<•••>
Светло-алый закат заходил за горы, мерцавшие тысячами уличных огней. Где-то справа горел фонарями, билбордами и фарами Токио, размазавшись по всему побережью и своим постоянным мерцанием отсвечивающий в небо, затмевая звёзды. В закоулке лапшичной было тихо. На соседних местах тихо спорили о чём-то два пьяных клерка. Лапшичник устало досиживал рабочий день в полусне. Дешёвое пойло, называемое «пиво» развязало Ишшики язык, и она, подперев голову ладошками, с умиротворённым выражением лица засыпала меня словами. — ...дипрук, конечно, очень у меня «классный», век бы таких не видала. — Угу. — Я к нему ходила уже раза четыре, если не пять, так он каждый раз мне говорит: «гм, вот это чушь – переделывай». — Ого. — И, понимаешь, «чушь» — это буквально его прошлые правки! Не, ну, нормальный вообще, а? — Ага. Я увлечённо добивал оставшийся в мисочке рис. Ишшики было плевать на мои слабые потуги создать иллюзию внимания. Она говорила и говорила, но не столько ради того, чтобы я выслушал, сколько ради себя. Словно до этого рот у неё был застёгнут, и только сейчас она почувствовала, что говорить ничего не мешает. Вдруг Ишшики замолчала. Я взглянул на неё: она улыбается. Всё её милое и пьяное личико, раскрасневшееся от пойла, выражало полное спокойствие и умиротворение. Почувствовав на себе мой взгляд, она тут же уставилась в ответ. — Выпьешь со мной? — Ироха вопросительно подняла брови, сомкнула губы в одну обеспокоенную изогнутую полоску. — Нет. — Почему так? — обижается Ироха, надув щёки; брови сползают вниз и грозно нависают над пьяными смеющимися глазами. — Не хочу. — Почему-уу?.. — Просто не хочу. Не люблю пиво. Ироха вдруг выпрямилась на табурете. Внимательно – насколько Ишшики могла в своём состоянии, изучила мою уставшую физиономию. Оглядела всё вокруг, вращая головой, словно любопытный птенец. Наконец, Ироха остановилась на созерцании капли пива на донышке её пинты. — Интересно... — протянула она задумчиво, — Как дела у девочек из клуба?.. — Не начинай. Домой не хочешь? — Знаешь, — пробормотала Ишшики, окончив фразу уже твёрдо, — Хочу. — Тогда пойдём, провожу тебя, — бросил я, слезая с места. — Э-э-э, семпай! — Ишшики тут же оказалась рядом, раскрыла рот, хотела что-то сказать, но замялась. Состроила глазки. — Не мог бы ты… Оплатить за меня?..<•••>
— Между прочим, это в порядке вещей – платить за женщину в ресторане! — быстро щебетала Ишшики, подстраиваясь под мой темп ходьбы, — Особенно, когда ты меня выдернул сразу после рабочей смены. — Кто ещё кого выдернул, — огрызнулся я в ответ, но Ишшики упорно меня игнорировала. — У меня и времени домой зайти не было! Откуда у меня деньги с собой? Вот! — Если бы ты не заказала себе пиво, вполне хватило бы. — Пф-ф! — громко раздалось по улице, — Это что за японка из меня такая получается, что после работы не пьёт? — И то верно. — Извини, — вдруг бросила Ишшики. — Ничего. Но тебе повезло, что я на днях получил гонорар. — Гонорар? — Ироха ехидно сощурилась, — Ты актёр какой-то что ли? — Гонорары не только у актёров бывают. Стремительно темнело. Субурбан Чибы был тихий, но то тут, то там раздавались лай собак, крики и песни корпоративных рабов, возвращавшихся домой пьяными в говно. Традиция такая. Гудели хором электрощитки. Изредка проезжали машины, торопясь куда-то. Дальше шли молча. Наш путь был тёмным, фонари стояли с большим интервалом и иногда приходилось идти чуть ли не на ощупь, пока не привыкли глаза. Ироха теперь шла чуть впереди меня, часто оборачивалась – словно проверяла, не сбежал ли я. Наконец, Ишшики свернула с дороги к очередной двери. Мы пришли. Ироха засуетилась, ища в карманах ключи. Торопливо открыла замок. И обернулась. — Семпай… — необычно тихо сказала она, — Не хочешь зайти?<•••>
