It does matter

После разговора с Чимином, работа у Юнги значительно налаживается. Он дописывает недостающие партии в песнях за пару дней, засиживается, как обычно, допоздна, до самого упора, но вдохновение проходится по телу двойным запасом сил и энергии. Слова, ноты, мелодии теперь не сумбурно крутятся в голове, а собираются в аккуратный, ровный строй треков, от которых вся группа, в итоге, остается в полнейшем восторге. Ребята улыбаются от уха до уха, когда записывают вокал и реп-партии. Такой прекрасной, легкой, но вдумчивой музыки они, кажется, никогда и не слышали. Поэтому часто спрашивают совета, останавливают репетиции, однако наслаждаются процессом, и это видно по их горящим глазам и неугасающему энтузиазму. И Юнги просто не может быть более счастливым. Он угощает парней обедом несколько раз, говорит, как спеть лучше и какую ноту взять. В итоге, запись альбома проходит быстро, без каких-либо проблем. Юнги нравится, когда его музыку признают. Это приятно. Это вдохновляет. Несмотря на бесконечную усталость, которая в последнее время чувствуется особенно отчетливо, он, наконец, наслаждается процессом создания музыки. К сожалению, из-за безумной суеты во время записи, Юнги почти не видится с Чимином, хотя тот сам пропадает в зале на репетициях. Они встречаются уже в аэропорту, перед самым вылетом. Юнги приезжает в Гимпо за четыре часа до начала посадки, и Чимин удивленно смотрит на светлую макушку и заспанное лицо за столиком в кафе. Почти неделю они жили раздельно из-за работы, и теперь им снова придется расставаться, пусть и на совсем короткий промежуток времени. Радует одно — после прилета Юнги уже полностью закончит работу над альбомом, а у Чимина ничего серьезнее экзаменов в институте не намечается, и они смогут позволить себе немного расслабиться. Отдохнуть, насладиться друг другом, чего не делали уже целую вечность. Если не больше. — Хён! Чимин, счастливый и улыбчивый, машет рукой, и Юнги кивает в ответ, хлопая по свободному стулу рядом с собой. — Чимин-и, опаздываешь. Голос Юнги хриплый, он немного приболел и не выспался. Но, в целом, выглядит неплохо и свежее, чем во время месячного запоя. — Прости, пожалуйста, это все Хосок-и хён, он не мог найти свои счастливые кроссовки, — выпаливает быстро Чимин и присаживается рядышком, заказывая у бодрой для семи утра официантки кофе. — Я не удивлен. Кстати, а где он? — интересуется Юнги, оглядываясь по сторонам. — Он пошел нас регистрировать на рейс. Скоро должен уже вернуться. — Значит у нас есть целых десять минут тишины и спокойствия, — вздыхает Юнги, лениво пережевывая свой сэндвич. Он ничего против Хосока не имеет. Даже наоборот, в последнее время Юнги начал общаться с ним намного больше, на фоне многих общих интересов. Но для взрослого альфы он слишком… Слишком. Шумный, пугливый, странный, обидчивый. Однако друг Хосок отличный. Юнги отчаянно надеется, что тот уже успел забыть про когда-то одолженные ему двадцать тысяч вон. — Ой, за это не переживай. Он боится перелетов, поэтому, скорее всего, будет вести себя тихо, — отмахивается Чимин, легко поглаживая, как всегда, ледяную ладонь Юнги. — Сочувствую. Тебе придется терпеть его панику и истерики целых два часа. Точнее, четыре, если считать дорогу обратно. Чимин тихонько смеется в кружку латте и целует сладкими губами горькие Юнги. — Хён, прекращай курить. В этом мало полезного. — Поддерживаю! — почти в ухо орет подбежавший сзади Хосок, обнимая Юнги за шею, — Хён, я скучал! Пепельница ты моя! Чимин уже откровенно хохочет, наблюдая за тем, как Хосок треплет Юнги за щеки, ерошит его волосы, и, очевидно, нарывается. — Хосок, отвали. Ты же должен сейчас валяться в обмороке от страха. Вам лететь больше двух часов до Токио, — невзначай напоминает Юнги. — А я выпил немного перед отъездом из дома, — довольный своим решением, Хосок садится за столик. Юнги принюхивается и не чувствует запаха алкоголя, в то время как Чимин очевидно корчится от сильного душка спиртного. Болеть — всегда дело не из приятных. У тебя словно все запахи, вкусы и краски разом отбивает. — Хён, все точно в порядке будет? Выглядишь немного расклеившимся. Температуры хоть нет? — беспокоится Чимин, явно расстроенный тем фактом, что ему придется уезжать, в то время как его любимый бойфренд нуждается в уходе и заботе. Но Юнги отрицательно мотает головой. — Обычная простуда, ничего страшного. *** Перед вылетом Юнги с Чимином обмениваются неловкими поцелуями и обещаниями каждый день созваниваться или хотя бы переписываться. — Не забывай побольше пить. В холодильнике есть клубничный джем, мёд и имбирь, делай себе чай. И, пожалуйста, постарайся хоть немного отдыхать от работы. — Да, мам, все будет в порядке, я уже не маленький мальчик, — отшучивается Юнги. Чимин смеется. Улыбка его широкая, глаза блестят. Он счастлив. А у Юнги внутри почему-то все переворачивается в этот момент. В голове тысячи сомнений разом. Неужели, он правда заслужил подобное? У Юнги есть, что скрывать. А Чимин — простая книга. Открытая, понятная, безусловно