....
1 декабря 2017 г. в 14:43
Отслоившиеся дни марта лежат передо мной на предметном столике микроскопа, и я, как истинный биолог, смотрю в окуляр в надежде сделать открытие.
И я его делаю. Чёрт возьми, я его делаю. Если записывать то, что с тобой случается каждый день, поневоле учишься замечать такое, на что раньше не обратил бы внимания. И я учусь, я делаю для себя маленькие открытия, которые в будущем (я в это верю) помогут мне открыть нечто грандиозное.
Этот март открыл мне, как важно наблюдать за людьми в моменты, когда говоришь им то, что задело твою душу. Ведь это заденет и их душу тоже, если вас хоть что-то связывает. Я вспоминаю, как мы сидели с Аней поздно ночью у неё на кухне, и я рассказывала, как мы с Лапкой водили Урана к ветеринару. Тогда, глядя на его белый халат и то, как он помогает моей собаке, я подумала, что должна была поступать в ветеринарную академию вместе с Аней. Это моё дело. Моё. В любом случае, тогда я это чувствовала именно так.
— Боже мой, а во время поступления ты этого не понимала?! — вспыхнула Аня, нарушив ночную тишину, покрывшуюся корочкой спокойствия и усыпляющей теплоты. — Да из тебя ветеринар вышел бы в тысячу раз лучше, чем из меня! Я уверена, что ты любишь животных гораздо сильнее меня, а я ведь очень их люблю, ты знаешь.
— Нет, не правда. Я бы никогда не смогла стать в этом деле лучше тебя. Я всё ещё не знаю, какое дело моё, но зато я абсолютно уверена, что ты сделала правильный выбор.
Она наклонила голову набок, и её взгляд рисовал между нами знак вопроса.
— Летом, когда ты приезжала ко мне домой и мы прятались от дождя, с нами был Уран. И у него на глазах была слизь, которую ты убрала. А я тогда сказала, что удивлена, потому что ты не выглядишь как человек, который мог бы убрать эту гадость с его глаз вот так вот просто, без всяких «иу» и «фу». И ты мне ответила то, после чего я поняла, что ты сделала правильный выбор, когда подала документы в ветеринарию.
— Я этого не помню… что я тогда сказала?
— А я вот очень хорошо запомнила, потому что это был прекрасный ответ. Ты сказала, что любить животных — это значит делать все «фу» и «иу», переступив через то, приятно тебе это или нет. Это надо делать только для того, чтобы им стало лучше, чтобы их вылечить. И вообще это и есть любовь. Делать что-то неприятное ради того, чтобы помочь тому, кого любишь.
И после этих слов я поняла, как важно наблюдать за реакцией других людей. Её душа была затронута. В её глазах отразилась всё то, что в слова нам, простым смертным, никогда не удастся обличить. Да, конечно, она попыталась, но то, что я почувствовала, было гораздо глубже. Она сказала тогда:
— Боже мой, и это всё говорила я? Какая я умная! Ань, у меня просто сердце защемило сейчас и так тепло стало. Вроде бы ничего такого, но это всё кажется таким важным.
Я лишь мягко улыбнулась, подумав про себя: «Потому что это и ЕСТЬ что-то по-настоящему важное».
А на следующий день я встретилась с Рыбкой. Мы собирали ветки, потому что собирать цветы время ещё не пришло. Я стояла посреди дороги на мосту, где прошлым летом мы сидели на ступеньках, а солнце пригревало мне голову, и я чувствовала себя невероятно счастливой. Горячее летнее солнце исчезло, но Рыбка и Уран, и то, что связывает нас всех, осталось. И я стояла среди дороги и, наверное, ни за что бы не сошла в сторону, если бы не забота Рыбки.
— Ну, иди сюда. Там машине едет.
— А я её не вижу.
— Тем не менее, она едет. Иди сюда.
И я подошла. Мы не виделись несколько недель: не так долго, как с Аней, но всё же. И мы говорили о чепухе, потому что-то, что мне хотелось сказать, совершенно не вписывалось в суть нашего разговора.
И когда пришло время расставаться, я решилась.
— Когда ты в последний раз плакала? — спросила я, отрывая ветку с мягкими, недавно распустившимися «котиками».
— А? Плакала? Не помню. Не плачу я, — и Рыбка была бы не Рыбкой, если бы она не спросила: — А ты?
