Вопреки

              Она давно ушла, а в воздухе всё ещё витает слабый запах миндаля, вызывающий желание дышать. Дышать сильнее и глубже. В груди стучит мерно, размеренно. Слабость в ногах, круговорот в голове. Лекарства мешают думать ясно. Что-то не так. Что-то сидит в голове, зудит на периферии подсознания. Он что-то упускает. Но вот что? Думай, Соколовский, соображай! Вспоминай, напрягай извилины. Что не так? Лера. Холодный пот прошибает резко, выступая на висках солёными каплями. Она пропала среди ночи. Ушла? Вот так просто? Почему? Зная Леру, она должна была остаться и победно смотреть утром, всем своим видом говоря: «Ну, что я тебе говорила? Я тебе ещё нужна!». Надо найти. Найти её, убедиться, что всё в порядке. И вычеркнуть. Стереть наконец из своей жизни. Подниматься трудно, ноги не держат — неприятное открытие. Когда ты успел превратиться в немощного старика, Соколовский? Несчастная остановка сердца, и ты уже не можешь ходить? Игорь упрямо стискивает зубы и поднимается снова, хватаясь за спинку кровати, чувствуя, как его шатает, а перед глазами всё плывёт. По хер. Он должен найти Леру. Сейчас это становится необходимым. С ней что-то случилось. Он это чувствует. Пусть это будет просто каприз. Желание что-то доказать. Пусть. Он найдёт её и тогда выскажет в лицо всё, что думает. В коридоре за дверью сидит охранник. Откуда? Успели уже. — Игорь Владимирович, вам что-то нужно? — Да. — Перед глазами плывёт. Хреново. Язык заплетается. Что они колят? Стасу бы понравилось. — Уйти надо. — Врач не разрешил. — Охранник непреклонен. — Вам лучше полежать, Игорь Владимирович. Игорь меряет его недовольным взглядом и нехотя возвращается в палату. Сейчас с ним спорить бесполезно. Он и муху-то прихлопнуть не сможет. Беглый взгляд по комнате. Остаётся окно. Но оно с трудом поддаётся ослабевшим рукам. Приходится два раза останавливаться и отдыхать. Но силы возвращаются с каждым движением. Последний рывок. Свежий воздух врывается в палату, и Игорь повисает на подоконнике, дыша глубоко и жадно. — Медстестра! Тут человеку плохо! — Санитарка внизу скрывается в здании. Времени мало. Наверное, скоро хватятся. Игорь вылезает наружу, повисает на руках. Босые ноги больно бьются об асфальт. Теперь наружу. Быстрее. — Держи одежду. — Вика словно специально стоит и ждёт. Голос сухой. Равнодушный. Крепко ты её обидел, Соколовский. Ничего. Справимся. Сейчас с Лерой поговорим, и всё сначала, с чистого. Вместе. Такси ловит Вика. Он отрывисто бросает адрес. Нетерпение. Оно охватывает, стоит машине тронуться. А ещё появляется страх. Липкой паутиной по нервам. Она не берёт трубку. Обиделась? Да на что? Знакомые цифры. Снова и снова. Вика молчит. Сжимает губы в тонкую линию. Старается не смотреть в его сторону. Злится. Больно. Почему ей до сих пор так больно? Дышать трудно. Сердце о рёбра как о прутья раскалённые. Доигралась, Родионова? Не заметила, как продала душу дьяволу. А его даже на несколько часов не хватило. Притащил в постель бывшую. Вика вздыхает тихо, рвано. За что ты так со мной, Игорь? И что теперь? Дура. Какая же ты дура, Родионова! Такси тормозит у дома. Игорь заходит в подъезд, не оглядываясь. Он словно забыл про неё, и от этого ещё хуже. Вика не глядя протягивает деньги таксисту и идёт следом. Зачем? Зачем