Вечер весны

      Так хорошо спать на своей постели. За окном дует северный ветер, и под него я засыпаю. Мне снится море, Латвия, лазурное небо, а рядом со мной Лапка, и мы сидим рядом на пирсе, болтаем по воде ногами и едим мороженное. Но сон этот хрупкий, и я просыпаюсь в 00:12 от СМСки. Лапка пишет, что ветеринар работает с девяти, поэтому наша встреча на восемь утра переносится на девять. Я бросаю телефон на кровать рядом с собой и думаю, что это чертовски здорово, получать от друга сообщение поздно ночью. Приятно. И я засыпаю с мыслью, что летом Латвия, море и Лапка рядом со мной станут больше чем сном. Летом это всё произойдёт на самом деле.       В девять утра, как и было условлено, мы встретились с Дариной и повели Урана в ветклинику. Нас встретил пожилой мужчина в белом халате, который сразу же показался мне лучше, чем я его представляла в своей голове. Он совсем не был похож на человека, который скажет: «Усыпить».       — А намордника нет? Всё-таки большая собака, — он одёрнул руку, когда Уран обернулся на его прикосновение.       — Нет, у него вообще намордника нет. Он не кусается, но давайте я подержу его.       — Да, хорошо, подержи, пока я сделаю пару уколов. Это у него давно, да?       — Да. Но сначала всё было не так плохо, думали, что линяет…       — Нет, это чесотка. Поколите ему витамин, через неделю приведите на приём снова. Витамин В6. В любой аптеке можно купить. Колоть внутримышечно. Кто-то в семье умеет колоть или…       — Папа! Папа будет колоть, — я держала Урана за шею, поглаживая его за ухом. — Как же хорошо, что всё не так уж и страшно! А что-нибудь ещё ему нужно?       — Те места, которые без шерсти, помажьте детским кремом, чтобы воздух не проходил. И расчесать его надо бы.       — Хорошо.       Дело оставалось за малым: я оплатила уколы (пришлось взять деньги из тех, что я откладывала на Латвию со стипендии) и мы с Лапкой повели Урана домой.       А дома мама уже собирала мне сумку. Нужно уезжать. Понедельник. Учёба. Оставалось где-то полчаса до автобуса на вокзал, так что я перекусила, моя мама расспрашивала Лапку про Минск, а потом я стала ходить из комнаты в комнату, как приведение.       — Что ты делаешь? — Лапка смотрела, как я гладила стену, и она явно чего-то не понимала.       — Я прощаюсь с домом. Нужно попрощаться с каждой комнатой. Я приеду домой только в апреле… ненавижу это чувство перед отъездом.       — Никто не любит. И да, уже пора идти, иначе ты опоздаешь. Кстати, если хочешь, я посижу с тобой на вокзале, пока не придёт маршрутка.       И вот я сижу у окна в маршрутке, а за ним Лапка махает мне рукой, и я улыбаюсь ей, хотя мне и грустно, что она устроила себе выходные до среды, и мы едим не вместе. И вот её лицо исчезает, исчезает главная площадь, исчезает знак города, и появляются бесконечные леса и поля, которые усыпляют сознание, и я забываю, куда и откуда еду.       Я ненавижу это разрывающее сердце чувство, когда бросаешь место, где все тебя любят, ради места, где никто тебя даже не ждёт. Но дорогу между двумя этими местами я чертовски люблю. Люблю дорогу, и, возможно, поэтому люблю жизнь. Это ведь тоже своего рода путь.       Я еду в душной маршрутке и думаю, что веду себя глупо. Нет, не в маршрутке, а в целом. Я в целом веду себя очень глупо. Совсем как Плутоний, бегающий за собственным хвостом. Я так же стараюсь найти себя, хотя то, что я ищу, у меня априори есть. Но зачем искать то, что у меня уже есть? Не знаю, я не знаю, почему всё равно ищу. Упорно. Настойчиво. Тупо. Но подростки тоже щенки, им простительно бегать за своим собственным хвостом. Они поумнеют и перестанут. Только дайте им немного времени. И терпение.       Минск встречает меня моросью и ветром, который принёс мне ночью запах моря и вкус мороженного. Сейчас ветер приносит мне только горечь печали. И эта горечь прожигает в груди дыру, когда добравшись до своей комнаты, я натыкаюсь взглядом на фотографию соседки с надписью «Хозяин комнаты 212».       И вот тогда я не выдержала. Я не хочу опускать тех, кто мне не нравится. Я хочу их отпускать. Отпускать вместо опускать. Понимаете игру слов, понимаете смысл? Наверное, нет. И это только моя вина.       Не буду врать, я никогда не стану мастером слова, никогда не научусь выражать свои мысли режущими и воспламеняющими фразами. Я не смогу словом повлиять на души людей. А если я и буду затрагивать струны чьей-то души, то их звон отзовётся не прекрасным романсом, а раздражающей какофонией. Но всё-таки…       Всё-таки я влюблена в нашу чарующую способность облачать мысли в слова. И хотя я не мастер, но я неотступающий дилетант, который делает то, что велит ему сердце. И поэтому рядом с «Хозяин комнаты 212» теперь весит «No gods, no masters». И моя фотография, уверенно улыбающаяся в своей фирменной шляпе и показывающая средний палец. Сомневаюсь, что они поймут иллюзию на анархизм, но я повесила эту фразу для себя, а не для них.       И так началась очередная учебная неделя. Дарина приехала в среду, и в тот же день, мы встретились. Я рассказывала ей про лекцию по химии:       — Так жаль, что тебя там не было. Он говорит: «пи-пи связи», и я единственная, кому смешно. Он растягивает слово «структура» до «струк-тура», и я уже хихикаю. О, как мне тебя не хватало всё это время!       И мы, как всегда, провели вечер прекрасно: смотрели рок-оперу «Моцарт», уютно устроившись на кровати и зачем-то держась за руки. А по дороге к метро (разумеется, она меня не могла не проводить) мы ели мороженное, и Лапка спросила:       — Тот парень, который собирался отвести тебя на крышу, он…       — Нет, — я даже не дала ей договорить, — мы с ним больше не разговаривали и не виделись. И хорошо.       — Да, и хорошо.       И это действительно было хорошо. Если уж я и буду общаться с каким-то парнем, то наше знакомство произойдёт гораздо интереснее, чем это было с недоАлексом. И, конечно, я сразу же что-то почувствую. Ну, вы ведь уже знаете: я жду кого-то конкретного, так что, разумеется, я его узнаю, если мы каким-то чудом вдруг пересечёмся.       Дни шли. И кое-что изменилось. Над дверью исчезла моя фотография. И когда я спросила каждую из соседок отдельно, не снимали ли они фотографию, они лишь сказали: «А там что-то разве висело?»       Вот так всё и началось. Не важно, кто именно снял мою фотографию. Важен сам факт: её сняли. Мне в лицо брошена перчатка. Я не хотела начинать войну, но они её уже начали. И поэтому пришло время защищать свою честь, пришло время защищать свою личность от посягательство на её свободу.       Поэтому, сняв фотографию бешенного Рака со стены, я сняла её с должности «хозяина комнаты».