Возможности

.*.*.*.

Гокудера искренне волновался. Они с Тсунаеши не виделись уже почти полтора года с того их прилета, когда в девушке стали заметны первые перемены, и ему казалось, что сейчас она, повзрослев еще сильнее, будет совсем другой. Не той Савадой Тсунаеши, которая мило краснела, вручая ему «особенный» шоколад (особенным его назвала Нана-сан — по секрету) на день Валентина, и кусала губы, когда принимала ответный подарок на Белый день. Тоже, кстати, особенный совершенно. Беспокоиться о таком было глупо, конечно, ведь Тсунаеши продолжала отвечать на их — на его — звонки и звонить сама. Делилась новостями родного города, спрашивала про брата (эти двое взаимно волновались друг о друге, и один не говорил обычно ничего страшного, а вторая потом выпытывала про неприятности у друзей), пересылала по мейлу фото (легкая, воздушная, нежная — стоит на площади и смотрит вверх, а Киоко поймала удачный кадр; или охотится за очередной бабочкой и ничего в округе не замечает). Савада Тсунаеши была прекрасна, и Хаято совершенно точно все эти годы был по уши в нее влюблен. С первой встречи — когда она спасла ему жизнь — и по настоящий момент. И этого не изменило ни то, что она устранилась с поста наследницы Вонголы (она все равно оставалась ее принцессой, нежно лелеемым цветком, прекрасным и хрупким), ни то, что на ее место пришел ее сводный брат, сначала многим пришедшийся откровенно не по душе. Хаято изменил свое мнение, как только увидел этих двоих смеющимися и сидящими на диване в доме Савада почти в обнимку. Они были настолько неописуемо похожи, что становилось страшно — оба малость неуклюжие, оба улыбчивые — и оба за друзей будут горой стоять. Тсунаеши, конечно, настороженно к брату относилась сначала, но лишь оттого, что это было ей непривычно (она сама призналась потом Гокудере) — что ее отца называет своим отцом еще один человек. Позже она… сама ему отдала кольцо. Сказала, это будет для нее облегчением. Сказала, она все равно для этого не годится. Сказала, просто хотела иметь друзей и будет рада, если они таковыми останутся. И еще она сказала… она сказала Энео: «Ты мой брат, и я прошу тебя, береги их». Она всегда будет их принцессой, и даже сам Энео это прекрасно знал. Больше того — именно он был чертовым инициатором их первого побега от обязанностей Десятого поколения в тихий и сонно-сказочный Намимори. И конкретно сейчас он же инициировал второй. Хаято всегда мечтал о такой семье. Смелой, сильной, отважной и сплоченной просто донельзя, где тебе всегда подставят свое плечо, поймут, поддержат и обогреют. С Такеши, Рехеем и даже Мукуро он за эти годы тоже до жути сблизился и ни капельки не жалел об этом. У него была семья — это главное. И вскоре он снова встретит свою принцессу, которой всегда будет предан и верен немного больше, чем ее брату, как бы похожи между собой они ни были.

