если ударить по штабу повстанцев, когда основная сила покинет его, и сжечь все дотла… — глаза девушки горят обидой, — тогда они поймут, как были глупы, когда выбрали Сабала. — У меня есть информация о перевозках грузов, о тайных постах повстанцев, о передвижениях Аджая Гейла. У меня есть всё. Он ведь сын врага Пэйгана Мина. Прости, Аджай, но так надо. Ради будущего. Предатель, сошедший с «Золотого Пути», ждёт, когда Юма Лау перестанет растягивать губы в змеиной улыбке. Ждет приговора, содрогаясь, не веря, что оказалась способной на предательство…[Yuma Lau]
Одна из главных шавок среди повстанцев смотрит теперь на Юму, как горная коза — взобралась на скалу и рога топорщит, сама не зная, как спрыгнуть вниз. Генерал Королевской армии не собирается помогать этот соплячке-шлюхе, поджавшей хвост и бежавшей, когда запахло паленым. Предательство — очень серьёзный грех для китайской мафии, для любой из армий, для любого из трижды траханых патриотов. Но Амита, одна из «Золотого Пути», предает. И вываливает на стол все свои козыри, присовокупив к ним тупую смазливую башку. Юма улыбается, кивает едва-едва, зыркая на своих солдат. Запоминают? О, оно стоит того. Если бы ты, дура, могла противостоять мужчине, мужчинам, ты бы не сдалась. У Лау будет и переводчик, и сокрушительная победа, если это всё не обман. Если одна продажная шкура не решила сыграть в героя — тогда Юма с ней вытворит такое, что Де-Плёр будет захлебываться слюной от зависти. — Расскажи нам все, Амита. И покажи на картах и… я удостою тебя чести наблюдать, как падет теперь ненавистный тебе «Золотой Путь». Ты ведь этого хочешь — мести мужчинам. — Юма даже почти догадывается, что послужило причиной предательства. Эта бабёнка — такая же, как та, что много лет назад приползла в киратский дворец — обиженная мужиком шлюха. Ишвари, по крайней мере, не стояла так напряженно, сводя ноги невольно (всё это заметно). Лау даже борется с собой, чтобы не подойти, прижимая ладонь меж чужих ног, надавить, припирая шлюшку к стене и на ухо шептать, что та нихрена не понимает: ебут не женщин. Ебут тех, кто слабее, кто позволил себе прогнуться. И оправданий предательству нет. И Юма ей это покажет. Позже, когда Банапур сгорит. — Хорошо, лейтенант Амита. Очень хорошо. — Вставая с ящика, китаянка подходит к девушке, вдыхая запах угнездившегося в той стыда и страха. Это щекочет ноздри любому хищнику. Предательнице будет лучше сдохнуть, но она будет жить. — За тобой и твоими людьми будут присматривать. Сама понимаешь, веры вам нет… пока. Но… ты мне нравишься. Такая решительность и сила заслуживает уважения. Мы с тобой повеселимся в Банапуре. — Ещё как — я лично тебя вздёрну, после того как наиграюсь. — Если ты всё рассказала, ступай за моими людьми. Вы долго сюда добирались. А Юма позвонит сейчас своему королю и брату. — Пэйган… Гейла ждёт пожар в Банапуре, или мне отвлечь… мальчика?[Pagan Min]
Пэйган Мин молча сидит за обширным обеденным столом, во главе, в абсолютной тишине, не смотря на то, что в помещении, как минимум, пятеро: два охранника, слуга Гэри, служанка, готовая по любому движению брови сервировать Солнцу Кирата стол, и мартышка. Мартышка, как водится, двуногая, похожа на человека, но, всё же, в глазах его — мартышка. Стоит на коленях, нарушая тишину самыми свежими слухами с южных земель Кирата — его доверенная крыса. Одна из. Когда мартышку повышают до крысы, она иногда с милости Короля проникает во дворец. Аджай. Как он его в последнее время… расстраивает? — Ужасный Пол Де-Плёр вч… Металлический нож грохочет, звенит, столкнувшись с древней китайской посудой: — Молчать, — он и так уже всё знает, — дальше. Мало что может отбить у Пэйгана Мина его