Возможности

~*~*~*~

Энео разрывает на части от этих чертовых противоречий. Хаято его друг, и он знает о его чувствах к своей сестре, пусть вслух они никогда об этом не говорили, но в то же время Тсунаеши — его сестра, и она явно счастлива. И Гамма Лайт — тот самый Электрический Гамма, что долгое время несмотря на свой молодой возраст был верным псом покойной Арии Джиллио Неро, — он кажется ему очень надежным. Потому что смотрит на Тсунаеши так, как на нее никогда не смотрел Хаято. Для Хаято она — божество, эталон, эфемер, несбывшаяся мечта. А для Гаммы — по-видимому, просто девушка, которую он знает и любит со всеми ее косяками. Хибари Кея — Облако Тсунаеши, который несколько лет назад, услышав о смене наследника Вонголы, просто молча отдал ему кольцо и в прямом смысле махнул рукой, словно бы выметая из своего кабинета прочь — тоже, кажется, так считает. Он шипит себе под нос грязные ругательства, заводит глаза, морщит нос — невообразимый спектр эмоций для человека, у которого раньше их словно не было. Однако при всем этом — понимающе переглядывается с «этим белобрысым выскочкой» (согласно ремарке Хаято) и треплет Тсунаеши по волосам.  — А Наги там готовит твои любимые роллы, старший брат, — Реохея снова словно бьет током, и Энео коротко усмехается. Он совершенно не обижается, в самом деле. Ему ни к чему слышать в свой адрес периодическое традиционно японское «старший брат», чтобы знать, что Тсунаеши его действительно им считает. Тем более, что они, по всей видимости, определенно квиты — в конце концов, он тоже ей много чего не рассказывал, взять хоть Вонголу. А то, что у нее здесь собралась целая компания атрибутов — совершенно неудивительно. В конце концов, Тсунаеши ведь была Небом, и сияла она необычайно ярко. — Роллы с тунцом? — между тем поддевает девушку Хибари, заставляя ее надуться и щелкая по носу. И — не давая ответить на колкость. — Новый журнал вышел? А то она отказывалась показать мне фото, — здесь он поджимает губы и поудобнее перехватывает висящую на плече небольшую спортивную сумку. Тсунаеши машет рукой.  — Да все в порядке, это же девчачий журнал, — смеется она. — Хотя забавно наблюдать, как ты ревнуешь ее к толпам малолетних фанатов. — Страшно подумать, что будет, когда она станет старше, — заводит глаза парень, и они наконец покидают территорию аэропорта. Энео коротко улыбается и подмигивает сестре, толкая ее локтем в бок. — Я смотрю, моя младшенькая меня обставила? — уточняет он со смешком, и Тсунаеши слегка тушуется, то тут же гордо вздергивает нос. — Мне слишком быстро стало скучно, — вздыхает она в итоге. — И я попросила учителя И-Пин, Фонга, — благодарный кивок в сторону сидящего у Хибари на плече Аркобалено, — со мной позаниматься. А дальше… все само собой как-то произошло, я даже из Намимори ни разу не выезжала, честное слово! Они сами меня нашли! — А потом ты летала к принцессе Юни, в Багдад, в Палестину, в Аттику и в Корею, — невозмутимо добавляет все это время слушающий их разговор Гамма — и весело кривит губы, заметив ошеломленный взгляд Энео, не сумевшего вовремя сдержаться. — Мы решили немного попутешествовать, а в Корее она закупалась одеждой уже давно — еще до того, как Наги стали презентовать кучу сертификатов на одежду из брендовых магазинов. — Так ты все-таки из Джиллио Неро, — справившись с собой и мотнув головой, выдает в ответ Энео, тут же заставляя парня поморщиться и вспоминая о смерти предыдущей ее главы пару лет назад. Да уж, видно, неприятная тема. — Я больше не оттуда, так что давай об этом не будем, ладно? — подтверждает его догадку Гамма, и Тсунаеши почему-то крепче прижимается к его боку. Словно бы… успокаивает? — Да я не в претензии, — поспешно машет рукой Энео. — Просто Джиллио Неро всегда дружили с Вонголой, и если… — здесь он немного мнется, не желая признаваться в таком явном беспокойстве за сестру (хотя все и так знают, что оно есть). — В общем, от тебя не стоит ждать неприятностей, так что я спокоен. Тсунаеши смеется. — О, посмотри! Гордись, уже второй мой брат нас благословляет! — заявляет она, и Гамма, показав ей язык, легко чмокает ее в висок. И — оборачивается к Энео. — Спасибо, — только и говорит он с легким кивком, но Энео достаточно этого жеста, чтобы понять, что в новую семью единокровной сестры он принят. В отличие, как видно, от остальных.