~*~*~*~

Намимори встречает их легкой облачностью и влажным клочковатым туманом. Утро раннее, и потому это совершенно не удивительно, однако солнце уже пробивается сквозь заслон, и его лучи столпами света опускаются на улицы, снопами искр отражаясь от магазинных витрин и оконных стекол. Хаято вздыхает полной грудью, спеша знакомой дорогой, и его босс идет едва ли не наравне с ним, улыбающийся от уха до уха, удивительно довольный жизнью и умиротворенный. Всем им нужна была эта поблажка. Все они хотели немного отдохнуть от окутавшей их рутины отчетности и лицемерных встреч. Энео идет заложив руки за голову, и напяленные на голову солнечные очки смотрятся в его волосах в высшей степени забавно — как яблоко у ежа на иголках, но над этим не хочется насмехаться — этому хочется как-то по-братски умилиться и просто качнуть головой. У самого Хаято браслеты и феньки по-прежнему позванивают на запястьях, а на пальцах — кольца. Правда, последние теперь — не бижутерия и не драгоценности, а кольца для концентрации Пламени. Главное — Урагана Вонголы и еще четыре — так, вспомогательные, которые в системе C.A.I. требуются. Такеши, Рехей и Мукуро следуют чуть позади и вроде как даже стараются не мешать «парочке идиотов» наслаждаться возвращением в сказочный город. Вдалеке виднеется поблескивающее в солнечных лучах новенькое колесо обозрения, и Энео удивленно щурится, видно не помня, чтобы раньше оно вообще там было. Хаято его понимает — всегда странно замечать что-то новое в маленьком городе, в котором, кажется, никогда никаких изменений и не происходит. Это обычно значит, что ты давно не возвращался домой. …как странно, что место, в котором прожил всего несколько месяцев, можно так легко назвать домом, а старинный особняк в Неаполе, где живешь уже третий год, подобным образом окрестить как-то язык абсолютно не поворачивается. Не потому ли, что дом — это прежде всего человек? Размышления обрывает в одночасье хлопнувший Хаято по плечу Такеши. — Эй, а разве не в той стороне Кокуе? — выдает он будто бы беззаботно — и вскидывает брови. Глаза у него в эту секунду — не просто карие, а какие-то темные, похожие на холодные пистолетные дула, словно учуял неладное что-то и теперь силится разобраться. — Так там же вроде никакого колеса не было, — Хаято оборачивается к нему и резко останавливается на месте — так, что Ямамото натыкается на его спину, и с ними приходится остановиться всем. Мукуро задумчиво щурится и как-то хищно раздувает ноздри. Он всегда так делает, когда чует чужое Пламя, и иногда Хаято интересно — неужто Рокудо его так вынюхивает? — Не было там колеса, — подтверждает в итоге иллюзионист, — но оно явно настоящее и совершенно точно новое. Новое. Это выбивает Гокудеру из колеи.  — Да какому экстремалу сдался старый парк? — морщась, бормочет себе под нос Рехей и скрещивает на груди руки. — Я это местечко помню еще со времен нашей стычки, мы ж после вашего похода на Мукуро туда ходили. Там хлама куча, экстремально земля под ногами проваливалась! — Проваливалась, — подает задумчивый голос внимательно слушающий их всех Энео. — А теперь, видно, не проваливается, да и парк открыт… Может, спросим у Тсунаеши? Это предложение, конечно, нравится абсолютно всем, потому, пожимая плечами, они продолжают путь. Вот только на душе все равно теперь… неспокойно. Когда они наконец добираются до дома Савада, туман уже успевает рассеяться, а солнце запламенеть почти в полную силу — так, что едва не напекает макушку. Энео трясет головой, поспешно ерошит себе нагретые лучами волосы — и звонит в дверь, как-то нервно дергая лямку своего рюкзака и ломая пальцы. Ему открывают не сразу, а когда открывают — на пороге вместо Савады Наны или ее дочери стоит какой-то всклокоченный рыжий парень, который смотрит на них с секундным недоумением, словно не знает, какого черта они тут делают, да еще и такой оравой. Однако уже спустя мгновенье его лицо светлеет, и он, коротко кивая