Внутри было… Минималистично. Не то, чтобы я ожидал от Ишшики обитых розовым войлоком стен и плюшевого интерьера (тоже розового), но всё равно внутри было необычайно пусто. Даже у Юкино в её квартире были мягкие игрушки Пан-сана, а тут… Мне стало слегка некомфортно, и я поёрзал на диване. — Красное вино будешь? — в гостиную вышла Ироха, демонстрируя мне бутылку и ставя на столик два бокала. — Не разбираюсь в винах, так что положусь на тебя. Ишшики фыркнула. — Я и без тебя знаю, что ты не сомелье, — ответила она, — Я спрашиваю: ты будешь пить? — А тебе не хватит? — вежливо, но настойчиво спросил я. — Я протрезвела, пока мы шли, — отрезала Ироха. Она села в кресло напротив. Я немного отхлебнул из бокала: горло немного обожгло, а язык стало вязать. Н-да. — Интересно, как дела у девочек из клуба? — спросила непонятно кого Ироха, — Ты с ними виделся? Второй вопрос уже был адресован мне. — Ты опять? Не начинай. — Знаешь, тебя легко прочитать, семпай. Ты как раскрытая книга. Н-да. — Просто, при тебе не стараюсь. — Что-то не так? — обеспокоенно спросила Ироха, слегка наклонившись и заглянув в моё лицо. — М? — я взглянул в ответ. — Если ты делаешь такое выражение лица, это значит, что что-то не так, — Ироха вдруг посмурнела, — Я тебя знаю. — За последние дни произошли некоторые события, — рвано ответил я, — Постоянно в голову лезет всякое. Не беспокойся. Ишшики хмыкнула. — Можешь не ломаться. Я знаю про встречу выпускников. И про вас с Юкиношитой-сан. — Откуда? — неожиданно громко спросил я, и тут же осёкся, — А хотя, почему я спрашиваю. — Ну, да, у меня есть... — Ироха ухмыльнулась, — Скажем, связи. Не скажу, кто. — Раз ты всё знаешь, то и рассказывать, я думаю, незачем. — Э, нет! Мне интересны детали! Вы переспали? Я вытянулся и показал пальцем на кровоподтёки и ушибы на лице. Ишшики прищурилась: — Юкиношита-сан увлекается… таким? Издеваешься? Ишшики поболтала бокал и одним глотком добила вино. — Не хочешь перекусить? — Тебе не хватило лапшичной? Ироха надула щёки: — Во-первых, семпай, прекращай отвечать вопросом на вопрос. Меня это очень бесит. Она встала и прошла в кухню, ютившуюся напротив гостиной, в одном помещении. — А во-вторых, — я глядел ей в спину: как она пригибается перед холодильником, как закидывает невесть что в микроволновку и суетится, словно не помнит, что у неё есть из съестного, — Когда я пью, мне всегда надо что-нибудь есть, чтобы чересчур не опьянеть. Она уселась рядом со мной на диван, подогнув ноги и, всё равно, (игриво?) касаясь меня ими. На её коленях перед нами парилась тарелка с шариками из обжаренного риса. — Угощайся! Тут есть с мясом, с сыром, с… Ещё чем-то, — приглашающе восклинула Ироха, перебирая шарики; затем, схватила один из них и попыталась сразу же съесть, — Ай-ой! Горячее. Закуска выглядела аппетитно, поэтому я присоединился, но, для осторожности, дул и перекатывал в пальцах. — Это готовка моей мамы, — с гордостью заявила Ишшики, преподнося мне мой бокал, теперь уже вновь наполненный вином; когда она это успела – мне непонятно. Из процесса меня вдруг выбил толчок: Ироха вдруг ощутимо – хотя и не сильно, пнула меня ногой. — Я же вижу, как тебя что-то гложет. Выкладывай уже. Удар женской ножки, лёгкий, играющий, но