интересная и всеми любимая. Он радуется простым вещам, имеет четкие планы на будущее и любит, не копаясь глубоко, не пытаясь залезть туда, где человеку будет уже совсем некомфортно. Но Юнги иногда хочется, чтобы вся правда, наконец, вышла наружу, желательно, без его непосредственного вмешательства. Он — трус. Всегда им был и останется еще надолго. Чимин шлет Юнги воздушный поцелуй и пишет глупое сообщение в катоке: «Я уже скучаю», пока сонная женщина на таможенном контроле проверяет его документы. Юнги отмахивается и ничего не отвечает. Он натягивает глубоко капюшон теплого худи и вызывает такси — до квартиры Намджуна. *** — Хён, сейчас хрен-знает-сколько утра, дай поспать. Я себя отвратительно чувствую. Намджун выглядит крайне дерьмово. Он едва стоит на ногах, руки его немного трясутся, а под глазами залегли почти черные круги. — Зато, судя по фотографиям Донхёка в твиттере вчера ты был очень даже здоров и полон энергии. Юнги, нагло и по-хозяйски, все-таки заходит в квартиру и сразу плюхается на диван в комнате. Намджун рычит от досады и обиды, жалуется на отсутствие всяких понятий о личном пространстве, но, в конце концов, просто идет на кухню заваривать чай. *** Пока Юнги натужно кашляет в уже весьма потрепанный платок, Намджун пытается понять, зачем к нему наведались в столь ранний час? Рассвет только начинает распускаться заревом красно-пурпурного на масляном холсте безоблачного неба. Свежий, прохладный ветер приятно щекочет голые лодыжки. Тихие улочки за окном едва оживали после вязкой как деготь ночи, люди еще не спешат суетливо собираться на работу, наслаждаясь сладкими минутами крепкого сна в своих теплых постелях. Намджун тоже с огромным удовольствием еще поспал бы часик-другой, но у Юнги никогда не было принципов и крепких моральных устоях. И уж тем более приличного воспитания. Он живет с девизом: «Мне все должны, но я слишком труслив, чтобы это признать». Юнги тяжело просто так взять, открыть и прочитать. Он сложный со всех сторон, окутанный коконом вранья и догадок. Каждая его клеточка — это маленькая ложь. Приукрашенная реальность, разбавленная угрюмостью и невероятным упрямством. Кому, как ни Намджуну о подобном знать. Ведь он сам попался на эту удочку, пытался выстроить с ним неловкие романтические отношения. Дарил цветы и внимание, любовь и ласку, даже не догадываясь, что все это время Юнги тонул в болоте собственных недоговорок и лжи, которая вредила не только окружающим, но и ему. И вот он сидит — во всем своем больном и изувеченном великолепии, закутанный в плед, с красными, слезящимися глазами. Такой Юнги — слабый и доступный. Кажется, что только тронь — он затрещит по швам и разрушится, разлетится. Упадет. — Хён? — начинает Намджун тихо и спокойно. Аккуратно, нельзя спугнуть, атмосфера итак хуже некуда. Воздух вокруг Юнги пропитан болезнью и разложением. Намджун по привычке прикрывает нос. Удушающий аромат лилий долбит в обоняние без всяких сожалений, не предупреждая. Аромат тоски. — Я так и не рассказал ему, Джун. Понимаешь? Не смог, струсил. Смотрел в его глаза, держал за руку и чуть не разрыдался прямо там, в аэропорту. Боже, Намджун. Он и правда ребенок. Этот взгляд… Добрый и честный. Чимин ведь даже не догадывается, слышишь? Живет в мире с солнцем и с самим собой. А я? Просто грязь под ногами. Старое пятно на белой футболке, которое прилипло и не хочет отстирываться. Дурак-дурак-дурак. Чимин ведь… Считает, что все дело в нем. И даже не пытается копнуть глубже! — Юнги переходит на крик и плачет-плачет-плачет, — А там ничего и нет! Внутри, здесь, — худой, синюшний палец упирается под острые, торчащие ключицы, — Только мертвечина, слышишь? И много-много-много лжи. Намджун. Я так больше не могу. Лицо Юнги мокрое и перекошенное от злости и обиды. Намджун такое видел уже много раз. А больно, как в первый. — Хён, расскажи. Тебе станет легче. И, поверь, Чимин поймет и примет. Это все не твоя вина, понимаешь? Намджун аккуратно обнимает Юнги за плечи, пока тот трясется судорожно и всхлипывает, громко шмыгая носом. — Я ни на что не годен, я — мерзок. Я постоянно вру. И уже не знаю, что правда, а что я себе навыдумывал. Может, этой любви тоже нет, а? — Юнги заходится в очередном приступе рыданий, — Ничего нет! И чувств! Это просто… Удобно, а?! Джу-у-у-н… — Расскажи, хён. Сразу, как только он вернется. И если Чимин бросит тебя… Что же, значит действительно ничего и не было. Намджун легко целует горячий лоб Юнги, поднимая со лба влажную, светлую челку. На секунду ему становится жалко себя по многим очевидным причинам. Но потом он просто отпаивает Юнги горячим чаем с мятой, кормит сытным завтраком и укладывает спать, как ребенка. Сеул оживет резко, как по щелчку. Намджуну надо бы на пары, но он бессовестно прогуливает, заваливаясь на диван рядом с Юнги. Резкий аромат лилий ощущается уже не так сильно. Солнце его согревает и превращает в утреннюю послерассветную свежесть. Он закрывает глаза и почему-то во сне видит очень грустного Чимина, о чем успешно забывает сразу после пробуждения.