Вопреки

              В отдел не хочется. Но надо. Кому надо? Не понятно. Ему — точно нет. Бездумно жать на педаль, заставляя машину разгоняться — вот что ему сейчас надо. Чтобы в ушах — ветер. И мысли — напрочь. Телефон оживает, вибрируя на пассажирском сидении. Краем глаза на экран — Вика. Зачем? Горькая усмешка. Зачем, Вик? Усложнять? Сказал же — проехали. Забыли. Тебе не важно? Мне подавно. Город замирает в одной сплошной пробке. Руль влево — через разделительную. Когда он соблюдал их, эти правила? В отделе тихо. Сегодня он первый. Хоть в чём-то ты первый, Соколовский. Игорь падает в кресло, мучительно растирая глаза. Отсутствие сна начинает сказываться. Внутри плещется глухое раздражение. На себя. Только на себя. Одна мысль — хреново. Скрипит дверь. Он не оборачивается. Знает — она. Чувствует. Зря он сюда приехал. Телефон в руках вращается с бешеной скоростью. — Ты опять не берёшь трубку. — Вика опускается на стул напротив. Смотрит обеспокоенно. Пытается поймать взгляд. Зачем? Что ты хочешь там увидеть, Вик? Оно тебе надо? — Неудобно было. — Телефон замирает. Игорь резко вскидывает голову. — Зачем звонила? Вика смущается. Прямой взгляд — обжигает. Что ему сказать? Что с Даней — всё? А ему это вообще надо знать? — Понятно. — Кривая усмешка. — Нечего сказать? — Игорь, ты не так всё… — Не оправдывайся. — Обрывает. Не хочет слушать. Решение принято. Пусть каждому своё. Ладони на стол. Опереться. Подняться. Голова кругом. — У меня… — Голос срывается. Хрипит. Почему? Кашлянул. — У меня дела. Можно уйти? — Что случилось? — От растерянности ни следа. Снова собрана. Встревожена. Смотрит, не отрываясь. Нервирует этот взгляд. Прямо в душу. Как лампой на допросе. — Ничего. — Небрежно пожать плечами. Небрежно. Получилось? Прячет взгляд. — Личное. — Игорь, мы же договорились. — В голосе Вики — металл. Порезаться можно. — Твоё личное касается меня. Я веду дело о твоём покушении и… — Я же сказал — личное. — С нажимом. Поднимая наконец глаза, смотря твёрдо. Не мигая. — Понимаю. — Под его взглядом Вика сжимается. Опускает глаза. Обидел. Пусть так. Сухо кивает. Очки — на глаза. Не оборачиваясь — прочь. Прочь отсюда. В дверях сталкивается с Даней. Тот шипит что-то вслед. Хрен с ним. Со всеми ними. Во дворе — знакомая машина. Откуда? Опять. Зачем? — Ты уже освободился? — Соколовский-старший ждёт у двери. Смотрит с надеждой. Да твою ж мать! Откуда она у них у всех? — надежда-то? У него давно ничего нет. — Ты что-то хотел? — В висках бешено пульсирует, разрастаясь, боль. Держится на пределе. На последних силах. Сейчас бы лечь. И ни о чём не думать. Просто упасть в черноту без сновидений и мыслей этих вездесущих. — На рыбалку тебя свозить, — горько усмехается Соколовский-старший, кивая на машину. — Поздновато для рыбалки, не находишь? — Удивил. Решил поиграть в отца и сына? Лет пятнадцать назад он бы душу за это продал. Теперь — по хер. — Нам надо поговорить. — Игорь замирает у дверей корвета. Отчаяние? В голосе папы? Не показалось? Разворачивается. Смотрит пристально, снова находя эмоции, что на этом лице — как инородное тело. Страх. Мольба. Надежда. Что вам всем от меня надо?! Равнодушно кивает. Действительно — равнодушно. Что ты можешь мне сказать? Тоже оправдываться? Что же сегодня за день оправданий! Едут молча. А ведь сказать-то и нечего. Докатились. Чужие. Они теперь совсем чужие. Игорь продолжает бездумно крутить телефон. Молчание не напрягает. Его — точно нет. Признаться самому себе — стыдно. С папой — спокойно. Он сидит рядом. Надёжный. Родной. Как тогда. В детстве. Хочется забыть обо всём и просто ехать. Ехать куда-то вдаль. Подальше отсюда. Соколовский-старший спокойно смотрит вперёд. Руки твёрдо держат руль. А внутри — отчаяние. Он его теряет. Теряет с головокружительной быстротой. Хотел сделать из сына мужика. Получите, распишитесь. Почему нельзя повернуть