What does your blood smell like?

— Значит, когда ты пьян, ты все помнишь? — спрашивает Ганнибал. Уилл сидит в его в кабинете, разглядывая склянки с разноцветными содержимым — янтарным, прозрачным, жёлтым… Блики танцуют, отражаясь в вязкой жидкости и у него в глазах. Ганнибал невольно вздрагивает, стряхивая гипнотическое оцепенение, заворожённый этим танцем. После бара Уилл не произнес ни слова, не поинтересовался даже, куда они едут, когда Ганнибал помогал ему дойти до машины, застегивал на нем ремень безопасности, включал зажигание и выезжал на трассу. Предусмотрительно рассудив, что у себя дома Уиллу сегодня делать нечего. — Не всё. И не помню. Скорее — догадываюсь. — Тебе настолько нравятся догадки, что ты хотел бы погружаться в них каждый день? — Не в них, — криво улыбается Уилл в ответ. — Вот как. Ганнибал отводит взгляд, скрывая лёгкую ухмылку на губах, и возвращается к своему занятию. Достает стакан, заливает белый порошок водой из графина, размешивает ложечкой, то и дело постукивая металлом о стеклянные стенки, поворачивается к Уиллу и протягивает ему. — Вот, выпей. — Что это? — Лекарство. Ты влил в себя слишком много алкоголя за последние дни. Это поможет облегчить последствия. — Да, но что это за лекарство? Ганнибал чувствует, как все инстинкты говорят Уиллу не брать и — тем более — не пить ничего из его рук. Как эмпатия говорит Уиллу. Как сознание говорит ему об этом. На самом деле, Ганнибал не очень-то надеется, что Уилл выпьет. Но он должен попробовать. — Ты доверяешь мне, Уилл? Если он все рассчитал правильно — а он все рассчитал правильно — наркотик, подмешанный в обычный аспирин, заставит Уилла и впредь не помнить о том, что происходит, пока вещество гуляет в его крови. Почти как алкоголь. Только куда больше мобильности, куда больше… возможностей воздействия. Чистый эксперимент. Научный интерес, не более. По крайней мере, так Ганнибал запишет в своём дневнике. Уилл смотрит на него, моргает и выпивает залпом мутноватую жидкость в стакане. — Горько. — Так бывает всегда после всего хорошего, — улыбается Ганнибал, хищно скривив тонкие губы. — Горечь осознания. — Принятия. — Что ты пытаешься принять сейчас, Уилл? Уилл неопределенно пожимает плечами, смотрит в сторону, будто намеренно не встречаясь взглядом с Ганнибалом. — Что-то, что происходит со мной и чего я не помню. Ганнибал подходит ближе, опускается перед ним на пол. Осторожно касается рукой его плеча. — Но догадываешься. — Предполагаю. — Расскажи мне об этом. Уилл смотрит наконец ему в глаза, и в его взгляде, подернутом легкой алкогольной дымкой, Ганнибал отчётливо видит своё отражение. — Если я расскажу, это перестанет существовать только в моей голове. — Откуда ты знаешь, что это существует только там? — тихо шепчет Ганнибал, поднося его ладонь к своему лицу, аккуратно распрямляя пальцы, вдыхая запах. Умопомрачительный, терпкий запах кожи, живой плоти. Ему хочется разорвать ее зубами, чтобы почувствовать, чем пахнет его кровь. Через кожу он видит на просвет, как она течёт по тонким венам, как вены, ветвясь и переплетаясь, тянутся сквозь мышцы, как мышцы плотно облегают кости, накрепко сцепляясь с суставами. Почему-то ему кажется, что изнутри Уилл пахнет тюльпанами, будто цветы прорастают сквозь его тело, цветут в желудке, питаясь кровью, отдавая ей свой сладкий, свежий аромат. Не зря Уилл выбрал для него тюльпаны. Не зря с тюльпанами связано слишком многое из того, что он знает так давно. И чем всегда хотел поделиться — только никогда не знал, с кем. До встречи с Уиллом. — Расскажи мне, — повторяет он тихо, касаясь губами ладони, прижимая ее к лицу, закрывая глаза. Вдыхая глубоко и плавно, словно желая сохранить в себе вдох навсегда. Уилл молчит и вдруг кладет руку ему на голову, поглаживает по волосам, спускаясь пальцами по шее вниз, и за воротник рубашки притягивая его ближе. — Мне кажется, ты не был удивлен моими словами в баре, — он проводит кончиком языка по щеке, повторяя недавнее прикосновение, и лицо его так близко, что длинные ресницы щекочут кожу. — И действиями — тоже. Свет в зале был разноцветным, и красная вспышка помогла сыграть смущение. Ганнибал молчит, и в молчании его слышится напряжение, смешанное с любопытством. — Значит, ты это слышишь от меня не в первый раз, — заключает Уилл, выдыхая ему в шею, и слова оседают на коже, вызывая мелкую, едва различимую дрожь. Ганнибал улыбается в ответ, привлекая его к себе, обнимая за талию, целуя в губы нетерпеливо и жадно. — Знаешь, иногда даже жаль, что ты