всегда отменный аппетит. Отличаясь удивительной всеядностью к любой экзотике в любых её формах, которой и была по его юности Киратская кухня, даже плохие новости и сплетни с самого дна, сопровождающие его трапезу, не могли испоганить данный священный ритуал. Мартышка плещет эмоциями, кристализированными эмоциями бедного Кирата, который добывает себе еду охотой из-за нищеты, раковой опухолью поразившей эти земли. Пэйган Мин уже давно не чувствует жалости к Кирату. Он отвлекается на сочные яства, отрезая кусочек за кусочком и отправляя их в свой рот. На лице застыла маска отвращения. Не к еде. Не к крысе. К мартышкам, тупоголовым людишкам, которые никак не отнимут руку от своей любимой и священной кучи дерьма. Антисептик, их, видите ли, пугает. Игра, в которую ввязался Пэйган Мин… Нет, неправильно. Игра, которую начал Король Пэйган Мин — сложная, непредсказуемая затея, с очень опасными элементами, вплетающимися в причудливый механизм людских желаний, их стремлений и, наконец, людских поступков, по которым Солнце Кирата и будет считать. И его задача — это следить за тем, чтобы не игра меняла его правила, а он менял правила игры. — Заткнись, — исподлобья глядя на крысу, Король следит, как поджимаются её губы. Ещё один кусочек мяса с кровью отправляется на язык с серебряной вилки. У Пэйгана Мина часто болит голова. Чаще всего — беспричинно. И головная боль, как змея, тихо подкрадывалась к нему во время трапезы, наливаясь в висках и глазах, будто бы выдавливая их наружу. Плохие новости только помогли боли раскрыться во всей своей красе. Король Кирата в очень и очень дурном настроении. Он, будто бы, сам резонирует со страной, которую уже столько лет считает своей собственностью. Никаких смежных партнёров. Никаких бывших владельцев и бывших мужей. Рот его трогает лёгкая ухмылка. И даже в обосравшемся Кирате можно найти золото. Именно во время трапезы звонит, вибрирует телефон. Отложив приборы, дав служанке убрать опустевшую тарелку со стола, он прикладывает устройство к уху: — Юма? — слушает её. Первая реакция — это сведённые в изломе на переносице высветленные брови. Он даже замирает на несколько секунд, уставившись в горящую настольную круглую свечу. …пожар. …в Банапуре. Пэйган Мин любит игры. Ещё он давно скучал по тому, когда бы ему на блюдечке с голубой каёмочкой кто-то принёс столь светлую весточку. Как это сделала его любимая Младшая Сестра. — Блестяще, Юма! Надеюсь, что ты в скором времени озадачишь меня всеми подробностями… — даже через телефонную трубку, будто бы, можно слышать, как Король растягивает рот в довольной улыбке, смягчая голос, —…что касаемо Аджая, — опять делает паузу, рассматривая наманикюренные, ухоженные ногти, — раз уж ты с первой же ночи взялась за его воспитание, — да, он имеет ввиду похищение посреди ночи, которое не входило в его планы… почти, — то, будь добра, в своей манере, как я и просил, пригласи его к себе на… чашку чая. О. И ещё — я лично его проверю, — может, правильнее бы было — «я лично ТЕБЯ проверю»? — Юма… ты только что сняла мою головную боль. Целую. Как мало для счастья нужно Королю Кирата — знать, что милое сердцу дитя живо, здорово, переживать предвкушение скорой встречи, да и чтобы враг, то есть, «Золотой Путь», начал сдавать позиции. Банапур… Пэйган берёт с тарелки сочный фрукт и довольно откусывает от него сладкий кусок.***
[Чайная фабрика] [Ajay Ghale]