время? Надо было устроить его к себе. Под крыло. Под присмотром. А теперь? Игорёк, зачем ты так? Соколовский-старший крепче стискивает зубы. Бросает осторожный взгляд на сына. Сидит, напряженный, как струна. Так похож на мать. Принципиальный. Гордость. Он гордится им. Гордится так сильно, что перехватывает дыхание. Вырос. Возмужал. Смог сбросить с себя «золотую» шелуху. Нет. Он был прав, отдав его в полицию. Прав. Рано или поздно всё бы всплыло. Лучше сейчас. Переживём. Вдвоём — переживём. Семья. Он как никогда понимает значение этого слова. Столько лет впустую. Ничего. Наверстаем. Всё наверстаем, Игорёк. Мой сын. Моя гордость. Когда знаешь, что искать, находится быстро. Черный порше, никого вокруг. Приехали. — Зачем ружье? Мы же на рыбалку вроде? — Игорь недоуменно смотрит на папу. Куда он его привёз? Что здесь вообще происходит? Соколовский-старший только усмехается. Дато. Сопляк. Думает, можно безнаказанно тявкать на Соколовских?! В девяностых и не таких мочили. Молодых да дерзких. Шавка ты подзаборная, Дато, а не вор в законе. Соколовский-старший мрачно сплевывает, перехватывая ружье поудобнее. Впереди — озеро. Игорь хмурится. Дато? Он-то здесь каким боком? Смотрит на папу. Вздрагивает. Такого жесткого взгляда он не видел ещё никогда. Словно лихие на время вернулись. Наверное, с таким выражением лица Соколовский-старший ездил на разборки и расправлялся с конкурентами. А так ли хорошо ты его знаешь? Действительно. Что ты знаешь об отце, Сокловский? Удачливый бизнесмен? Жесткий управленец? Безжалостный убийца? Первый же выстрел бьёт по ушам. От неожиданности Игорь дёргается. Смотрит на папу. В глазах — ноль эмоций. Так просто. Взял — и выстрелил в человека. Просто так. Не верю. К горлу подкатывает тошнота. Игорь судорожно сглатывает, переводя взгляд с отца на Дато и обратно. А ведь Дато не страшно — мелькает вдруг мысль. Молодой, да шустрый. Знает, что по чём. Соколовский-старший взводит курок. Пристрелит как собаку. Не поморщится. В первый раз, что ли? Кровь расползается маслянистой лужей. Игорь не может отвести от неё глаз. Гипнотизирует. С трудом понимает, о чём вообще идёт речь. Мамука Маленький… Бред какой-то. Уголовники… Пап, ты-то с ними как? И ты ещё сомневаешься, Соколовский, что он не причастен? Ты ещё хочешь его обелить? Действительно хочешь? — Иди за аптечкой! — Игорь не сразу понимает, что обращаются к нему. Кивает, с трудом отводя глаза от истекающего кровью Дато. Помочь. Надо помочь ему, а потом расспросить. О Мамуке этом. О прошлом. О том, что ему известно про отца. Отца. Игорь поджимает губы. Называть папой хочется всё реже. Стирается последняя нежность. Блекнет. Горько. Очередная потеря. На этот раз почти не заметная. Второй выстрел застаёт врасплох. Врасплох ли? Ты ведь опять надеялся, что не выстрелит. Опять поверил. А что если это не папа? Что если?.. Срывается с места, перескакивая через камни. Только бы не папу. Только бы не его… Так быстро от равнодушия к отчаянию. В один шаг. Облегчение накатывает, заставляя подгибаться колени. Папа стоит на берегу. Один. Дато? Игорь окидывает каменистую площадку взглядом. Никого. Убил? — Ты убил его? Говори, убил? Отчаяние охватывает, вытесняя недавние страхи. Ну как же так, пап? Как же так?! Раздумий нет. В голове — пусто. Найти. Найти доказательство того, что опять говорит правду. Почему он постоянно должен это доказывать? Вода обжигает, спирая дыхание. Игорь ныряет снова и снова, боясь найти тело в мутной зеленоватой воде. Кажется, сердце сейчас остановится от страха. За себя? За правду. Что ты ищешь, Соколовский? Доказательство вины или невиновности? Что? Пусто. Никого. Ни живого, ни мёртвого. Хорошо? Наверное. Игорь чувствует, как его начинает колотить мелкой дрожью. Слишком много эмоций за короткие полчаса. Не железный. Пора сломаться. Соколовский-старший уходит, неохотно оставляя