настойчивый, казался по силе равным пинку в живот от стокилограммового бритого якудзы. Сосуд внутри звякнул и его содержимое, ударившись об один край, большой взволнованной волной перелилось через другой – и хлынуло наружу, в мир. Я говорил, что думал, что не думал, что хотел бы думать и что не позволил бы себе подумать никогда – и Ироха молча отвечала мне. Она хихикала, когда было смешно, она хмурилась, когда было сердито или грустно. Я говорил широко, будто бы чертил круг, спираль, с каждым проворотом всё сужалось, приближалось к одной точке, сходилось на Юкино. Получалось смешно: я всё так пытался сбежать от неё с конца школы, а в итоге всё вернулось обратно. Её чёрный ниссан не просто сбил меня, он зажал меня между колесом и крылом и волочит, продолжает тащить за собой, окрашивая моей кровью асфальт. С каждым словом я чувствовал, как становится легче дышать. Ишшики напряжённо молчала, когда я закончил. — Дальше уже неинтересно, — сказал я, дойдя до момента моего пробуждения в отеле. Бокал с вином был пустой, уже в четвёртый раз. — Знаешь… Ироха слегка прикусила губу. — Я бы хотела извиниться. — За что это? Мне, на самом деле, весь этот театр со старыми знакомыми, извинениями и воссоединениями уже немного начал поднадоедать. Я как будто нахожусь в сериале про сорокалетних офисных тёток, которые до сих пор не вышли замуж и их все вокруг гнобят и говорят всякое у них за спиной, а изнутри самооценка точит. Уже семь лет прошло, вообще-то. Так. Вслух, что ли? Ишшики посмотрела на меня, как на идиота. — Семпай, ты вообще не изменился. Всё так же несёшь чушь. — Я зачту это как комплимент. Говори, что там у тебя за извинение. Раньше начнёшь, раньше закончишь. — Ну тебя!.. Ироха недовольно надула щёки и откинулась в кресле. Глаза у Ишшики – растопленный мёд. Провал её зрачков манил к себе, готовый поглотить меня, словно зыбучие пески неудачливого путника. Я моргнул с силой. Наваждение спало. — Помнишь, в школе, ты мне как-то рассказал, как ходил готовиться к экзаменам к Юкинон? — Ну, — кивнул я, насупившись. — Ну… В общем, я в эту ситуацию… Тоже тогда масло подлила. — Насрать, — я старался звучать как можно более безразлично. — Не строй такую мину, будто тебе было наплевать. — А ты можешь сказать, что мне не наплевать? — Конечно нет! — вскрикнула Ишшики, — Ты думаешь, никому не видно было, как вы друг на друга смотрели? Думаешь, никто ничего не понял? — Невероятно, — бросил я, — Мне ничего не было понятно, Юкиношите ничего не было понятно. А всем остальным всё понятно. Ироха осушила свой бокал: — Потому что вы два сапога пара. Друг на друга слюни пускали и всё равно нашли сто отговорок, чтобы не быть вместе. Воображали себе там что-то... Настоящее. Любовь. Мол, это всё такое дело большое... — А разве не так? — неожиданно резко спросил я. Ишшики налила себе вина и продолжила тоном наставника: — Вот ты, семпай, вроде похож на умного, когда молчишь. Но стоит тебе что-то сказать, так сразу понятно, что ты полный дурак. Существовала бы ваша сказочная настоящая любовь, не было бы такой статистики разводов. Любовь это... Инстинкт... Да, думаю это слово подойдёт. Биология. Люди друг друга хотят и от всей этой химии в голове придумывают себе невесть что. А всё просто, на самом деле. Женщин… Она на секунду замялась, подбирая слова: — Женщин привлекает власть. Есть те, которые хотят подчиняться власти, чтобы ими управляли, например, Юкиношита-младшая, и женщины, которые управляют. Как Маргарет Тэтчер. Или