~*~*~*~
Тсунаеши счастлива. Она абсолютно, совершенно бесповоротно счастлива, и этого ничто не изменит и не испортит. Она в легком сарафане, у нее на голове — кропотливо и с любовью сплетенный малышкой И-Пин венок из желтого жасмина, а на бедрах в ножнах — верные ножи, давний подарок старшего брата Кеи. Ножи легко извлекаются из ножен, если сунуть руки в разрезы на просторной ярко-оранжевой юбке, а венок И-Пин надевала на Тсунаеши в присутствии всей ее не-семьи, которая теперь звалась, похоже, семьей Ренар. Гамма ласково целует ее в волосы и прижимает к себе. От него пахнет вишневыми сигаретами и газировкой. Тсунаеши кусает губы — так хочется его поцеловать, что сил нет, — но только чмокает в щеку, трогательно вставая на носочки. Взгляда Хаято она старается как можно естественнее не замечать. Только Энео теперь знает правду. Только Энео — и, может, еще Такеши. Если брат ему рассказал. Для остальных она по-прежнему просто Тсуна, и ей пристало выглядеть трогательно и невинно. И — не замечать страждущих взглядов несостоявшихся первых любовей. В конце концов, кто сказал Хаято, что его будут ждать? Три года — Тсунаеши скоро ведь девятнадцать — это слишком уж долгий срок. Это целая маленькая жизнь, если к тебе еще не нагрянуло совершеннолетие. Исполнялось бы Тсунаеши, когда развлечение с Вонголой закончилось, где-нибудь больше двадцати — ну хотя бы и двадцать один год, — это был бы другой вопрос. Три года были бы всего лишь одной седьмой ее жизни. Но ей не было даже шестнадцати лет. Тсунаеши не хочет об этом думать. В ней нет обиды, но горечь оседает в ее запершившем горле как осадок на дне графина с речной водой, и она знает лишь один способ от нее навсегда избавиться после этих взглядов. Вишневые поцелуи. Гамма прицельно бросает окурок в урну, параллельно о чем-то болтая с ее единокровным братом, и мягко гладит ее по обнаженному предплечью. Ему не нужны слова, чтобы оказать поддержку — он может прикоснуться. А еще — шкодливо улыбнуться, отвесить щелбан Кее, намешать своему Небу какой-нибудь высокоградусной и неопасной бурды и даже угостить ее сигареткой. Он Гроза — прыткая и сокрушительная молния, он тянет танцевать под дождем (а уж танцевать он умеет) и брызгается водой с мокрых рук, как только отойдет от раковины, в жару. И да, Кея будет их убивать за сигареты и прогулки под ливнями, но это все будет немного позже. Сейчас же… Сейчас Десятая Вонгола отправляется из аэропорта Намимори обратно в Неаполь с пересадкой в Абу-Даби, и для сигарет, коктейлей и ливней совсем не время. Сейчас — время прощаний. Сейчас Реохей спешит стиснуть Тсунаеши в медвежьих объятиях и посетовать на то, что та за неимением загранпаспорта и шенгена не может отправиться вместе с ними, чтобы стать в Италии частью какого-то крутого бойцовского клуба. Сейчас Такеши делает с ней и с Энео (стоит между ними, бес) «супер-крутое» селфи на телефон. Сейчас Мукуро с полной яда улыбочкой трогает желтый жасмин в ее волосах и сетует на то, что желтый — цвет зависти и предательства. — Берегись, Тсунаеши-чан, ку-фу-фу, — говорит он, и девушка иронически вскидывает бровь, — этот символ предупреждает. — Желтый цвет лишь на Западе имеет такой окрас, — улыбается она в ответ белозубо. — На Востоке желтый — символ императорской династии, так что мне везет. — Венок И-Пин плела сама? — тут же подключается к беседе Шоичи и легко игнорирует брошенный на него недовольный взгляд. — Она же вроде бы из Китая. — Все точно так, — важно кивает Гамма. — Моя возлюбленная — юная императрица. Тсунаеши краснеет от этого так просто и невзначай брошенного «возлюбленная» и не может сдержать улыбки. Если вспомнить о том, что ее по-прежнему зовут принцессой Вонголы, Гамма не так уж не прав. Хаято… Хаято смотрит на Шоичи и Гамму волком, словно это они виноваты в том, что что-то у него не сложилось и не сбылось. Словно они что-то у него украли и теперь не желают вернуть назад. Тсунаеши чувствует себя неуютно, попадая под этот взгляд, пусть он и становится сразу мягким и каким-то слишком уж по-щенячьи преданным. Ей не нравится это. Она не вещь. Гокудера топчется на одном месте, словно никак не может расстаться с прошлым, — и делает странные вещи. Он вообще-то делает/говорит их довольно часто, и сегодня — один из таких моментов. — В-вот, Т-тсунаеши, — его голос вздрагивает и на какую-то секунду повышается, чтобы тут же вернуться в нормальный тон. — Я подумал, тебе пригодится, ты же ведь теперь оружия не имеешь, вот и… Он протягивает ей кастет. Вообще-то у Тсунаеши все еще есть небесные перчатки-варежки, которые она уже давненько не доставала, маленький