тебе это, Родионова? Хочешь посмотреть на примирение сладкой парочки? Мазохизмом попахивает, не находишь? Игорь уже стоит наверху. Рука — на кнопке звонка. Вторая — набирает её номер. Ему страшно. Ему за неё страшно, и Вика останавливается за спиной, отчаянно стискивая зубы. Молчи, Родионова. Тебе здесь уже не место. За дверью откликается телефон. В пору выдохнуть — Лера дома. Но тревога туманит мозги, скользя по позвоночнику. Что-то не так. Что? Что с тобой, Лера? Дверь легко поддаётся. Не заперто. Игорь бросает быстрый взгляд на Вику, впервые за всё это время. В их глубине страх. Первобытный. Тот, что лишает разума. В квартире пусто. И тихо. Бесконечно тихо. Только телефонный звонок режет по натянутым нервам. Дверь в ванную приоткрыта. Холодея от предчувствий, Игорь подходит ближе, с каждым шагом чувствуя, как подкашиваются ноги. Нет. Ну нет же. Лера. Как так-то? Он смотрит беспомощно, слов нет. Пусто. За что её-то? За что её в крови топить?! Вика что-то говорит, отодвигает его в сторону, заставляет выйти. Он подчиняется. Тупо. Бездумно. Перед глазами — Лера. Скальпель. Ванна. Кровь. Руки в волосы, провести от затылка ко лбу резко, приводя себя в чувство. Соберись, Соколовский. Ещё одна смерть на твоих руках. Как отмываться собираешься? Сколько их ещё будет? Кого убьют ради тайны, что нужна лишь ему? Куда ты полез, Соколовский?! Куда ты, мать твою, полез? В кабинете у Пряникова тихо. Сидят. Переваривают информацию. Удивлены? Он тоже удивлялся, когда разворошил это осиное гнездо. Денег папиных больше нет. Друзей нет. Никого нет. Пусто. Что же они ищут? И кто эти таинственные они? — Дача. Мне надо попасть на дачу. Охранник хотел что-то сказать. Я должен туда поехать. Никто не спорит. Странно. Все за ним. Как один. Почему? Едут быстро. Молча. Все в своих мыслях. Игорь издалека замечает столб дыма. Дом пылает. Трещит, взлетая снопами искр. Вокруг суетятся пожарные расчеты, раскатывая шланги. Игорь бросается вперёд, сам не зная, зачем. Там что-то важное внутри. Он знает. Точно знает, что иначе Крылов не звал бы его сюда. Именно сюда. Внутри жарко и дымно. Глаза слезятся, дышать трудно. За спиной голос Жеки. Он-то зачем сюда полез, жить надоело?! Игорь пытается разглядеть хоть что-то в окружающем аду, но взгляд натыкается только на мамино фото. Ну нет, здесь он его точно не оставит. Из дома вываливаются одновременно, надсадно кашляя. Жека что-то пытается сказать, возмущается, кажется. А Игорь стоит, тяжело опираясь на колени, держа в руках старую рамку с разбитым стеклом. Выпрямляется, проводит нежно по застывшей маминой улыбке. «Вот и эта ниточка, что с тобой связывала, оборвалась, мама». Стёкла осыпаются под руками, падая в траву. Игорь осторожно достаёт мамино фото, недоуменно разглядывая листок, что за ним прятался. Почерк незнакомый. Кто писал — теперь не важно. Схемы, названия, цифры — мозг схватывает на лету, выстраивая логическую цепочку. В голове щёлкает, встают на места разрозненные детали. Проясняются мысли. Всё так просто. Так просто, Соколовский. И так легко становится, будто крылья за спиной. Не виноват. Папа не виноват. Свободная машина одна, и та пожарная, но Игоря это не останавливает. За руль — легко. Добраться бы скорее. Этот день сумасшедший, кажется, растягивается во