Юкиношита-старшая. — Ну ты разошлась, — хмыкнул я. — Не бывает любви, семпай, как её показывают в фильмах и в новеллах. Юкиношита хотела быть завоёванной, чтобы ты за неё всё выбрал, потому что сама она что-то для себя решить не в состоянии. А завоеватель сбежал. Вы оба чего-то ждали невероятного, чтобы что-то такое случилось, что вдруг сразу окажется, что у вас любовь-морковь и счастья полные штаны. Вы, два идиота, досиделись до того, что мы имеем сегодня, — она развела руки. — Мне кажется, что тебе достаточно вина на сегодня, — я перебил Ишшики, протягиваясь к её бокалу. Она опередила меня, и схватив его, подалась назад, пытаясь уйти из-под моей власти. Я потерял равновесие и рухнул на неё; мы упали с дивана, вино расплескалось на пол. Ироха продолжала смотреть мне прямо в глаза. — И всё-таки, я вам завидовала. У меня такого не было… С Хаямой. Вообще никакой химии. Я столько крутилась вокруг него, тратила время на его вонючий клуб, и всё зря. Он на меня даже не смотрел. Мне было так обидно. Мне так хотелось нагадить, — бормотала она. Мёд в глазах Ишшики тускло светился и было в этих огоньках что-то неуловимо печальное. Я попытался подняться, но она с силой обхватила своей ногой мою, прижимая к себе. В глазах закружилось. Вертолёты. — Знаешь, что Юкиношите-сан в тебе нравится? — вдруг затараторила Ироха, — То, что ты всегда поступаешь так, как посчитаешь нужным сам. В какие бы рамки тебя не поставили. Я снова попытался подняться и снова неудачно. Вцепилась мёртвой хваткой, словно лиса, давящая свою жертву. — Думаешь, у дочки владельца энергетической корпорации Юкиношита есть такое право? Да она даже в туалет сходить не могла бы без надзора своей сестры. И тут ты. Она, наверное, фантазировала, как ты попытался бы её спрятать от её семьи, потом, может быть, тебе бы сломали руку, она что-нибудь отчаянное сказала бы своей матери и вы бы жили счастливой парой. Такая дура. Ишшики засмеялась. — Она меня так бесила тогда, в школе. Я даже, — она залилась в хохоте на пару мгновений, — Даже думала, что могла бы просто взять и переспать с тобой, и воображала её лицо, когда она бы узнала, что её спаситель-рыцарь трахается с стервой-малявкой. — Мне сейчас очень неловко, — прошептал я; мой лоб намок и я боялся, что какая-нибудь роковая капля возьмёт и упадёт Ишшики на лицо, — Дай мне встать, пожалуйста. Она расслабила хватку и я поднялся, потирая лицо рукавом. — И, просто смешно, сегодня, когда ты позвал меня погулять после работы, я задумалась, — продолжила Ироха, смотря в потолок, — Что может быть мне тогда стоило? Нам, а? И что, может быть, сейчас нам стоит? Она вздохнула. Закрыла глаза устало. — Хикигая-семпай. Я промолчал. — Уходи, пожалуйста. Пока я не сделала какую-нибудь глупость. На улице уже была поздняя ночь. Из-под входной двери поддувало и я уже чувствовал предстоящий холод. Меня немного передёргивало от такого предвкушения. Или от волнения. Ишшики стояла рядом, молча наблюдая за мной. Когда я уже обулся и собрался открывать дверь, она вдруг сказала: — Извини. — Часто извиняешься. Это плохо. — Давай я закажу тебе такси. — Нет. Пройдусь.<•••>