Чайная фабрика оказывается полной сюрпризов — Аджай, вырубив по совету Сабала все три генератора и расставив взрывчатку, чтобы выкурить наемников из здания, перебежками от свистящих пуль добирается до мирно разгуливавшего по территории слона, прячась за широким боком. — Так, дружок, — рука в перчатке быстро, но осторожно, в попытке успокоить, опускается на толстокожий шершавый бок крупного слона, тревожно трубящего от разыгравшейся перестрелки на чайной фабрике, пока Аджай, оглядывающийся на звуки преследования, прижимает винтовку к груди второй рукой, — тише-тише. Ты-то мне и поможешь, ладно? Только… не… серчай, если что, — Гейл пыхтит, рывком подтягиваясь и взбираясь на ушастого компаньона, охает, едва удержавшись на покатой серой спине, когда зверь, возмущенно выпрямляя вверх хобот, с оглушительным трубением начинает топтать под собой землю от вражеской пули. Охранники, роем вьющиеся вокруг взбешенного ими же животного, с криками разлетаются на пути, как тряпичные куклы — слон явно входит в раж, яростно раскидывая угрозу в виде прибывающих тачек, а Аджай, выдохнув тихое «охренеть», крепко цепляется ему в огромное ухо и, пытаясь маневрировать прицелом, отстреливается от остатков. Больше сил уходит на то, чтобы удержаться на звере и не свалиться ему прямиком под мощные лапы-столбы. А вот это мне нравится. Зря я думал, что со слонами можно только танцевать. — Аджай! — в динамике сквозь звуки пальбы прорезается голос Сабала, пока мужчина, спрыгнув лихо с бушующего слона, метко пускает пулю в лоб последнему на пути наемнику, — перед тем, как разнести завод, нужно убить химика! Он был одним из наших, но метнулся к Пэйгану — таких в живых мы не можем оставить. Только будь осторожен, брат. Внутри дышать нечем, воздух там держался на генераторах. — Ладно. Мне нужно его отыскать, здание большое, — Гейл толкает тяжелую дверь внутрь, оказываясь в тёмном душном помещении склада с многочисленными стеллажами, ящиками с опиумом и свертками с героином. В нос ударяет острый запах пряностей и специй, и Аджай, не удержавшись, громогласно чихает, зажмурившись, —…но я все понял. Чаем здесь и не пахнет. Гейл, сморгнув выступившие от пыли и специй влагу на глазах, прислушивается к своему дыханию и окружающим звукам, взметнув винтовку, двигается мимо стеллажей по каменным коридорам, больше похожим на тоннель. Первые крики не заставляют себя ждать, и солдат, в полной боевой готовности, хладнокровно пускает пулю в проступившие во тьме очертания. Один наемник с хрипом падает, рассыпавшись фейерверком цвета фуксии, второй — от пули кружится на месте, как торнадо, оставляя после себя облако нефритового дыма, подсвечивающего каменные стены, будто неон.Na day dil pardesi nun Tainu nit da roona pai jau ga!..
Что за… — Эй, брат! Ты там в порядке? — Да, — замешкавшись, отвечает Аджай. Не опуская винтовки, утирает запястьем взмокший лоб и хмурится, избавляясь от наваждения, — да все отлично. Ищу химика, — Гейл не сбавляет шагу, напряженно огибая каждый поворот, не давая себе отвлекаться на хренотню, которая так явно выделывает в его мозгу разноцветные, как пряности, фентеля. Наемники высыпают из-за каждого угла, грозясь прикончить его, и Гейл встречает их градом пуль, до тех пор, пока широкие коридоры не начинают напоминать аквариум с экзотическими рыбами ядовитых цветов, мягко освещая ему путь, а в голове, будто под водой, играет до боли знакомая музыка.Nal ranjhe tay jogi de, tainu jogan hauna pai jau ga…
— Надо было станцевать со слоном, брат, — вдруг вещает Сабал, не изменяя своему серьезному и преисполненному высокопарного благородства тону. Аджай, бегло прочитавший на дверной табличке «лаборатория», пинком выбивает дверь, обнаруживая перед собой человека в халате, что-то тараторящего и в молитве тянущего руки к нему. — Блять, что? — солдат застывает на месте, лицо Гейла вытягивается в изумлении, смешанном с раздражением, а затем напряженно морщится. Может, я ослышался? Музыка громыхает все громче.…COME ON!