дамский кольт, родненькие ножи и кастет от Бьянки, но она не привыкла отказываться от подарков. — Спасибо, Хаято, — улыбка дается ей сложновато, но она старается не плошать. — Очень кстати, я как раз хотела приобрести еще один. Гокудера вскидывает на нее мятежные зеленые глаза и смотрит ошеломленно. — Ещ-ще од-ин? — растерянно переспрашивает он, и Тсунаеши кивает. — Мне Бьянки как-то такой дарила, я в сумке его ношу, — заявляет она совершенно без задней мысли. — Бьянки? — тут же взрывается темпераментный друг — и вдруг моментально гаснет. — Бьянки… Понятно… Ясно… — он улыбается ей как-то очень уж через силу — как будто преданный, ударенный или больной, и у Тсунаеши просто сердце сжимается от сочувствия. Но не ответит же она на его чувства просто из жалости! — Она обо мне заботится, — говорит девушка вместо того, чтобы спросить в чем дело. — Почти как Хибари-сан, — короткий смешок знаменует ее мнение о заботе Кеи, но Хаято не смешно. — Здорово, — кивает он как-то отрешенно, сомнамбулически. — Я за тебя рад, да… — они оба кусают губы; молчание перетекает в неловкость. — Послушай, Т-тсунаеши, я… — парень вскидывается — и вновь как-то разочарованно затухает. — Неважно, — и порывисто обнимает ее, прижимая к себе и коротко, словно по-дружески целуя в щеку. — Ты… так выросла, да… Рад был тебя увидеть. Тсунаеши отстраняется и кивает. — Я тебя тоже. На этом неловкое прощание заканчивается, и она терзает зубами изнутри щеку, кидая в сумку кастет и срочно ища глазами кого-нибудь, у кого могла бы испросить немного успокоения. Гамма о чем-то болтает с Шо, этой сцены, похоже, не заметив или не придав ей значения (сердце обожгло радостью взаимного доверия), а вот брат… Брат Энео ждет своей очереди, и Тсунаеши не медля бросается к нему на шею — совсем как к Кее. Ну, может, немного более несдержанно. Ей нужно немедленно отдохнуть. Энео хлопает ее по спине и шепчет: — Не беспокойся об этом, я вправлю ему мозги. Тсунаеши молча зарывается носом в его рубашку и радуется тому, что он есть, и можно на него положиться..*.*.*.
Они познакомились очень странно, в своей манере. Энео просто-напросто на нее налетел, когда спешил встретить у ворот школы. Тсунаеши была предупреждена о его приезде, знала, что он учил японский и приедет с Базилем — но ничего не знала о его внешности. И когда они столкнулись и разлетелись в разные стороны как две ненормальные кегли, первым, что она увидела над собою были невероятные синие глаза. Совсем как у отца и даже, наверное, ярче. Их обладатель лопотал что-то на удивительно непонятной смеси итальянского и японского, и девушка поспешила вскочить, стремясь успокоиться и собраться. И только тогда к ним подоспел Базиль. Шумно выдохнул, устало упер руки в колени и помотал головой. — Простите, Савада-доно, — молитвенно сложил он руки перед собой и глубоко поклонился. — Никак не смог его удержать, он очень хотел с вами познакомиться, вот я и… Тсунаеши тогда замотала головой и зажмурилась на секунду. А потом — открыла глаза и рассмотрела своего гостя получше. Отец уже приехал на этот момент и все объяснил им с мамой. Говорил, не хотел их впутывать в перипетии своей внесемейной жизни. Говорил, ничего не знал о ребенке, но считает своим долгом его поднять. Говорил, после женитьбы у него не было никого, кроме Наны. Он говорил — и почему-то тогда Тсунаеши ему поверила. И у школы… у школы на нее взволнованно смотрел парень — почти мальчишка, совсем как Гокудера или Сасагава — с золотой макушкой ее отца и его пронзительными глазами. — Ой, я цветы рассыпал, — расстроенно сказал он и прикусил губу. Вокруг места их падения ореолом рассыпались ирисы и вербена. Парень будто бы специально подбирал цветы по ханакотобе, чтобы сделать Тсунаеши приятное. — Все в порядке!.. — поспешно замахала руками девушка, только увидев его настрой. — Я тоже вот виновата… совсем не смотрела, куда иду, — это было не совсем так, конечно, но огорченного человека всегда стоило успокоить. — Меня Савада Тсунаеши зовут, — она на европейский манер протянула правую ладонь, вышколенная за несколько месяцев Реборном и совсем привыкшая к этому жесту. Парень расцвел улыбкой и, бросив собирать рассыпавшиеся цветы, поспешно ответил на ее добровольное рукопожатие. — Энео Надале, — скованно и радостно отозвался он. — Я… я вроде бы как твой брат. Позаботься обо мне, ладно?.. — у него был просто ужасный акцент, но Тсунаеши все равно улыбнулась. — Конечно. И ты обо мне тоже, идет? Они рассмеялись тогда и стали собирать с земли ирисы и вербену вместе. И даже спустя многие потери и годы Тсунаеши об этом ни разу не пожалела.