На подходе к дому я почувствовал, будто в воздухе витал запах опасности. Стояла жуткая тишина. Не мёртвая, не полная – гудели провода, иногда доносился лязг железной дороги. Однако, что-то было в этом всём фальшивое. Что-то неспокойное. Я сразу приметил синий седан, стоявший заведённый напротив моего блока. В салоне не играла музыка, водительское стекло было опущено и кто-то – лица мне не было видно – курил, выпускал колечки дыма в промозглое ночное небо. Заболела нога. Я ускорил шаг, нащупал в кармане ключи. Если постараться, то можно успеть; расстояния от седана до моей двери хватало рово на то, чтобы открыть дверь, войти и запереться. От меня требовалось только не облажаться. Намо Амида буцу, намо Амида буцу. Поднялся по лесенке трусцой, рука плавным движением обнажила связку с ключами. А наверху уже ждали. Морда была незнакомая, но сходство с теми амбалами в отеле было видно невооружённым глазом. Они там все родственники, что ли? Я остановился в двух шагах от двери в квартиру. Урка улыбнулся мне во все двадцать восемь, и с коротким размахом выбил мне дыхание. — Тихо-тихо, — он заботливо подхватил меня под плечи и повёл-потащил вниз, к машине. В седане уже горел свет. Я жадно дышал, в глазах всё кружилось, словно в сломанном телевизоре. Искусственная кожа салона была мертвецки холодной. Мокрые от пота руки соскальзывали с сиденья и мне приходилось постоянно возвращать их на места. Подумалось, что лучше бы я поехал на такси. Лучше бы послушал Ишшики. Суки. Ждали меня у моего дома. — Как дела, Хикигая-сан? Хорошо провели вечер? — раздался голос Хаямы с пассажирского места впереди. — Ещё вчера мы были на «ты», — заметил я. — Это совершенно неважно, — передо мной возникло приветливое лицо Хаямы. Ему не нравится моя рожа, но маску снять он не в состоянии. Она будто вросшая. — Важно то, что господин Юкиношита просил передать вам привет. Поэтому мы и приехали. Позволю себе сказать, долго ждали. — Я извиняюсь за столь длительное ожидание, и поражён любезностью господина Юкиношиты, но вынужден заметить, что для меня это слишком много чести. — Неважно, — отсёк Хаяма, — Не берите в голову, надеюсь, вы прекрасно провели вечер. Если меня кто-нибудь спросит, почему я ненавижу Хаяму, мудилу, я… Не смогу ответить. Я не могу точно выразить, что бесит меня в нём. Будто бы вся его натура вызывает у меня отвращение, словно сам факт его существования вызывает у меня сильнейшую аллергическую реакцию. А, хотя, без «бы» и без «словно». Это так и есть. — Помимо приветствия господин Юкиношита просил передать ещё вот это, — Хаяма протянул мне папку с какими-то бумагами. Когда я взял её, я почувствовал, словно меня что-то ударило по голове. — Господин Юкиношита сказал, что вам нужно напомнить про недавний разговор, и тогда вы поймёте. Угу. Как бы мне хотелось, чтобы это всё было просто сном. Чтобы сейчас я раскрыл глаза и увидел потолок своей квартиры. И дальше вёл свой овощной образ жизни. Я раскрыл папку. Фотографии какого-то стереотипного жирдяя-отаку. Какуэй Хаттори, двадцать два года. Университет N, адрес, аккаунты в социальных сетях, мобильный телефон, рабочее резюме с сайтов с вакансиями, характеристики из младшей, средней и старшей школ, адреса друзей, начальства, родителей, их мобильные телефоны, адрес и телефон священника католической церкви, в которую Какуэя десять лет назад водили родители. Ещё что-то, и ещё, целая кипа фотографий этого парня, причём большинство из них не выглядят, как сделанные с его согласия. Стало страшно. — И... — во рту внезапно пересохло, — Я правильно понимаю, что я должен... — Доброй ночи, Хикитани-сан, — кивнул мне Хаяма в отражении зеркала заднего вида. Седан тронулся с места сразу же, как я закрыл за собой дверь; колёса обдали меня грязными каплями, и когда я заковылял домой, я чувствовал тяжесть мокрой ледяной ткани на ногах. Словно тяжесть цепей.