.*.*.*.

Энео всегда рос один. Его мать скончалась при родах, а отца он никогда не знал, и воспитывал его дядя — Эмилио Надале, не дававший ему никаких обещаний и никаких надежд. Они не были семьей в традиционном смысле этого слова, и никогда не было кого-то, кого Энео мог бы назвать своим отцом — просто его фамилия тоже была Надале, и этим все ограничивалось. Имя же ему перед смертью дала мать, которая в своей жизни увидела его в первый и в последний раз, и это было единственным, что он о ней знал с чужих слов. Остальное… остальное пришлось выведывать самому. Мама жила в особняке дяди, тоже носила фамилию Надале, ее звали Роланда, она любила восточные сказки и сладкие духи, а еще — море и воздушные платья, и это первое, что Энео понял о ней, когда пробрался в ее запертую прислугой комнату. Он сделал это с помощью своей первой отмычки, и это был первый его успех. Ему было пятнадцать лет. В комнате матери все было так, словно она не умерла больше десятка лет назад, а просто куда-то уехала или отошла ненадолго. На столе — раскрытая книга, на дверце приоткрытого шкафа — вешалка с шифоновым синим струящимся платьем в пол, на стенах — великое множество фоторамок. Даже пыли там никогда не было, сколько бы раз туда Энео ни пробирался. И значило это только одно — эта комната заперта лишь для него, но не для его дяди, который все эти годы глубоко скорбел о своей сестре, и за порядком здесь тщательно следят, даже постельное белье меняют. Однажды Энео столкнулся в маминой спальне с дядей, и на следующий день после этого на дверях сменился замок. Конечно, подобрать к нему новую отмычку поднаторевшему мальчишке было не так уж сложно, но все равно было жуть как обидно. Именно после этого случая Энео и решил найти своего отца. Он никогда не слышал его имени и не знал, как он выглядит, но с того момента, как он принял это решение, что-то глубоко внутри подсказывало ему, что все получится. И — что для этого нужно делать. Именно поэтому, когда у него получилось пробраться в мамину спальню в следующий раз (дядя Эмилио уехал куда-то по срочному делу, и никто не следил за комнатой), он первым делом подошел к книжной полке и начал методично перетряхивать все томики со стихами (там были и Боккаччо, и Петрарка, и даже Бодлер — и чем он матери приглянулся?) и сказками. Он не знал, что ищет, но почему-то упорно продолжал действовать, словно подталкиваемый изнутри какой-то неведомой силой, о которой совсем ничего не знал. Одна из книг с полки оказалась справочником имен, и когда Энео открыл ее, то увидел, что его имя там трижды подчеркнуто красной ручкой — словно его специально для него выбирали. Словно его появления на свет ждали с радостью и с нетерпением. Словно мама… его… любила?.. Тогда Энео слишком поздно заметил, как стало мокро на щеках, и как запламенели ладони, а когда заметил — книжная страница была уже мокрой, а на коричневой обложке остался взявшийся непонятно откуда обугленный отпечаток его ладони. Второй и самой важной для Энео находкой оказалась яркая глянцевая фотокарточка. На ней были изображены на фоне тропических деревьев двое — белозубо улыбающийся солнечный блондин и черноглазая женщина в сине-зеленом платье стиля бохо. Она нежно улыбалась в камеру и доверчиво облокачивалась на грудь своего спутника. На оборотной стороне желтоватой уже от времени фотокарточки было с красивым завитком выведено: «16.07.1989. Гавайи. С любовью для Ланы. Емицу Савада». Тогда Энео еще толком не понял, что «Лана» — это сокращение от «Роланды», но уже знал, что нашел то, за чем сюда и наведывался. В тот же день он узнал, кто такой Емицу Савада, удивительно хладнокровно соврав своему учителю, что просто случайно услышал это имя от дяди, и написал письмо этому человеку. Человеку, который был, похоже, его отцом — слишком уж знакомые у него были скулы и слишком взъерошенные волосы на фотографии. Совершенно как у самого Энео. Это могло, конечно, оказаться миражом и самообманом — но не оказалось. Хотя ответа Энео, на самом деле, особенно