ничего не помнишь, Уилл. — Мне тоже… Последняя фраза тонет в длинном, надрывном выдохе, потому что Ганнибал резким движением расстёгивает молнию на его джинсах и высвобождает его член, осторожно сжимая в руке. — Сколько все это длится? — говорит Уилл, справившись со сбитым дыханием. — Время теряет свою значимость, когда встречается с таким феноменом, как память человека. Даже если я расскажу тебе, это будут только слова, не подкрепленные воспоминаниями. Не более. — Мы о многих вещах не имеем собственных воспоминаний. Но вещи эти все равно значимы. — Ровно до тех пор, пока не касаются тебя лично. Уилл отстраняется и смотрит ему в глаза, моргая и щурясь: — Что ты имеешь в виду? — Если тебе говорят, что лимон имеет кислый вкус, ты живёшь с этим, принимая как данное. Но как только ты пробуешь его, это становится опытом, — Ганнибал говорит, и на каждом слове расстёгивает по одной пуговице на рубашке Уилла. К концу фразы пуговиц уже не хватает, и он приникает губами к обнаженной коже, продолжая говорить между короткими поцелуями. Ему кажется, что кожа Уилла горчит на вкус, и это словно горечь лекарства — жизненно необходимого, как воздух. Ему кажется, что запах виски, который привязался к Уиллу в баре, уже не так противен. — И как… — Не думай об этом. Сказать легко. Но он знает, что Уилл и вправду не станет думать — в ближайшие два часа точно. Удивительно, как Уиллу идёт быть пьяным — с него слетают нервозность и неуверенность, появляется твердость в голосе, жёсткий блеск в глазах. Ганнибал почти с сожалением думает о том, что придется прекратить все это. Впрочем, ему сейчас тоже не хочется думать. Уилл принимается возиться с пряжкой у него на ремне, и она никак не поддается — неловкие пальцы соскальзывают, и Уилл чертыхается негромко, а потом смеётся и ловит руки Ганнибала, целует ладони и говорит, что слишком пьян и что ему, кажется, нужна помощь. Ганнибал усмехается в ответ, стягивает с себя брюки — чуть более торопливо, чем нужно — и уже собирается развязать галстук, как Уилл перехватывает его запястье. — Нет, оставь, — решительно произносит он и добавляет чуть мягче: — Пожалуйста. Резкая смена его настроения немного выбивает Ганнибала из колеи — пока Уилл резко и сильно не дёргает его за галстук, притягивая к себе. Ганнибал упирается ладонями в подлокотники кресла, склоняясь над ним, целует в губы, и Уилл запрокидывает голову, подставляя под ласки незащищённую шею. Щетина приятно покалывает гладкую кожу, и Ганнибал протирается щекой о его щеку, устраиваясь у него на бедрах. Уилл гладит его спину, слегка сжимая напряжённые мышцы, проводит рукой по позвоночнику, поднимаясь к шее, целует его подбородок, осторожно прикусывая зубами. Касается его губ кончиками пальцев, обводя изящный контур, и Ганнибал облизывает тонкие фаланги, скользя языком между ними. — И этого я тоже не запомню, — грустно произносит Уилл, медленно входя в него пальцами, растягивая упругую плоть. Ганнибал коротко вздыхает, почувствовав его внутри, и закрывает глаза, утыкаясь носом ему в шею. — Воспоминания ощущений ненадежны и слишком эфемерны, чтобы жалеть о них. — Только если знать, что есть возможность возобновить их, — шепчет Уилл, вводя в него пальцы на всю длину, свободной рукой зарываясь в мягкие светлые волосы. Ганнибал ничего не говорит ему в ответ. Ему вспоминается, каким Уилл был в баре, как блестели его зубы в мерцающем неоновом свете, когда он улыбался, как горели глаза — так ярко, почти угрожающе, обнажая пламя внутри него, как обжигало кожу горячее дыхание со вкусом виски. Уилл пахнет безумием, абсолютным, всепоглощающим желанием, дикими инстинктами — и это то, что хочется чувствовать в себе. И это то, что алкоголь раскрывает в нем — а значит, когда-то оно раскроется само. Уилл, направляя рукой свой член, резко входит в него, прижимая ягодицами к своим бедрам, и мысли Ганнибала сужаются до единственной — до болезненно-острого ощущений горячей плоти внутри. Он кладет руки Уиллу на плечи, впиваясь пальцами в кожу, и движется на нем ритмично, медленно, потираясь возбуждённым членом о его живот, и каждое прикосновение вызывает дрожь. Уилл был методичен в своих словах, пугающе точен — с каждым толчком Ганнибалу все сложнее сдерживать себя, чтобы не стонать в голос, чтобы не впиться зубами в разгоряченную кожу на его груди. «Увидеть, как ты будешь стонать и извиваться на моем члене». Впрочем, он понятия не имеет, зачем ещё пытается сдерживаться. — Я всегда знаю, о чем говорю, Ганнибал, — словно прочтя его мысли, шепчет