Вечер весны

      Её зовут Даша. Но это так просто, поэтому она стала Рыбкой. Рыба по зодиаку, вот так. Астрологические шуточки — ещё одна мелочь, которая нас связывает. Ещё одна…       Астрологические шуточки — это относительно новая фишка. Классикой был и останется чай. Она его обожает, а я не понимаю, что в нём такого особенного. Ещё классика — это фраза «Fuck off» на стене, мимо которой мы возвращались из школы домой. И салатики, которые она отдавала мне всякий раз за обедом из своей порции. Сейчас начинает доходить, что дело не в том, что ей салаты не нравились, а в том, что ей нравилась я. И все эти цветочки, которые она мне дарила во время наших летних прогулок по полям…       У неё короткие волосы с цветом, меняющимся чаще, чем я меняю причёску. Да и её короткие стрижки тоже меняются чаще, чем я вопреки своим вечно распущенным волосам решу заплести хотя бы обычный хвостик. Кстати, какое-то время мне жутко нравился гитарист «5 seconds of summer». И он тоже менял цвет волос почти так же часто, как это делала Рыбка. Только она не красилась в зелёный, фиолетовый и красный. А жаль, мне такое очень даже нравится.       У неё всегда разные волосы, но никогда не меняющиеся прекрасные глаза. Серый с белыми искрами. И кожа аристократического тона. И приятные черты лица. И голос, похожий на мёд. И всё это просто слова, которые ничего не значат. Они не передают её сути.       Это сложный и непонятный человек. И прежде, чем поймёшь это, какое-то время будешь ошибочно думать, что всё о ней знаешь. О, какое чудовищное заблуждение! Давайте поговорим о советской эпохе. Люблю её всем сердцем, но ни за что не хотела бы жить в то время. Ну так вот, прикажи Рыбке партия пристрелить меня в те времена, и она прижала бы к моему виску дуло. Потому что такие слова, как «честь», «долг», «обязанность» и «принципы» для неё гораздо больше, чем просто слова. И всё-таки что-то мне подсказывает, что в последний момент пистолет оторвался бы от моего виска и направил дуло в кого-нибудь третьего. Того, кто отдал этот нелепый приказ. Убить меня.       Но я, конечно, точно не знаю, отвела бы она от меня пушку или нет. Как-то так вышло, что я до сих пор не спросила её, смогла бы ли она выстрелить в меня. Да и что толку спрашивать, если она ответит вежливо и неразборчиво. Вежливость всегда ведёт к недопониманию. Этикет путает и подвергает сомнению всё, что происходит. А у Рыбки врождённый аристократизм бедной интеллигенции. Вежливая и манерная. Не то, что я. Мне бы у неё чему-нибудь научиться. Только я этого не хочу. Приятнее говорить правду, даже если это и смутит всех вокруг. О да, этикет ведёт ко лжи. Но это не значит, что Рыбка лгунья. Нет, она всего-навсего прекраснейшее сочетание крутости, нежности, возвышенности и простоты.       Благодаря ей я стала читать тексты песен. Раньше я просто наслаждалась музыкой, как фоном для своих мыслей. Теперь я понимаю, что музыка — это чьи-то мысли, и от этих мыслей можно получить больше пользы (или хотя бы удовольствия), чем от своих собственных. Забавно то, что теперь, когда мне вздумается написать Рыбке письмо от руки, в самом конце я обязательно оставляю текст какой-нибудь хорошей песни. А ведь это она меня к такому подтолкнула.       У нас очень странная дружба. Она, вроде как, спасла мне жизнь. Если, конечно, моя любовь к утрированию не искажает реальность. Тогда был не лучший период в моей жизни. Старшие классы. Мы шли со школы домой, добрались до не очень-то оживлённого перекрёстка. И я не смотрела по сторонам, потому что тогда это было моим правилом: повезёт, не умру, а если и умру, то не особо этому расстроюсь. Да, тогда был не лучший период в моей жизни. Ну и вы уже догадались: она ухватила меня то ли за рюкзак, то ли за руку. Мимо проехала машина. А я даже не сказала «спасибо».       