им, отступает в сторону и провозглашает куда-то в глубину дома:  — Эй, Тсу, тут к тебе пришли! В гостиной как будто бы что-то с грохотом валится на пол, кто-то негромко ругается очень знакомым, но внезапно таким взрослым голосом (по телефону он был вроде совсем другой… другой!) — и вылетает в холл. — Ребята! — радость на лице у Тсунаеши отнюдь не поддельная. Она секунду стоит на месте, а потом бросается к ним и обнимает каждого по очереди начиная с Энео. Ее объятий удостаивается даже вызывающе хохотнувший Мукуро, и Хаято это ужасно злит. В обществе Тсунаеши все друзья (кроме Энео) сразу начинают казаться соперниками, и он ничего не может поделать с этим. В конце концов, он все эти годы был ужасно, болезненно и едва контролируемо в нее влюблен, и это чувство выжигало его иногда похлеще собственного атрибута, потому что обычно не находило выхода. Тсунаеши одаривает его широкой радостной улыбкой, и ее глаза сияют. Хаято жадно впитывает каждую ее черточку, и ему кажется, что она стала еще красивее. В скайпе по видеосвязи говорить неудобно — из-за расстояния все часто зависает или идет пикселями, поэтому они редко включают камеру. Но зато теперь… теперь, когда парень видит ее воочию, она, кажется, только сильнее повзрослела и похорошела. Ее глаза, губы, руки, кожа, тонкий вздернутый носик… и волосы. Упруго подпрыгивающие при каждом движении задорные каштановые локоны, которых охота касаться пальцами. В которые охота зарыться ладонью и замереть так, прижимая девушку к себе и мечтая остаться в этом мгновении навсегда. Гокудере кажется, он становится безнадежным романтиком рядом с ней, но он, черт побери, совершенно не жалеет об этом. И он думает, что в этот раз определенно ей обо всем расскажет. С самой их первой встречи. Тсунаеши сопровождает их в гостиную, где стоит низенький широкий столик из черного дерева, заваленный разномастными бумажками и фотографиями, и удивительно быстро собирает все по каким-то только ей ведомым стопкам. Улыбается, ворчит про экзамены и ласково треплет сидящего к кресле парня, который им дверь открыл, по рыжей голове.  — Это Шо, — говорит она весело. — Ириэ Шоичи, мой друг. Он закончил школу экстерном и уже учится в университете на старших курсах, вот и… помогает мне тут. Парень коротко и как-то слегка застенчиво улыбается и по очереди протягивает каждому из них сухую длиннопалую ладонь. Хаято смотрит на него и думает, что он ужасный дрыщ, но когда до него доходит очередь, рукопожатие у этого Шо оказывается чертовски крепкое. — Рад знакомству, — говорит Ириэ, и Гокудере наконец вспоминается, что Тсунаеши о нем когда-то рассказывала. — Вы — те самые друзья Тсу, о которых она столько говорила, наверное? И, — тут доходит очередь до Энео, — ее совершенно потрясающий брат. Десятый Вонгола с улыбкой кивает и тут же интересуется у парня, на кого же тот учится. Шо оказывается гениальным технарем, а еще он тоже носит очки, и Хаято чувствует укол ревности из-за этого. Вскоре запропавшая на кухне Тсунаеши приносит поднос со сладостями и чаем, и становится поуютнее — Гокудера расслабляется, обмякая во втором кресле, пока друзья ютятся на диване и болтают с устроившейся на подлокотнике у Шоичи подругой. А через пару часов в дом Савада заглядывает Наги. Она легонько стучит по косяку костяшками пальцев, и на нее тут же оборачиваются все присутствующие. И Мукуро, кажется, слегка даже приоткрывает рот. Маленькая смертница, органы которой были когда-то заменены реальными иллюзиями (после освобождения поработавшего в паре с Джаннини Мукуро превратившимися по какой-то особенной технологии в настоящую плоть), цветет и пахнет. Этакая девочка-девочка, в цветном воздушном платье стиля ампир и с кучей побрякушек на руках, она улыбается пялящимся на нее в оцепенении людям и весело сияет фиалковыми глазами. Глазами — не глазом. Это похоже на что-то из ряда вон, и Хаято испытывает огромную жажду проморгаться. Вдруг мираж? Не может эта эфемерная