Уилл ему в ухо, больно прикусывая тонкий хрящик, и дыхание обдает волной жара. Все это хочется увидеть со стороны настолько, что Ганнибал почти оборачивается в поисках зеркала, забывая на миг, что никаких зеркал в кабинете нет. Он знает, что Уиллу тоже хотелось бы это увидеть. — Ганнибал… ты отвлекаешься слишком часто… Уилл произносит его имя — каким-то хриплым, почти обиженным шепотом — и впивается пальцами ему в спину, выгибаясь под его телом, прижимая к себе. Сильно и собственнически дергает за галстук — петля безжалостно стягивается на шее, в глазах темнеет, дыхание перехватывает. Ганнибал чувствует, как вместе с недостатком кислорода на него обрушивается волна острого, болезненного удовольствия — и почти теряет сознание, растворяясь в ней. *** — Ты все еще должен мне сказку. Рука Ганнибала замирает над пуговицей рубашки, так и не застегнув. — Что?.. — Ну… ты обещал рассказать, — Уилл откидывается на спинку кресла, сонно закрывая глаза. — Я тогда подумал, что ты шутишь. Сказки — для детей… — Сказки бывают разными, — осторожно уточняет Ганнибал. Если Уилл помнит случайно оброненную фразу, интересно, что еще сохранила его память. — Я хочу тебя слушать. Мне нравится, как ты говоришь. Уилл потягивается в кресле, выгибаясь, как кот, и Ганнибал неотрывно наблюдает за ним, ловя себя на мысли, что тело Уилла похоже на гибкий и упругий стебель. — Выбери что-то другое. Не это. Не сегодня. — Ладно, — легко соглашается Уилл и кивает на ровные ряды пузырьков и баночек с разноцветным маслянистым содержимым. — Расскажи об этих запахах. — Тебе будет интересно? — Интересно слушать тебя. Ганнибал улыбается ему краем рта. Он знает, что должен быть осторожен в словах, должен взвешивать каждое перед тем, как оно будет озвучено, но ему не хочется быть осторожным. Слова льются сами собой — о двенадцати компонентах аромата, двенадцати нотах, разделенных на три части — верхние, ноты сердца и ноты базы, о том, как сердце начинает звучать, когда воздух растворяет верхушку пирамиды, как база проступает сквозь сердце, когда умирает и оно. Он говорит о том, как старые мастера передавали из уст в уста легенду о тринадцатом компоненте — который сложнее всего почувствовать и сложнее всего подобрать, чтобы он вписался идеально, чтобы оттенил сердце и базу, не заглушая их. О том, что именно в нем заключается величайшее волшебство безупречного запаха. Уилл слушает, закрыв глаза, и вдруг резко встаёт с кресла. Его слегка пошатывает, когда он подходит к Ганнибалу так близко, что чувствуется пьяное, горячее дыхание. — Покажи мне. В этом Ганнибал тоже не может ему отказать. На столе поблескивают гладкими боками десятки бутылочек — совсем маленькие и побольше, содержимое их мерцает, переливаясь в тусклом свете, когда тонкие пальцы нежно обхватывают каждую по очереди за горлышко. Ганнибал перебирает свои сокровища, подносит к глазам, рассматривая на просвет, вертит в руках, наблюдая, как густая жидкость стекает с гладких прозрачных стенок. Он выбирает самые ценные из них. Самые необычные. Хранящие в себе запахи прекрасных человеческих тел. Пока их всего три из двенадцати — но только пока. — Чем пахнет этот? — Ганнибал осторожно откупоривает бутылочку и протягивает Уиллу. Уилл принюхивается, слегка раздувая ноздри, и с сомнением качает головой. — Ничем. — А на самом деле — кофе и лимоном. Этот? — следующий пузырек оказывается у него под носом. — Я ничего не чувствую. — Яблоко и листья смородины, — Ганнибал улыбается, закрывая маленькой крышкой своё сокровище. — Эти запахи слишком тонки и деликатны, чтобы каждый смог их различить. Они особенные. И зазвучат, только когда все двенадцать соединятся в одном. Он осторожно протягивает Уиллу третий пузырек и добавляет шепотом: — Иногда мне даже кажется, что я знаю, где искать тринадцатый… Уилл стоит близко, слишком близко. У него мягкая кожа, которую хочется гладить, шелковистые волосы, которые приятно перебирать в пальцах, и тёплый бархатный лоб, которого хочется коснуться губами. Ганнибал видит это сейчас так отчетливо, что может пересчитать тонкие, едва заметные морщинки, расчерчивающие кожу. Он никак не отделается от мысли о цветах, о том, что внутри у Уилла цветут тюльпаны, о том, что его кровь пахнет ими. Совсем не надоедливым дешевым виски. Не омерзительным лосьоном после бритья. И не медью с привкусом соли. Уилл подходит ещё ближе, тянется к нему, касаясь его губ своими, и драгоценный пузырек выпадает из пальцев, пропитывая прозрачной жидкостью пушистый ковёр под ногами.