Вопреки

              Дождь хлещет по лицу, стекает по спине. Дождь заставляет перехватывать дыхание, часто и судорожно дыша. Дождь прячет то, что в обычной жизни кажется полным сумасшествием. Слёзы. И перестаёт как-то слишком резко. Игорь открывает глаза. Вика. Сидит рядом. Смотрит. Как смотрит? Не разобрать. Но хочется верить, что не жалостливо. Только не жалость. — Ты как здесь? — Несложно найти могилу твоей матери. — Вика смотрит на плиту. Невольно сравнивает фото с сыном. Ищет общие черты. Находит. — Красивая она у тебя. Он молчит. Что тут сказать. По-детски. Лучшая. Самая лучшая. — Ты опоздал на планерку. — Прости. — Раскаянием в голосе и не пахнет. — У меня ещё дела есть. Отпустишь? — Отпущу, если скажешь, какие. — Вика пытается говорить ровно, но так хочется схватить его за грудки и трясти, трясти, пока не вытрясет всю правду. Всю, что от неё скрывает. Почему? Потому что ты ему никто. — У отца была любовница. Когда мама умерла, он был с ней. Я хочу с ней поговорить. — Я с тобой. — Быстро. Слишком быстро, чтобы не успел передумать. Но он и не собирается, видимо. Пожимает плечами, поднимается. Он сегодня вообще не спешит говорить. Но молчать с ним уютно. Просто ехать рядом в машине. И молчать. Дышать им. Размытым запахом дождя, парфюма, тела. Она боится вдохнуть поглубже, шумно втянув носом воздух. Боится, что сейчас, на светофоре, не удержится и потянется к нему, утыкаясь носом чуть ниже уха. Прижмется, залезет под руку, чтобы обнял. Чтобы просто держал в руках. И молчал. Но он лишь крепче сжимает руль, вдавливая в пол педаль. Ворох мыслей в голове. Что ей сказать? «Здравствуйте, вы спали с моим папой?». «Вам сильно мешал тот факт, что он женат?». «Хочется узнать побольше подробностей». Вот уж чего-чего, а подробностей он знать не хочет. Совсем. Он вообще не знает, чего хочет от этой встречи. Просто посмотреть в глаза той, на кого променяли его маму. Такое вот детское желание. Обиженный ребёнок. Игорь усмехается своим мыслям. Рядом вскидывает голову Вика. Надо же, а ведь он про неё почти забыл. И лучше бы не вспоминал. Места в машине сразу становится мало. И воздуха тоже. Как он мог проехать полгорода, не замечая, что весь пропах миндалём? Увезти бы её отсюда. Подальше от этого города. От проблем. Своих, естественно. Подальше. И там… Приехали. Вовремя. Глаза прячут оба. Слишком много у каждого во взгляде. Слишком одинаково. Безнадёжно. Навстречу — женщина в крови. Внутри что-то обрывается и летит вниз со скоростью сломавшегося лифта. Он уже не сомневается, в какой квартире лежит труп. На негнущихся ногах — наверх. Дверь нараспашку. Сброшенная вешалка, зонтик на полу. Дверь в ванную открыта. Внутрь — из любопытства. Замешанного на изощрённом желании убедиться. Что кровь. Что ванна. Что скальпель. Твою ж мать. В голове пусто. Опять. Не хочется думать о том, что первым делом приходит в голову. Не хочется думать о совпадениях, которые не совпадения ни хрена. Не хочется представлять, что её убрали. Чтобы не мешала. Что её убрал… Кто? Не-ет. Ладонью по лицу. Смахнуть подозрения, как липкую паутину, что, кажется, окутывает его полностью. И как контрольный в голову — фото машины на чужом телефоне. Камера дешёвая. Отмечает машинально, обреченно вглядываясь в знакомый номер. Вот и всё. Как же так, папа? Срывается с места, не слушая никого. Вика — за спиной. Перед глазами — пелена. В висках пульсирует — за что? Почему? Неужели?.. Всю дорогу в тумане. На автомате. Стиснув зубы. Не думать. Не представлять. — Игорь, постарайся успокоиться. — Голос Вики с трудом проникает сквозь вату в ушах. Постарайся успокоиться. Постарайся. Постарайся, Соколовский, не зарыдать от бессилия. Под ногами земля — горит. Мир, привычный, родной — рушится. Постарайся успокоиться. — Я буду говорить. — Вика выходит из машины. Смотрит пристально. И от понимания