— Как в индийских фильмах, Аджай! Твой отец бы гордился, он бы сделал так же. Ты — настоящий сын Мохана! — Что ты несешь, черт возьми?! Сабал! Рация отключается. Что за херня? Взрывная волна из облака фуксии и нефрита прокатывается изнутри по стенкам черепной коробки, и Аджай, кашляя от внезапного приступа, решив покончить со всем поскорее, немедля стреляет в свою цель. Химик, мгновенно замолкнув, валится на пол замертво, и Аджай, с облегчением выдохнув, быстро разворачивается и толкает дверь на выход… и выходит снова в эту же лабораторию. С этим же столом, стеллажами и молящимся химиком. Предел охуевания пробил потолки этой фабрики и взлетел до небес, что сама Кира должна была заметить. Настороженно, не отрывая пристального взгляда от цели, Гейл убивает химика еще раз, хмуро наблюдая за всплеском фуксии. Убивает еще раз, когда тот возникает уже в другом месте, и снова, и снова, выругиваясь себе под нос, пока горло не сжимается спазмом кашля. Чертов газ… — Я убил его… Кажется. Я нихрена не понимаю, — рычит, снова утирая мокрый лоб и виски, Аджай торопится свалить из душных помещений от всех этих запахов и ярких цветов на свежий воздух. Жадно вдыхает прохладу, насыщая мозг кислородом, которого так не хватало… а из глаз все искры сыпятся, и музыка гремит, стихая.[Pagan Min]
Отравленный газом мозг Аджая Гейла рождает, воистину, странные, яркие образы. Он, используя свой жизненный опыт, представляет Кират и воздух, людей его — таким причудливым образом. Действительно. Что такое Кират? Страна, маленькая, одна из многих в веренице народностей Гималаев на границе двух азиатских мощнейших государств. Краски-пряности. Музыка. Так по-Американски. — Аджа-а-ай, — перебивает голос лидера «Золотого Пути» пути другой, до боли знакомый, — я вижу, ты сделал свой выбор? Определился? Я уже говорил тебе, что именно Сабал в моём вкусе? Плохой мальчик, какой подбородок, а какие глаза!.. — по ту сторону связи Пэйган Мин вздыхает, — Аджай, смотря на Кират, ты видишь в нём женщину? Попроси его распустить свой хвостик. — Аджай, ты должен во что бы то ни стало защитить весь товар! — перебивает по связи Сабал, снова пропадая в радостном голосе Короля Кирата: — Мой мальчик! Ты подал мне замечательную идею! Я запрещу секс. Запрещу размножаться низшим формам жизни. От них все проблемы. От секса появляются дети, а эти дети примыкают к «Золотому Пути». Даже не так… это не дети. Это маленькие мартышки — потомки узколобых, тупых, недалёких мартышек. Значит таков указ — мартышкам запрещается секс! Измена карается смертью!!.. —…мы вздёрнем Пэйгана Мина прямо на флагштоке Кирата, потом разрубим его на мелкие кусочки и накормим голодающий народ Кирата, Аджай! Твой отец бы одобрил это! И, вообще… я видел, как ты смотришь на Амиту, Аджай. Держись от неё по-дальше, — зло завершает Сабал, почти рычит. — После того, как Ишвари покинула меня, жизнь вокруг потеряла краски. О, я был жестоким и злым молодым человеком. Поверь, та репутация, которую я заслужил, не отражает и половины того, в кого я превратился тогда. Да, да, — с придыханием признаётся Мин, — я убил бесчисленное количество невинных людей, да, я вне закона, да, я изменил валюту, чтобы сбережения людей нахер обесценились и превратились в мусор для растопки их печей. Я пережил времена, когда чуть ли не купался в крови, когда я занюхивал одну дорожку кокаина за другой!.. Но… Но посмотри на меня, Аджай, посмотри на меня, поднимающего затраханный Кират с грязного пола!! И я выгляжу охренительно… — слышно, как Мин по ту сторону шумно шмыгает носом, характерно для того, кто бы, действительно, баловался порошком, после сладко выдыхая, — Солнце Кирата светит над всеми вами… — смеётся, заливается, — танцуйте и радуйтесь!!.. —…я радуюсь! Аджай! — подхватывает Сабал, дружно смеясь вместе с заклятым врагом.