— По-настоящему тоже давно уже не плакала. Но часто, когда я ложусь спать и накрываюсь одеялом с головой, я вспоминаю всё, что было до этой осени. Пока мы все были вместе и учились в одной школе, и всё было так просто. Я вспоминаю тебя. И Аню. И всё такое. И вот тогда у меня наворачиваются на глаза слёзы, потому что в моей голове так много светлых и счастливых моментов, но на самом деле я нахожусь в комнате с людьми, которые не любят меня так, как любите вы. И вот тогда я почти плачу. Почти. Мне ведь не грустно в такие моменты, на самом деле я счастлива, что есть что вспомнить.
И после этого монолога я глянула на Рыбку, а в её глазах было то же, что я видела накануне в глазах Ани. И в этот момент что-то щёлкает, и я понимаю, как важно быть чуткой и внимательной. Теперь, когда я заметила эти взгляды, обнажающее души, я всегда буду стараться увидеть их снова. Ради этих взглядов мы и живём. Ничего более настоящего я не знаю.
Я всё ещё рассматриваю мартовские дни под микроскопом. Меняю увеличение, и вот передо мной уже холодная война с соседями. Я сняла все бумажки и повесила знак мира. Но когда Катя, эпицентр зла, вернулась и заметила это, её лицо покрылось красными пятнами, а губы задрожали.
— Это ты всё сняла? — спросила она с ненавистью.
— Нет, — и это было ложью.
— Но повесила вот это ведь ты?
— Да, — соврать ещё раз для меня было бы слишком.
— Ну всё, война так война! — и она сняла знак мира со стены, скомкала его и выбросила в мусорку.
Вышло что-то диаметрально противоположное тому, чего я добивалась. А потом она убрала свой чайник, которым все пользовались, подальше от меня, говоря тем самым, что мне им пользоваться больше нельзя. Но я ведь не пью ни чая, ни кофе — мне он не нужен.
Дальше — лучше. На полке покорного Овна, она когда-то давно написала: «Надя — дубина». Потом там появилось: «Аня писька». Даже без тире. Разумеется, я стёрла эту надпись ластиком. Но она появилась снова. И время от времени мне приходилось наводить уборку на полке Овна, который вообще не причём.
И после инцидента со знаком мира, на полке появилась эта надпись, повторяющаяся снова и снова. И в месте, свободном от «ани письки» и «нади — дубины», было написано: «Только попробуй это стереть — тебе пизда». И я, конечно же, как всегда стёрла всё, кроме «Надя — дубина».
И после этого ничего не произошло. Хотелось бы мне сказать, что мы с Катей перестали разговаривать, но, увы, мы и до всего этого, считай, не общались. Таким образом, война утихла так же странно и непонятно, как и вспыхнула.
Теперь на стене больше не весит надписи про хозяина (там вообще ничего не весит), а в коридорах института моя соседка пожирает меня взглядом убийцы. А я стараюсь сеять вокруг себя позитивные волны, потому что стать чёрствой и злой мне не позволяет моё окружение. И моё окружение — это не те люди, с которыми я живу в одной комнате. Моё окружение — это все те люди, с которыми у меня незримая и прочная связь и мысли о которых по вечерам могут выдавить из моих глаз слёзы.
Я убираю в коробку препарат с названием «март» и ставлю на предметный столик «апрель». А потом растерянным взглядом провожу по двенадцати стёклышкам, которые изучаю так пристально, как ещё ничего в своей жизни не изучала.
Осталось два месяца до лета и конца первого курса. Но я чувствую это так, будто осталось две главы. Более того, мне кажется, что всё гораздо сложнее. Я пишу здесь о лете и осени, о зиме и весне. И я всё равно что-то упускаю. Что-то я пропустила в учебнике по ультрамикроскопии. Как-то неправильно я создала свои препараты. Что-то здесь не так.
И я скидываю белый халат, кладу коробочку с надписью «моя юность» в чёрный шкаф и накрываю микроскоп чехлом. Когда я не в халате, я уже не чувствую себя будущим научным сотрудником, не вижу себя подающим надежды учёным. Это всё не я.
Я — вот она. В пижаме с дыркой на коленке. С грязными волосами, потому что сейчас выходные и мне никуда не нужно. Я с блокнотом, который подарила мне Аня на 218 день, и ручкой, которая досталась мне от уехавшей в Казахстан Энжи. Я есть и я пишу. И вот, что я пишу: «Я пятая пора года. Я что-то, что лежит между весной и летом. Что-то, что длится всего секунду».
И этот сезон, эту пору года, не рассмотришь под микроскопом. И, наверное, именно поэтому она моя любимая.