не надеялся получить — наверняка Внешнему советнику семьи Вонгола шлют великое множество таких писем его «дети», чтобы получить какую-нибудь компенсацию от богатого «папы», так или иначе… а вдруг сработает?.. Ответ пришел где-то через неделю — его передали Энео за завтраком, на котором дядя никогда обычно не появлялся. Этот раз исключением не стал — мужчина снова велел принести ему еду в кабинет, как будто не хотел видеть племянника, — и парень прочел послание прямо за столом. Емицу Савада писал ему сам, своей рукой — его почерк за эти годы ничуть не изменился и остался таким же, как на той фотокарточке, и от этого Энео ощутил прилив какой-то странной надежды. Он мечтал о том, чтобы его забрали отсюда, с тех самых пор, как обнаружил комнату матери и понял, что ее содержимое от него скрывали. А в тот момент, когда увидел свое имя, подчеркнутое красным, и фотографию — только укрепился в этом желании. И когда понял, что гипотетический отец просит его о встрече через два дня — не раздумывая решил на нее прийти. И совершенно не пожалел. Емицу рассказал ему о враждебно настроенном к его с Роландой отношениям Эмилио, о грандиозной ссоре с любимой женщиной, которая не пошла против воли брата, и о таком же грандиозном разрыве. И еще — о своей семье. О солнечно-прекрасной женщине по имени Нана и о любимой и нежно лелеемой дочери Тсунаеши. Энео же в свою очередь поведал ему об одиноких завтраках, запертой на ключ комнате, книгах с восточными сказками, сладких духах — и пожелтевшей от времени фотокарточке. В дом дяди он в тот день не вернулся. И вообще никогда не вернулся. В считанные дни Емицу Савада сделал тест на ДНК, подтверждающий их родство, и оформил усыновление. И Энео словно бы очутился в совершенно ином для него мире, где все друг друга поддерживали, много улыбались и были немного свихнутыми. И, собственно, совершенно не похожими на мафиози. Он оказался в главной резиденции Вонголы, куда совсем недавно писал письмо. Там был Базиль, с которым они удивительно быстро нашли общий язык (ученик отца заинтересовал его горячими восторженными словами о гонках), плюшевый Тимотео Скариани, который с улыбкой просил звать его дедушкой, но мог одним взглядом осадить всех своих хранителей, — и там ему были просто рады. Причем рады так неподдельно, что Энео, давно привыкший чувствовать во всех встречающихся ему людях фальшь, даже слегка опешил. А потом ему предложили занять место наследника в монаршей семье. — Понимаешь, — сказал Емицу, которого Энео еще не привык тогда звать отцом, — Тсунаеши уже доказала свою лояльность, но на самом деле она совершенно не хочет становиться главой Вонголы, и я ее очень даже могу понять. Он говорил о том, что она просто девушка. Что она просто хотела иметь друзей. Что она не всегда сможет себя защитить. Что она очень хрупкая. Что он ужасно о ней беспокоится, хоть она и не в силах его понять. — Вы разные, — говорил он, — ты вырос как часть мафии, хоть и не вертелся в ее кругах, а она другая. Она слишком добрая, слишком наивная, понимаешь? Она моя дочь и твоя сестра. Она для себя хотела другую жизнь. Но я… не буду тебя заставлять. Он говорил — и Энео был с ним согласен. Не потому что хотел стать главой Вонголы и что-то там доказать кому-то, а просто потому что хотел как лучше. — Если Но… дедушка так решит, — кивнул он тогда, — я не буду против. И Ноно выслушав Емицу, решил дело в его пользу, а чуть позже сообщил о своем решении Тсунаеши — о том, что она может отказаться от поста наследницы, если сочтет Энео достойным, и о том, что если ее Хранители пожелают, их должности останутся за ними при новом Десятом. В противном случае и она, и Энео просто оба могли считаться равноправными наследниками семьи. Это устроило и самого Девятого, и отца, и парня. В этом не было никакого чертова принуждения. Это было верно и правильно. Буквально через два дня после этого разговора Энео, наслышанный о дочери Емицу от Базиля, изъявил желание встретиться со своей сестрой. И об этом он тоже ни разу не пожалел.