У нас очень странная дружба. Я, вроде как, всё делаю, чтобы её обрадовать. Она выложила на своей страничке «ВК» запись, мол, здорово было бы, чтобы ночью к её дому кто-нибудь пришёл и позвал на улицу есть всякую вкусную дрянь, смотреть на звёзды и болтать о важных и не очень вещах. И я приехала осенней ночью на велосипеде к её дому. Это разные концы города. Было холодно. Пришлось наврать родителям, чтобы меня отпустили. А она не спустилась. Не подняла трубку. Не ответила, когда я позвонила в домофон. И я уехала домой не то чтобы жутко злая, а скорее просто уставшая и замёрзшая. А она даже не сказала «спасибо».       У нас очень странная дружба. То мне кажется, будто для Рыбки я не больше, чем рядовая знакомая, так холодно она со мной ведёт себя. То она переходит все черты разумного и зовёт прогуляться под палящим солнцем, хотя не переносит жару (но ведь её так люблю я). Обожаю сгорать под палящим солнцем. Серьёзно. Ходишь потом красный, повышается риск раковых заболеваний, но, чёрт, как-то теплеет на душе. В плюс тридцать-то. В аду мне было бы даже уютно, пожалуй.       Мы знаем друг друга со второго класса. Или, может быть, с третьего. Я никогда не запомню, когда она к нам перешла, потому что тогда это меня не колышело. Мы подружились только к классу восьмому, спустя где-то шесть лет обучения в одном классе. А до этого совсем не общались. А потом — вот те раз — нашли друг в друге кого-то близкого. Друга. Близкого друга. Только Рыбка такие слова вслух не произносит.       Мы шесть лет не замечали друг друга, а потом пару сообщений в интернете — и у нас уже «общая песня», я изливаю ей душу, и мы параллельно смотрим один и тот же сериал, жадно обсуждая каждую свежую серию. Я шесть лет не обращала на неё внимание, а потом пару сообщений в интернете — и я уже написала о ней стихотворение, а она первая в моей жизни, кто подарил мне украшение из серебра. Четырёхлистный клевер — ещё одна мелочь, связывающая нас.       Столько мелочей. Ливни, под которые мы попадали из-за моего уверенного: «Пойдём пешком, до дождя точно успеем!» Моя любовь к нарушению её личного пространства. Я даже на один из её Дней рождения подарила в дополнение к подарку обещание уважать её границы немного больше. Вроде как, стараюсь сдерживать обещание, да только не особо хорошо получается.       Она называла меня «милой», чтобы позлить. Она была первой, кто стал обращаться ко мне по полному имени, потому что только его я и признаю. Она была одной из немногих, кто видел мои шрамы, кто был в курсе этих тёмных дел. Она однажды сказала, что не стала бы плакать, если бы я умерла, и эти слова до сих пор причиняют мне боль. Эта боль стала отличным показателем того, что она мне не чужой человек. Я ведь думала, что мы настолько близки, что она будет захлёбываться слезами. А тут такое…       Она единственная из моих друзей, кто прочёл, наверное, всё, что я написала. И вот именно поэтому мы так крепко связаны. Прочитав все, что я написала, можно узнать мою душу лучше, чем если бы мы провели вместе месяц в одной комнате. Но только вот она сама ничего не пишет. И у меня нет такого простого хода, позволяющего узнать её душу. Поэтому мне остаётся только догадываться.       Догадываться, что глаза, на которых я никогда не видела слёз, могут плакать. Прикидывать, как часто ей хочется сказать мне что-нибудь грубое, но она молчит. Представлять причины, по которым она делает ту или иную вещь. Сплошные догадки. Я перед ней как открытая книга, книга, которую она прочла уже десять раз и знает едва ли не наизусть. Но она для меня остаётся ящиком Пандоры, ключа от которого нет в моих руках. Как и уверенности в том, что я хочу знать, что находится там, внутри.       Мне остаётся только ждать. Если то, что школьные друзья исчезают сразу по окончанию школы, ложь, то где-то между восемнадцатью и двадцатью пяти, когда мы с Рыбкой будем вместе пить или сидеть в дешёвой уютной кофейне с искусственным светом и таким же персоналом, она сама мне всё откроет.       И в ящике Пандоры окажутся те же ужасы, что скрывает потрёпанная и засаленная сотней рук книга моей жизни. Потому что так устроена дружба: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.       P.S. Уж не стоит ли мне искать ответ на свой главный вопрос в этой пословице?