девочка-с-обложки быть той Наги, с которой Мукуро когда-то прощался в аэропорту. И которой больше никогда не звонил, потому что сказал ей, что она свободна. Энео тогда прицокнул языком, посетовав на то, что у Рокудо слишком упаднические настроения, и не стоит подобным образом отвязываться от влюбленной девушки. Теперь всем становится ясно, что тогда их босс оказался прав. Потому что Курому Наги (это новое старое имя необычайно в ходу у Тсунаеши и ее друга) немного смущенно хвастается подаренным «на съемках» платьем и говорит, что фирма выписала ей сертификат на свою продукцию. — Они создают такие потрясающие наряды, — Наги улыбается и прижимает руки к груди как влюбленная девчонка, но все равно совсем не похожа на человека, которого интересуют лишь вещи. Напротив — она словно бы видит в каждом предмете одежды какой-то особый смысл, потому знает каждый шов на своем собственном платье. — Тебе обязательно подойдет что-нибудь из их вещей, Тсу. Новое прозвище режет слух. Хаято помнит, что раньше так Тсунаеши звала лишь ее мать, но и Наги, и этот Шо обращаются к девушке этим именем так просто и панибратски, что даже немного тошно. Ситуацию спасает только взгляд Мукуро — цепкий, ищущий, потрясенный. Интересное дело. Ну а чего он ждал? Гокудера с некой гордостью думает о том, что сам от своих чувств ни на секунду не отступился, и едва слышно цокает языком. Потому что девочка-девочка Курому Наги за исключением приветствия вроде бы даже не удостоила Мукуро ни единым взмахом ресниц, хотя под его собственным взглядом как будто все также пламенеет щеками. Но, как кажется Урагану Вонголы, не от удовольствия, а от смущения. Потому что эту девчонку всегда смущали совершенно любые взгляды, и этот новый интерес от Рокудо, который даже не видел ни разу журналов, в которых она выступает как модель, причиняет ей дискомфорт. — Эй, Тсу, — внезапно смотрит на часы Шо. — Тебе бы начинать собираться, скоро наши приедут, а ты их хотела встретить. Девушка хлопает себя по лбу, и Хаято снова морщится от еще одного нового старого имени. — Наши? — Энео удивленно улыбается и оборачивается к сестре. — Твои здешние друзья, Тсу? — из уст босса это ласковое сокращение звучит не в пример правильнее, и тугие пружины в груди расслабляются. Гокудера смотрит на подругу и невольно улыбается тому, как она вихрем проносится вверх по лестнице, спотыкаясь пару раз по дороге. Все словно совсем как прежде, когда он бывал в этот доме каждый божий день, и только обстановка тут за прошедшее время и изменилась, а вот атмосфера осталась та же. Наги мягко улыбается ей вслед, и на ее щеках вновь проступают умилительные ямочки. — Я тогда пойду на кухню, — она поднимается, и иссиня-черные волосы взлетают слегка над ее плечами. Наги не носит более этот хохолок в стиле Рокудо, потому что она более не Докуро Хроме, и это ее только больше красит. Хаято думает, что Мукуро идиот, и делает знак Такеши, чтобы тот выведал, что там за друзья у их не-Десятой. — Давай я тебе помогу, Наги, — тут же понятливо подрывается с места парень, сверкая ответной улыбкой. — Народу, похоже, тут будет много, да? Наги отчего-то жарко краснеет, словно что-то вспомнив, и поспешно кивает. — Приедут трое, — торопливо отзывается она. — Поможешь мне сделать роллы? Ке-сан их любит… — ее голос на этом стихает, как будто она израсходовала свой запас храбрости, и Хаято едва не хмыкает. Что это за «Ке-сан», интересно знать? Милый какой-нибудь мальчик из ее класса? Наги ведь, кажется, выпускница. Может, это Ке-сан из школы? Мысль об этом доставляет странное удовольствие, а Наги не представляется с кем-то в паре, кроме какого-нибудь президента студсовета или капитана клуба по игре в крикет. Забавно. Энео напрашивается сопровождать Тсунаеши в аэропорт, когда та спускается, и Гокудера в очередной раз думает, что он — лучший босс на свете. И что он, кажется, знает о его чувствах к девушке. Но сейчас это кажется не таким уж важным.