[Ajay Ghale]
Пэйган. Газ без запахов и без характерной дымки раздражает рецепторы, проникает в кровь медленно, но мозг с радостью принимает в себя экзотический допинг, взрываясь, словно начинённая разноцветными конфетами пеньята, словно флажки над полем Арены или у Королевского дворца. Гейл хрипит, упершись ладонями в землю; заходится приступом кашля чуть ли не до блевоты, выбивая из легких отраву и жадно глотая уличный воздух. — Пэйган!.. — влажные глаза жмурятся, и Аджай сквозь стиснутые зубы цедит, слыша как голоса в рации сплетаются, и горячую речь саблидера повстанцев сменяет лисий звучный голос Короля, — Сабал! Что ты… Он в ярости рычит, но ему не перебить голоса. Мартышки… Амита… Что?Балуешься наркотой, Пэйган?
Солнце Кирата!!..
Хватит изводить меня! Ты убил семью Нур, из-за тебя я застрял по пояс в крови, выкапываясь из дерьма. Солнце слепит ему глаза. Кират въедается под кожу, пускает в сердце извитые корни. Тигр и слон тянут его в обе стороны — но Аджаю уже все равно, чужая правда остаётся чужой. Я никого не выбирал. Я лишь хотел сделать то, что казалось правильным, — шепчет тихо, проскальзывая мимо осознанных мыслей, душа солдата. Аджай тщетно пытается отделить галлюцинации от реальности, злится на себя, на Пэйгана, которого, кажется, будто бы знает — прослушав столько с того конца провода. Но не знает. Грудь, скрученная спазмами, успокаивается с новым вдохом, не позволяя сердцу выпрыгнуть наружу в бешеном ритме. Аджай, выдыхая сквозь приоткрытые губы, проводит перчаткой по песку, утихомиривая стихающий смех в голове.***
Аджай хмурится, терзаемый сомнениями. Повышает голос, пытаясь вразумить Сабала, но тот и слышать ничего не хочет — фабрика взорвана, и теперь Нур Наджар, одна из приближённых к королю, должна быть убита. — Слушай, я ведь уже говорил, она действует не по своей воле. Пэйган держал её семью в заложниках, — устало повторяет солдат, прикрыв едва глаза, когда приходится выслушать доводы боевого товарища. Он непреклонен, и Аджай, поджав губы и сдвинув сурово брови к переносице, следит за беспокойно расхаживающим туда-сюда по комнате саблидером. «Золотой Путь» был расколот надвое, но теперь его покрывают трещины. Аджай, пребывавший большую часть времени вне штаба и не замечавший до этого момента ничего, что могло бы встревожить, вспоминает то, что услышал во время галлюцинаций. — У вас здесь… всё в порядке? Амита так и не вернулась? Услышав неопределенный ответ, Гейл ещё какое-то время ждёт, когда Сабал поднимет на него глаза, но, так и не дождавшись этого, покидает его. На душе неспокойно, а от мысли о предстоящей встрече с владелицей Шанат сердце проваливается куда-то вниз.***
Впервые оказавшись на балконе, он вспоминает, как именно отсюда его объявляли чемпионом арены. Знакомый рев толпы. Мартышек… Запах крови, испёкшейся на камнях, впитавшейся в жёлтый песок. Вечный голод. Золото блестит по черным иссиня волосам, одежды сверкают, и женские руки, что скованы невидимыми кандалами, со шрамами, подбадривают звериное рычание людей, оглашая начало очередной бойни. Аджай убирает пистолет за пояс прежде, чем Нур поворачивается к нему. Он не видит в её глазах слепую надежду на хорошую новость; она же не видит на его