~*~*~*~

В доме Савада царит шум и гам, и Энео с наслаждением жмурится, пропитываясь это домашней в высшей степени атмосферой. Мама Тсунаеши, госпожа Нана, и в самый первый раз принявшая его так радушно, что даже странно, сегодня тоже только улыбается и гладит его по растрепанным волосам. — Ты так вырос, Энео-кун, — ласково говорит она, — стал так похож на Емицу, что удивительно. Тсунаеши вот больше пошла в меня. Или твоя мама тоже была блондинкой? Энео сдержанно улыбается, давя в себе малодушный порыв броситься ей на шею, и ему странностранностранно, почему эта женщина к нему так относится, даже зная, что он — сын ее мужа от другой. Пусть эта другая была у него еще до их знакомства, пусть она давно умерла, но разве это не должно задевать как-то? Не должно как-то… отталкивать? Он вообще безгранично удивлен тому, как госпожа Нана легко и просто встречает в своем доме чужих людей и какой лаской одаривает каждого из них. Возможно, когда-нибудь он сам смог бы назвать ее мамой, если бы она, конечно, ему позволила. Тсунаеши весело ему подмигивает и на какую-то секунду прижимает палец к губам, как будто есть что-то, о чем она непременно хочет ему сказать, но только не при посторонних. Энео вскидывает брови. Неужели у нее есть какой-то еще секрет? Роллы с тунцом просто фантастические. Хибари Кея отмечает это для румяной от счастья Наги рассеянным чмоком в губы (явно не в первый и не в последний раз), а Гамма — веселым смешком и пододвинутой поближе тарелкой. Мукуро и Хаято прожигают соперников злыми взглядами — и молчат, словно не в силах отпускать колкости и исходить ядом. И если в случае с Гокудерой шок еще можно как-то понять, то Мукуро парня воистину удивляет. Реохей, впрочем, тоже молчит, исподлобья поглядывая на Хибари. И один только Такеши весело улыбается и легко разбавляет напряженную обстановку. Единственный все принявший — тот, кто не был ни братом, ни ухажером, а просто другом. Единственный искренне радующийся за всех. Энео откидывается на спинку стула и наблюдает за тем, как Гамма, заведя глаза, совершенно машинально вытирает сидящей рядом с ним Тсунаеши нос, испачканный каким-то удивительным образом в васаби. И неужели сестре не жгло? — Горе ты луковое, — усмехается Лайт, — как вообще выжила за эту неделю, а? — Ветками в глаза не попадала, — тут же легко отзывается Тсунаеши и показывает ему язык. — Хотя вообще-то соскучилась по пассивному курению, — она лукаво сияет глазами, и Кея тут же хлопает ладонью по столу.  — Никакого курения, — припечатывает он сердито. — Вернется ядовитая травоядная — и я вас всех на леденцы посажу. Слышать от Хибари слово «леденцы» так же странно, как и упоминание о некой «ядовитой травоядной» (неужто та самая сестра Хаято, Гокудера Бьянки?). Энео прыскает — и Такеши с Шоичи усмехаются вслед за ним. — Ке, — между тем расслабленно улыбается Гамма, — ты вообще представляешь, как забавно тебя сердить? — Тебе будет совсем не забавно, если я начну вести себя как наседка, — невозмутимо отзывается Хибари, промокая губы салфеткой. — На шестнадцатилетие я подарил Тсунаеши ножи, а на девятнадцать лет вполне могу презентовать бьющее током всяких ловеласов белье. — Эй, я не ловелас! — весело возмущается Гамма. — И Тсу не будет его носить, она уже слишком взрослая. Хибари вполне миролюбиво цокает языком. — Боюсь подумать. — Если что, — неожиданно для себя вмешивается Энео и улыбается, — я могу подсобить с бельем. Правда, не уверен, что оно будет бить током ухажеров, а не свою хозяйку. Тсунаеши возмущенно фыркает и бросается в него своей скомканной салфеткой; Шоичи хохочет. Обстановка медленно разряжается.