в её взгляде хочется выть. Сухо кивает. Заставляет себя идти медленно. Она что-то говорит, но до Игоря не сразу доходит смысл. Он смотрит. Смотрит на папу. Вот у кого надо учиться выдержке. Непробиваемый. В глазах — Тихий океан. Само спокойствие. Отвечает чётко. Многолетняя привычка прятать ото всех мысли. — Она мертва. — Голос Вики возвращает к реальности. Вот оно — первая ласточка. У Соколовского-старшего едва заметно дрогнул уголок губ. — Это ты её убил? Скажи, ты? — Игорь срывается с места, нависает над столом. Как он его сейчас ненавидит! Именно. Ненавидит. И больше не хочет путать это чувство с чем-то другим. Ненавидит и презирает. За маму. За себя. За их семью. — Игорь! — И снова Вика. С трудом заставляет себя вернуться на место. Внутри всё клокочет, ища выход. С трудом получается стоять на месте. — Игорь, выйди. — Он стискивает зубы так, что желваки играют на скулах. Значит, личное что-то. Что-то, что не хочется говорить перед сыном. Что-то, чего стыдишься, а, пап? — Выйди, — повторяет с нажимом Вика. Да гори оно всё! Слетает по ступенькам вниз, к машине. Мысли-мысли-мысли. Не остановить ни на секунду. Почему он? Зачем к ней? Неужели он? Неужели?! Хоть бы одно доказательство, что не папа. Хотя бы одно. Уцепиться за него и тянуть. Тянуть на себя, радуясь возможности оправдать. Но нет. Нет доказательств. Всё против. Ищите кому выгодно. Кому выгодно. Игорь усмехается. Выгодно здесь только одному человеку. Вика наконец выходит. Ничего нового. Любовница. Приезжал поговорить. Игорь фыркает, садясь в машину. И здесь пусто. А чего он ждал? Что отец расскажет всё Вике? Сделает чистосердечное? Ждал. И боялся. И сейчас эта нервная дрожь в пальцах — от облегчения или от злости? Обратно едут молча. Он не может сейчас говорить. Слишком много мыслей. Слишком ярко. Слишком горько. Крутятся, бегают по кругу. Убийство мамы — следователь — любовница. Любовница — следователь — мама. Ищите кому выгодно. Папа. Ты? Почему ты? Хоть бы не ты… В отделе — вчерашний подрывник. Головная боль. Не его. Ему — всё равно. Днём раньше, днём позже. Уверенность в собственном бессмертии уступает обречённому безразличию. Пусть бы уже поскорее. Невольно отвлекается на Вику. Сдержана. Собрана. Сосредоточена. Настоящий следователь. Спокойно ведёт допрос. Смог бы он так? Нет. Бросился бы на гада, выбивая из него всё, что знает. Тонкая усмешка скользит по губам — недалеко ушёл от Дани, а, Соколовский? Или это просто желание кого-то побить? Выпустить пар. Внутри клокочет. Хаос. Водоворот чувств, мыслей. Подозреваемого уводят, а он даже не сразу это замечает. Весь в себе. Внутри. Падает на стул напротив Вики. Ловит её взгляд. И опять — понимающий, сочувствующий. Да чтоб тебя. Только не так, Вик. Не надо так. Жека что-то спрашивает, а он снова не слышит. Кровь стучит в висках, перед глазами чёрные точки. Никогда ещё он не доходил до подобного. До подобного желания кого-нибудь убить. — Ты посмотри, какая Санта-Барбара. — Голос Дани легко перекрывает орущие мысли в голове. — Вот, значит, как у них принято относиться к женщинам и к семье. Даже не удивительно. Перед глазами темнеет. Стул летит в сторону. Игорь бьёт, не задумываясь, и тут же пропускает первый удар. Замахивается. Пропускает второй. Ярость — плохой советчик. Щекой в стол, восстанавливает дыхание. Чужой голос над головой: — А это — наш лучший отдел. Лучший. Игорь подавляет желание сплюнуть. На душе — пусто. Сейчас — пусто. Отпустило. На время. Хочется бежать отсюда. Бежать без оглядки. Не видеть никого. Ни Даню, ни Жеку. Ни глаз этих нереальных, что сейчас наверняка сверлят его, обжигая сочувствующим взглядом. Из отдела вылетает, не оборачиваясь. Подальше отсюда. Хоть куда. Хоть к кому. А ведь некуда и не к кому. Ты один, Соколовский. Совсем один. Тоска взрывается в груди яркой вспышкой, когда он вдавливает