времени, вмещая в себя сорок восемь часов, вместо двадцати четырёх. Смерть Леры, покушение на него, трупы в багажнике папиной машины, пожар на даче — где тот неведомый сценарист, что закручивает гайки его жизни? К папе, не останавливаясь. Надо сказать. Всё сказать. Объяснить. Объяснится. Прости, пап. Прости, что сомневался. По двери топором — откуда только дурь берётся? Внутрь, не сбавляя шаг. Жалко. Как жалко он сейчас выглядит. Пьяный, постаревший. В глазах отчаяние. Игорь протягивает листок, сбивчиво объясняя. Тебя подставили, пап. И тогда, шестнадцать лет назад, и сейчас. Ты знаешь, кто. Я знаю. Разобраться с ним, и дело с концом. Прости, пап. Прости, что не верил. Соколовский-старший смотрит недоверчиво. Такие подарки судьбы просто так не делаются. Вот он, сын, сам пришёл. И дело раскрыл. Гордость распирает, мешая дышать. Гордость и злость. На Игнатьева. На друга любезного. Подставил. Удивлён? Не особо. Ожидал чего-то подобного тогда. Хорошо, хоть сейчас всплыло. Разберёмся, Игорёк. Во всём разберёмся. А потом посидим с тобой за бутылкой-другой. Так, как никогда не сидели. Ты теперь не откажешь, уж я-то знаю. За сыном закрывается дверь. Звонок — один. Голос деловой. Подобрался, Соколовский. Всё-таки на стрелку едешь. Второй звонок ещё короче. Профессионалы не любят долгих разговоров. Всё решено. О деньгах при встрече договоримся. Ещё немного потерпи, Владимир Яковлевич, чуть-чуть осталось, и ад этот закончится. И для тебя, и для Игоря. Машина тревожно-красного цвета занимает всю парковку у входа в отдел. Рапорт — на стол. Хватит. Наигрались в сыщиков. Он отцу сейчас нужнее. На улице пусто, все разбрелись. Долгий, бесконечно долгий день перевалил за середину. Игорь опускается на лавку, тяжело выдыхает. Облегчение. Вот какое оно, оказывается. Когда ничего не нужно. Ничего не хочется. Когда пусто, и от этой пустоты впервые хорошо. Папа. Ты простишь меня, знаю. За всё, что наговорил сгоряча. За всё, что думал о тебе. Тем более за то, что думал. Вика подходит как всегда неслышно. И он, как всегда, чувствует её, поднимаясь. И ты меня прости, Вик. За то, что сделал больно. Не специально. Но сделал. Не вернёшь ничего. Но ведь у нас будущее есть. Целая жизнь впереди. — Ты увольняешься? — Она смотрит сквозь него, и от этого взгляда не по себе. — Да. — Игорь смотрит жадно, ища искру эмоций на мраморном лице. — Ты захочешь меня потом увидеть? — Надежду в голосе не спрятать, да он и не пытается. Я люблю тебя, Вик. Ты же помнишь. — Нет. — Вика по-прежнему смотрит мимо. — Хотя нет, один раз увидимся. У тебя документы на руках, надо вернуть. — Верну. — Игорь злится. Так и будем играть в безразличие, Вик? Теперь, когда всё закончилось? Когда жизнь налаживается? К чему сейчас эта гордость? Ты же сама ко мне приехала, помнишь?! Или теперь так легко перечеркнёшь всё из-за одной глупой ошибки? Вика кивает, отворачиваясь. Уходит. А Игорь ещё стоит, злится. На неё. На себя. Прежде всего на себя. Как всегда. Ты накосячил, Соколовский, тебе и расхлёбывать. Завтра же с утра с цветами под окно. Пусть хоть что делает, он с места не сдвинется! — Соколовский! Тебя Пряников искал. — Малознакомый опер быстро скрывается внутри. Игорь оглядывается — Вика ушла. Куда? Психовать, наверное. Игорь фыркает, пожимая