~*~*~*~

Тсунаеши будит Энео посреди ночи и заговорщицки прижимает палец к губам. — Я хочу тебе кое-что показать, — говорит она. — В этом все замешаны, но я не думаю, что ребятам стоит об этом знать. Хотя, — она кусает губу, — можешь сказать Ямамото. Он будет молчать, я знаю. И… порадуется за меня. Энео растягивает губы в улыбке и роняет голову на грудь в легкой задумчивости. — Это потому что только мы с Такеши не смотрели на твоих новых друзей волками? — через какое-то время все-таки уточняет он. Тсунаеши передергивает плечами и в каком-то странном волнении ломает пальцы. — Они не только мои друзья, — наконец туманно изрекает она. — И это еще даже не самое начало. Энео рассеянно кривит губы и трет глаза. — Как скажешь, Тсу, — только и говорит он — но тут же неожиданно для себя добавляет: — Только это… ну… все в порядке? Глаза Тсунаеши в сумраке комнаты влажно поблескивают; она бросается к нему на шею и прячет лицо на его плече. — Конечно, — ее голос кажется хрипловатым и приглушенным; она словно готова расплакаться, и Энео надеется, что от счастья. Он неловко гладит ее по спине и прижимает к себе, усаживая на кровать рядом. Никогда не понимал этих женщин. Что он успел такого сказать и сделать, что глаза у Тсунаеши теперь на мокром месте? — Извини, — буквально спустя полминуты сконфуженно ворчит девушка. — Просто это так трогательно, — она ожесточенно трет глаза и чмокает его в щеку. — Я ужасно рада, что ты приехал. В конце концов, о таких вещах не болтают по телефону. Энео тут же очухивается от странного наваждения. Кажется, сестра хочет показать и рассказать ему нечто важное, а он тут рассиживается, идиот, никак проснуться толком не может. — Ну теперь мы не по телефону, — замечает он с легкой улыбкой. — И я… тоже рад, что приехал, Тсу. Знаешь, — он поднимается на ноги и начинает торопливо одеваться; застежка на брюках долго не поддается, и это заставляет едва не рыкнуть. — Знаешь, я… я тут как дома. Ты и госпожа Нана… Тсунаеши его обрывает. — Я понимаю. Когда они встречаются глазами, она улыбается. — Т-ты… — Моя маман — этакая коллективная мама, — смеется девушка, — и нет ничего удивительного в том, что тебе здесь уютно, правда. Ее называют мамой и Ламбо, и И-Пин, и даже Фуута, хотя они уже достаточно большие, чтобы понимать, что она им чужая тетя. Так что… — она поднимается на ноги и щелкает его по носу, — тебя можно понять. И не думаю, что мама будет против, ты ей ужасно нравишься, и она сегодня опять причитала о том, какой же ты у нас тощенький. Энео смеется, чтобы подавить в себе неуместное сухое рыдание, и ему кажется, что все прошлое было просто дурацким сном — и холодный особняк, и дядя Эмилио, и мама, которую он никогда не знал, но в платья которой любил зарываться носом. Он не мог предать ее память. Конечно, нет. Он не мог продолжать жить прошлым. Тсунаеши отводит взгляд в окно, тактично давая ему справиться со своим приливом. Они случались даже во время их телефонных разговоров, и тогда… было слегка неловко, а теперь — особенно. Вскоре Энео окончательно приходит в себя и трясет головой. — Так что ты там хотела мне показать? Он рад, что она считает его частью своей семьи. Он ее сам считает своей семьей. Той семьей, о которой мечтал целых шестнадцать лет и которой у него прежде не было. Сейчас ему двадцать, и у него есть все. Он рад, что выдержал это холодное испытание. Тсунаеши широко улыбается и тащит его прочь из дома. И Энео не видит ничего удивительного в том, что она приводит его в парк Кокуе, из подвала кинотеатра которого они попадают на секретную базу ее безымянной семьи. На базе их дожидаются Наги, Хибари Кея, Гамма, Шо, та самая Гокудера Бьянки (от которой Хаято вроде как до сих пор тошнит) и… Базиль, пару лет назад приставленный охранять Тсунаеши. Энео смотрит на них с минуту — а потом оборачивается к сестре. — Я понял, — говорит он с умным видом. — Это твои Хранители, это твоя база, это твой парк развлечений. И ты не хочешь говорить про все это ребятам, потому что они разворчатся, так? — Еще у меня есть свой журнал, — Тсунаеши смеется, — но это не так уж важно, честное слово, там просто иногда мелькают мои разномастные фотографии наравне с чужими, и я люблю заниматься версткой. — И твой учитель — Аркобалено Фонг, — уточняет парень, потирая висок. — Реборн убьет нас, если узнает, — замечает он легкомысленно — и треплет надувшуюся Саваду по волосам. — Но я рад, что ты мне сказала. А вы… — он хмурится — и улыбается: — Прошу вас, заботьтесь здесь о моей сестре. Хибари на это по своему обыкновению закатывает глаза. — Как будто она только твоя сестра. Энео побежденно смеется. — Я не против с вами ее делить. Кажется, его только что сделали частью заговора, но был совсем не против. Тсунаеши снова лезет к нему обниматься, и он целует ее в висок, наслаждаясь запахом шампуня и домашней выпечки от ее волос. — Я на твоей стороне, — говорит он — и обращается к ее (и теперь, похоже, к своим) друзьям: — А вы выбрали имя своей семье? Потому что если нет, я готов во всеуслышание объявить вас семьей Ренар и ежемесячно ездить на переговоры. Шоичи в ответ только машет рукой и как-то смешно морщит веснушчатый нос. — Объявляй, — ворчит он беззлобно. — Бьякурану это определенно понравится.