педаль в пол. Взвизгнув, корвет срывается с места, оставляя после себя облачко пыли. Бутылки оказалось мало. Прописная истина, которая всегда срабатывает. Где там ближайший магазин? Машина укоризненно урчит. Ну ладно тебе. Первый раз что ли? Игорь бредёт вдоль полок, разглядывая разномастные бутылки. Почему, чтобы заглушить тоску, надо нажраться до беспамятства? Потому что по-другому сна не будет совсем. Будет перебирание своей никчёмной жизни, которое закончится чем? Правильно. Он напьётся. Так к чему оттягивать неизбежное? Кассир на выходе смотрит неодобрительно, но молча пробивает товар. — Может, возьмёте что-нибудь к коньяку? Шоколад, например. Есть бельгийский. А ещё… — Не надо. — Игорь мотает головой, забирая сдачу. Часть купюр вываливается из руки, и он пожимает плечами, выходя из магазина. Корвет неодобрительно откликается на движение ключа, трогаясь с места. Игорь усмехается. Надо же, скоро с машиной разговаривать начнёшь, Соколовский. А что. Раз больше не с кем. Пробка летит в сторону, вытащенная зубами. Новый глоток заставляет поморщиться, следующий идёт лучше. Мыслей нет. И от этого так хорошо… Обрывки. Отрезки. Точки. Вокруг завертелся такой клубок, что разобраться с каждым днём всё сложнее. Разум постепенно отключается. Логическая цепочка не хочет складываться. События кружатся, мельтешат в голове. Жутко раздражает. Хочется положить голову на чьи-нибудь колени. И чтобы в волосах — чужие пальцы. Нежно. Ласково. Новый глоток сбивает с мысли о запретном. О том, что пробивается, несмотря на плотный алкогольный заслон. О том, что иногда хочется… Чего хочется? Игорь недоуменно смотрит на ворота кладбища, пытаясь понять, как давно он здесь стоит. Дорога до могилы кажется длиннее, чем обычно. Зря он так набрался. Сейчас бы прилечь и отдохнуть. — Мам, привет, — привычно тянет, глядя на плиту. И застывает. Всё. Крышка. Допился, Соколовский. На месте маминой улыбки — его лицо. Кто? Как? Зачем? Мозги сбиваются в кучу. Так некстати. За спиной шорох. Обернуться — и то проблема. — Стой! Стой, сука! Игорь бросается за незнакомцем, чувствуя себя, словно в мультфильме. Картинка яркая. Бежишь, а ноги не двигаются. И какое-то мельтешение впереди. Не догнать. Обратно возвращается, с трудом переставляя ноги. Дышать тяжело. Впору лёгкие выплёвывать. Миндаль. Едва заметный запах, а сбивает с ног почище Хеннеси. Как? Откуда? — Не лучшее место для отдыха. — Голос Вики сух и деловит. Словно она приехала сюда, на другой конец города, просто чтобы это сказать. Смешно. — У каждого свои предпочтения, — пожимает плечами Игорь. — А ещё я вяжу и вышиваю крестиком. — Ты не брал трубку. — Телефон на беззвучном. — Надо срочно выпить. Выпить, чтобы разогнать миндальный туман в голове. Чтобы не думать о том, как хочется зарыться в эти волосы, стянув с них дурацкую резинку. — Ты выпил целую бутылку? — В голосе осуждение. А ты как хотел? Чтобы восхищалась? — До этой? Да! — Игорь пытается выпрямиться, гордо кивая головой. — Тебе надо домой. — Надо. — Он хитро подмигивает: — Поедешь со мной? — Я вызову такси. — Делает вид, что не слышит. Конечно, поедет. Или он думает, что она его бросит сейчас? Здесь. Совсем одного. Жалко. Ей его жалко. Она не хочет думать об этом, но не может. И всю дорогу до его дома мысли об одном. Он действительно совсем один. И тебе, Родионова, его жалко. Жалко оставлять одного на этой огромной кровати. И память даже не пытается подкинуть картинки недавнего прошлого. Почти не пытается. Остаться с ним. Остаться до утра. Сварить кофе. Улыбаться, глядя, как он, растрёпанный, бродит по дому. Вика вздыхает. Дура. Оно тебе надо? Принца нашла? Он тебя со своей жалостью погонит поганой метлой и будет прав. Не нужна она. Жалость. Никому не нужна. Или есть что-то ещё? Что-то, в чём самой себе признаться страшно? Бред, Родионова. Иди домой.