плечами. Никуда ты от меня не денешься, Виктория Сергеевна. И не надейся. В кабинете Пряникова ощутимо пахнет бедой. Воняет даже, он бы сказал. Сам начальник смотрит с жалостью, и сердце ухает вниз с головокружительной быстротой. Папа. Что-то случилось с папой. Машина мчит по встречке, истошно воя спецсигналами. Игорь сидит прямо, глядя перед собой. От страха мыслей нет вообще. Никаких. Только сердце бьётся где-то в горле. А ещё они слишком медленно едут. Далеко. До места, где папу… Игорь шумно сглатывает. Стискивает зубы. Желваки ходят ходуном по скулам. Не думать об этом. Не думать. Страшный сон. Кошмар. Он проснётся сейчас. Вот-вот проснётся. И всё будет по-прежнему. Они ошиблись. Соколовского так просто не убить. Оцепление видно издалека. Репортёры, вездесущие шакалы, разматывают бесконечные провода, направляя глаза камеры на вновь прибывших. Игорь выскакивает из машины, расталкивая толпу перед ним. — Игорь Владимирович! Вы можете прокомментировать… — Игорь Владимирович! Вы знаете, кто стрелял… — Игорь Владимирович!.. Голоса сквозь вату. Вокруг — вакуум. Пусто. Мир сжимается, отсекая всё лишнее. Только тело, что лежит в нелепой, неудобной позе на асфальте, стоит перед глазами. Кто-то хватает за плечи, заламывая руки, и Игорь впечатывается в пол, не сводя глаз с тела. Это не папа. Это не папа, слышите меня?! Папа не может вот так лежать. В луже крови. В этой нелепой луже крови. Хватка ослабевает. Его поднимают, но ноги всё равно не держат, подламываясь перед телом. Па-ап. Папа. Ты… Как же ты… Зачем, пап? Ну зачем? Руки дрожат. Боль, оглушающая, ошеломительная приходит откуда-то, накрывая с головой. «Ему неудобно. Переложить бы, рука, наверное, затекла так лежать. И глаза. Спокойные. Смотрят обречённо. Не смотри на них, пап. Не надо». Игорь поднимается нехотя. Нет-нет, он всё понимает — люди работают. Позволяет себя увести, слушает что-то. Какие-то слова утешения. Кивает. Кажется, даже впопад. И чувствует. Чувствует, как поднимается ледяная ярость, слепящая. Обжигающе-холодная. Как отступает боль, уходит глубоко, прячась от злости. Как сжимаются в кулаки руки, а тело наполняется силой, переливающейся через край. Он отомстит. Это не сложно. Ударить Пряникова и то сложнее. Его хотя бы жалко. Офис Игнатьева сверкает стеклом и хромом. Идти вперёд, не останавливаясь. Расталкивая всех, кто пытается задержать. Он просто убьёт его. И всё. Уничтожит очередную тварь. Это ведь его работа. Он же не просто так в полиции служит. Это его долг. Игорь застывает на пороге. Смотрит на него, на спокойную уверенность. На силу, которую он сейчас представляет. И ярость накрывает мозг, сжимая ледяные объятия. Выстрел. Раз, два, три, вся обойма. Всё в него. В голову. Как папу. Ничего. Ни-че-го. Стекло. Пуленепробиваемое. Это конец. Его выводят из офиса, заламывая руки, а ему уже всё равно. Апатия высасывает всё из тела, оставляя пустую оболочку. Кончился. Он кончился. Теперь уж точно. Люди, лица, голоса — всё сливается в один звук, жужжащий, неприятный. Глупый. Он скользит равнодушным взглядом по этой толпе и замирает. Вика. Ты здесь зачем? Даже отсюда он чувствует её. Чувствует её боль. Горькая усмешка кривит губы. Прости, Вик. Но завтра я не приду. Ты поставила не на ту лошадь. Она была бешеная, пришлось пристрелить.