лице и повода, чтобы её испытывать. — Аджай! Ему кажется, она знает. Может быть, всегда знала, но сердце матери не способно заглянуть в глаза страшной правде в одиночку. — Прости. Прости за то, что солгать не могу. — Где… моя… семья? — Прости, — тихо, хрипло повторяет, будто эхо, солдат, сжимая кулаки, наблюдает, как бьётся перед ним на осколки чужое сердце. Он подхватывает её за плечи, чтобы она не осела на камни, прижимает к груди, чтобы не вырвалась, и затем заглядывает в полные горя и невыносимой боли глаза — даже смотреть в них невыносимо, — мне жаль. Очень жаль… Но послушай, ты — теперь свободна, слышишь? Уезжай отсюда. Уезжай из Кирата, я помогу тебе.[Noore Najjar]
Слухи долетают быстро. Кират — маленькая страна, центрированная на ненависти, страхе и желании выжить. Как-то это все сплетается в почти похотливое желание чужой крови, а потому Нур Наджар здесь — на балконе, простирает руки перед толпой, пока её тигры едят людей, другие люди едят её душу, отрывая по куску, обгладывая до самой сути. Кто-то пробрался в Шанат, но Нур не имеет права рисковать — приказывает искать вредителя. Злится для виду, хотя бьётся надежда на то, что это Аджай. Пол Де-Плёр ведь пропал. Это Аджай. Это должен быть Аджай. Если у «Золотого Пути» уже её семья, Нур сделает всё, всё, что угодно сделает — прогнётся под этот мир, смешивающий с грязью её душу, так, как никто не прогибался, только бы её любимые уехали отсюда. По ночам ей снятся то кошмары, то дети. Мужа Нур почти не помнит. Не уверена уже, что любит. Не уверенная вообще, что может любить. Из нее эта арена и наркотики вытянули все соки; пустили по венам боль и отчаяние. И каждый день, как рецидив — выход на этот балкон, из которого уже не раз хотелось броситься вниз. Тянет золото, бутафория для зажравшихся — руки, голову, требует упасть вниз. Нур зазывает, кричит очередную речь, себя не слыша. Она давно научилась не слышать всю ту дрянь. Иначе не выжить. Оборачивается на шорох. — Аджай! Где… моя семья?! И весть бьет наотмашь. Нур знала. Догадывалась частью ошмётков своей души, что может быть и так, но… если всё так. Если всё так — то ей незачем. Всё незачем. Я сделала столько грязи. Я… я убивала. Я приказывала мучить. Я создавала наркотики. Я — своими руками. Я! Пэйган Мин… разрушил. Всё разрушил! — Аджай Гейл что-то говорит, держит её за плечи: Нур не чувствует ничего. Она пуста. Полая, как ваза с пробитым дном. Ненужная. Бесполезная. Напрасная. Вредящая всему хорошему и живому. Я… виновна! Я сама себе судья, палач и прокурор! Я виновна, Аджай, перестать! Заткнись! Я — В И Н О В Н А! И Я ТЕПЕРЬ НЕ ИМЕЮ СМЫСЛА ЖИТЬ. ЭТО НЕ ЖИЗНЬ! — Наджар дёргается, отталкивая в грудь молодого воина, который не понимает. Не поймет. Нур не планировала возвращаться из Кирата — она давно умерла. Она существовала лишь затем, чтобы спасти свою семью. Её уже нет. Её давно уже нет. И телу незачем продолжать отравлять этот мир собой. Пустому телу. Слезы катятся по щекам. Как ослепшая, хотя глаза широко распахнуты — поволока боли плещется через край, Нур отшатывается и выхватывает кривой нож. Этого от нее всегда хотели, этого! — Мало вам крови, ублюдки, мало! Давитесь! Дивитесь же! — Наджар взмахивает кривым кукри, ведет