сына одного. Хотелось как лучше, получилось как всегда. Что ты хотел доказать? Что умеешь решать вопросы? Сейчас их так не решают. Забыл? А Игорь так и не понял. Не понял, что ты за него — не задумываясь. Что он для тебя — всё. Не понял. Хочется вернуться. Вернуться, схватить за плечи и трясти, трясти, чтобы зубы стучали. Выбить дурь из головы. Мамино упрямство. Его настырность. Соколовский-старший со свистом выдыхает сквозь стиснутые зубы. Поднимает голову. С удивлением понимает, что всё это время просто сидел за рулём, не в силах тронуться. Ждёт. Чего ждёт? Что он вернётся? Что скажет: «Пап, да ну его, а? Я же знаю, ты хотел, как лучше». Одобрение. Старший горько фыркает. Докатились. Ему нужно одобрение от сына. А как иначе? Если в его глазах — пустота? И презрение. Он для него — всё. Игорь в ответ — ничего. Головную боль. Не прекращающуюся. Сладкую. Потребность защищать. Заботу. А если не он — то кто? Кто его защитит? Терпи, Соколовский. Сын у тебя один. Рёв мотора затихает — уехал. Игорь выдыхает. Падает на ближайший камень. Ноги не держат. Испугался? Признайся, испугался собственного отца. Смешно. Ни хрена не смешно. Взгляд рассеяно скользит по чужим вещам. Сумка. Удочка. Пистолет. Забросить подальше. Мало ли. Что дальше? Думай, Соколовский. А если он мёртв? Если он мёртв? Отогнать машину. Отвести подозрения. Зайти. Узнать. Дома ли? Нет. На улицу. Отсюда подальше. Бесцельно — вперёд. Отдача бьёт, сбивая с ног. Отпускает. Прикрыть глаза. Выдохнуть. Ещё раз. Ещё. — Молодой человек, вам плохо? — Открыть глаза, промычать что-то в ответ. Плохо. Ему не просто плохо, ему, блять, хреново как никогда. Выжали. Как лимон грёбаный. Выжали и выбросили. А ты лежи теперь в грязи, подыхай. Надо выпить. Выпить. Забыться. По-другому отвлекаться не умеешь, а, Соколовский? По-другому. А как? С кем? Ты же один совсем. Вот и иди. Бухай. Опьянение приходит не сразу. Неспешно заливает глаза. Путает мысли. Туманит мозг. Что ты сегодня сделал, Соколовский? Помог уйти потенциальному убийце? Помог сокрыть улики? Покрываешь его? На хрена? Ты же мент! Мент, Соколовский! Иди и сдай его на хрен, чтобы другим не повадно было. В людей стрелять. В беззащитных. Горький смех заставляет обернуться парочку за соседним столиком. Он скалится в ответ. Что, не видели, как люди смеются? Дольки лимона ложатся на стол. Дато. Папа. Он. Дато убит. Хочешь ты этого, не хочешь — папа его убил. Лимон отправляется в рот. Игорь морщится, запивая коньяком. Папа. Долька лимона равнодушно блестит в свете небольшой настольной лампы. Убийца. Как быстро найдут тело? А когда найдут, смогут ли связать с Соколовским-старшим? Да хрена с два! Новый лимон заставляет сморщиться, фыркнув от обжигающей кислоты. Взмах руки, новая бутылка на столе. — Что-нибудь ещё? Могу порекомендовать филе миньон, отлично сочетается с… — Я же сказал — ничего. — Игорь поднимает мутные глаза на официанта и тот послушно ретируется, косясь через плечо. Он не любит таких клиентов. С деньгами и острым желанием напиться. Лучше бы дома пил. Не дай Бог, крушить что-нибудь начнёт. Или к девочкам цепляться. Официант вздыхает, замирая у стены с дежурной улыбкой. Смотрит на Игоря с отвращением — зажрался мажор, что ему не живётся? Бабок — не меряно. Сам видел, как он кошелёк доставал. Позвал бы друзей, да укатил скорее в клуб. Официант смотрит с тоской на часы. Опять придётся на такси добираться. Метро закрывается через полчаса. Я покрываю убийцу. Какой из меня на хрен мент? Хрень ты голимая, а не мент, Соколовский. Игорь поводит плечами, пытаясь прогнать муторную тяжесть. А может, не всё так плохо? Может, Дато и впрямь сбежал? Отсиживается сейчас в какой-нибудь дыре. Зализывает раны. Придумывает месть. А что. Вполне себе жизнеспособно. Точно. Так и есть. Дато жив. Папа не при чём. А он — мент, а значит — найдёт. Наша служба и опасна и трудна…