~*~*~*~

В аэропорту шумно, людно и, кажется, сломался кондиционер. Хаято дергает ворот своей рубашки вниз, едва не обрывая пуговицы на кнопках, и тут же ловит иронический смешок от Мукуро, в следующую секунду милостиво обдающего его потоком иллюзорного ветерка. Тсунаеши всматривается в толпу, не обращая на них более никакого внимания, и Энео наблюдает за ней с легкой, но какой-то не слишком веселой улыбкой, так что не хочется думать, что там подсказала ему его интуиция. Вот только все равно приходится. Потому что Тсунаеши все-таки высматривает в толпе тех, кто ей нужен, и без раздумий срывается с места, едва не расталкивая идущих ей навстречу людей, ворчащих, но расступающихся. И ни разу не спотыкается, прежде чем броситься на шею какому-то черноволосому сероглазому парню с возгласом, от которого Реохей давится своим «экстримом» и замирает, а Энео — сокрушенно качает головой все с той же грустноватой улыбкой, от которой Хаято теперь становится страшновато. Черноволосый парень заводит глаза и всем своим видом показывает свое недовольство происходящим, но уголки его губ дрожат в беззлобной полуулыбке. — Ты разлопалась за время своего безделья, зверек, — говорит он невозмутимо, и Хаято замирает в ступоре от опасного узнавания. — Раздавишь меня, — между тем уточняет парень и устало вздыхает: — Ну слезь уже, Тсунаеши. Однако Тсунаеши не только не слезает, но еще и чмокает его в щеку. Звук от чмока получается издевательски задорным, и Хаято готов схватиться за голову, потому что никак не может уложить в ней, что… что… Его неуклюже-милая Тсунаеши целует в щеку Хибари Кею и говорит ему:  — Не ври, я каждый день бегаю, старший брат. — Это… — Я это заметил, — вдруг заявляет о себе, перебивая Хибари, белобрысый незнакомец, до этого стоявший и наблюдавший молча. На плече у него восседает один из Аркобалено, и это становится совсем уже не смешно. Этот парень скрещивает на груди руки и выжидающе вскидывает желто-золотую бровь. — Может, меня ты уже наконец тоже как-нибудь поприветствуешь? Я скучал. Улыбка Тсунаеши становится какой-то… странной. Такой улыбки у нее Хаято никогда прежде не видел, и это заставляет его прикусить губу, потому что ему кажется, что они говорят о чем-то, чего он не понимает. Потому что Тсунаеши улыбается как-то очень уж обещающе, а этот нагловатый белобрысый парень смотрит на нее… так. И дожидается, как видно, того, чего хочет. Тсунаеши хватает его за галстук, притягивает к себе — и целует. Даже не слезая со стоически закатившего глаза Хибари, само присутствие здесь которого уже убивает рассудок Хаято. Который мертвеет при одном только взгляде на то, как белобрысый нагловатый выскочка с улыбкой отстраняется от девушки и ссаживает все это время чуть улыбающегося Аркобалено со своего плеча. Проклятый младенец тут же переезжает на Хибари, а Тсунаеши спускается на землю. И — сплетает с белобрысым выскочкой пальцы. И только улыбается, ничегошеньки не объясняя. Энео пожимает руку этому Гамме (да, его зовут Гамма Лайт, и Гокудере кажется, он слышал где-то это чертово, чертово, чертово имя; он хочет убить этого парня, но знает, что тогда Тсунаеши его точно возненавидит) и коротко ему улыбается. — Ты же вроде был частью семьи Джиллио Неро? Что тебя привело сюда? — его тон нейтрален и дружелюбен, но он бросает на Хаято сочувственный взгляд и на какой-то момент поджимает губы. — Меня сюда привела подруга, — отозвался белобрысый выскочка Гамма, прижимая сияющую от счастья Тсунаеши к своему боку и полностью игнорируя первый вопрос. — А остался я из-за девушки. Как говорится, ищите женщину. Хаято хочется отпустить какую-нибудь колкую шутку, но он не может.