лезвием по коже — ослепленная болью, не чета которой боль из врезанной руки. Мало! Им все будет мало! Нур готова сделать свой последний шаг. Нур нет. Это — больная тень. И алая кровь, слетающая с краёв глубокого пореза — просто гранатовый сок. А голодная толпа ликует. Пусть все они сдохнут вместе с ней. Они — такие же — грязные. Они все — виновны. Но она, создавшая Шанат — горше всех. И признает это. И ей страшно жить с этим дальше. Смерть — лучше. Качнуться…[Ajay Ghale]
Его прислали сюда убийцей. Головорезом, что тихо, с холодной кровью в недрогнувших руках, занесёт дуло автомата над вражеской единицей и выпустит пулю в чужую грудь; вот только где настоящий враг? Аджай не знает. До сих пор он лишь мчался, снесённый горным потоком, кромсая на золотом пути солдат королевской армии — он это умеет, он знает, как это. Фантомное эхо боевого куража — дают команду и бросаешься в бой, после ночей трясок в фургоне. «Верим — повезет», — как молитва, которая давно приелась, присохла к губам, что уже не чувствуется. Убивай всех — своих Бог опознаёт. Ради чего? Уж точно не ради того, чтобы стать тенью легендарного отца. Мохан Гейл чёрной сгущающейся тьмой нависает над своим, живым среди мёртвых, сыном, призраки предков неумолимы, кровожадны, нашёптывают на ухо — ещё чуть-чуть, ещё чуть-чуть, и, будто бы, вырвутся из царства мёртвых. Но мёртвым жить не дано, а месть и ненависть нельзя передать по наследству. И голос матери в голове не разобрать за голодным рёвом толпы, взбешённой видом алой крови. Нур заходится в горьком, кровоточащем отчаянии, и Аджай видит перед собой не женщину, а лишь её тень — она исчезла в его руках, на его глазах, сейчас, когда жестокая правда убила чужую душу. Но ведь можно жить, — он, окаменевший, и правда не понимает, — Можно справиться с болью. Мужчина с предупреждающим криком срывается с места, кидается следом за Нур, опасно качнувшейся с края выступа, и пальцы в перчатке запоздало хватают опустевший воздух. Опоздал. Не смог. Позволил. Нур Наджар, застывшая на песке с распятыми руками, с золотыми украшениями, терзаемая голодными зверьми внизу, больше не плачет, больше не умирает внутри, истекая горькими слезами. В глотке сохнет. Аджай сглатывает, отшатывается от края, ошеломлённый, поднимает глаза на взорвавшийся криками Шанат. Настоящие звери — люди — неистовствуют на трибунах, вопят, давятся, осознание произошедшего приходит к ним не сразу. Им всегда будет мало. Прости меня. Прости меня. Жгучая злость на самого себя окатывает его, сбивая дыхание в груди, прибивая к земле, но солдат упрямо встаёт, каменный, пока по венам течёт раскалённая магма. Злость и гнев на Пэйгана, на Де-Плера, на… «Золотой Путь». Дороги стираются между собой, а впереди — снова тьма, неизвестно куда ведущая, ни проблеска света, ни путеводной звезды. Что ему нужно сделать? Спросить киратских богов? Поставить свечи, зажечь благовония? Какого черта он топчет эту землю, разодранную, истерзанную, и люди здесь — сломанные, и все сломано… Дьявол! И лисий смех только утробным мурчанием прокатывается, воспроизведенный памятью.***
[Amita]
Теперь уже лейтенант Королевской армии. Разрушить старое… Построить новое. Генерал Лау к ней почти милосердна, хотя Амита знает, что не заслуживает отношения лучше, чем как к овце, которую зарежут, когда всю шерсть состригут. Не слишком ли много на себя взяло порочное, наивное дитя севера? Повстанцы заблудились, но она выведет их на верную дорогу силой. Ради их же блага. Ведь не будут же они потом, когда начнут жить в нормальных домах, есть нормальную еду, отправлять своих детей в школы, вместо благодарности, швырять друг в друга и в неё дерьмом, как тупые животные, какими их хотят сделать? Все сомнения слизывают с её трепещущих от сладкой, болезненной истомы губ змеиным языком, опасно касаясь ядовитыми клыками, срывая порочные стоны, которые наутро она уже забудет, списав на сон. Один взгляд назад, в прошлое — и она пропадёт. Амита и не оглядывается, готовясь вместе с другими солдатами к взятию Банапура, а те — лишь хищно провожают её шакальими глазами. Но тигр, потерянный, изгнанный самим собой же из дома, не ведёт и ухом. Слепо в полубреду бредет вперёд, заворожённый королевской коброй.[Yuma Lau]
Атака на Банапур, после разговора с Пэйганом, была делом решенным — оставалось только поднять свои отряды, свои войска и готовиться выдвигаться… с сожалением покидая горные пещеры. Юме казалось, что здесь она ближе к… к катарсису, пожалуй. И здесь, если подняться еще выше, где без маски с кислородом будет не обойтись, совершенно другой мир, другие небеса и всё… нижнее кажется тем самым дерьмом макак. Юма Лау выше этого. Но она ещё не богиня — ещё человек, истово ищущий Шангри-Лу и истово служащий своему брату, своему королю, своему партнеру, своей раздражающей боли прошлого. Из-за него она стала той, кем стала и не жалеет — теперь она куда больше живет для себя и находит как развлечься. Амита… предательница «Золотого Пути» спит тревожно, измаявшись, измаранная революцией и собственной глупостью с ног до головы. Её нарочно поселили одну на эту ночь — слишком ценная гостья. У генерала Королевской армии своеобразное чувство юмора. Кислородная маска, в которую подается вытяжка опия, к лицу спящей — пусть тревожные морщины разгладятся. Вот так, милая. Вот так. Что ты прячешь, девка? Прячешь ли? Главное — не ошибаться с дозировкой. И все будет хорошо. Юма не ошибается. Ей весело. Ей смешно и зло с того, что несёт Амита, когда у неё спрашивать мягко. Когда её, будто бы, жалеть, касаясь темных кос, хрупкого личика, изломанных в экстазе пальцев. Она — изнасилована своим соратником, диво, как хороша, когда не помнит себя. Остается привкусом кислого ворованного счастья на губах. Хорошая шлюшка. Даже жалко будет убивать. Может… не сразу доведется — се покажет пылающий Банапур. Юма уходит от Амиты под утро — сытая, довольная, смеющаяся. Они выезжают к обеду и сонную девку просто кормят, вместе со всеми, грузят в машины. Вечером Юма с ней говорит по-новой, поражаясь тому, как отличаются ответы трезвой и одурманенной тигрицы. Хах… ей казалось, что она тигрица? Не более запутавшегося в своих лапах котенка — змеи таких проглатывают, не раздумывая. Через три дня все готово. В три тридцать после полуночи начинается атака на Банапур. Пощады не будет никому. Лау оборачивается на бледную девушку и улыбается ей. — Этот день настал. Ты отомстишь узколобым идиотам, Амита.