Вопреки

              Злость. Она медленно тлеет внутри, грозясь взорваться постыдным и мерзким скандалом. Нет, Родионова, ты не такая. Ты не будешь истерить. Да и было бы из-за чего! Из-за измены даже-не-твоего мужчины! Не всё ли равно, кого он притащил в кровать. И кого притащит туда потом. Всё. Равно. Определённо всё равно. Руки в кулаки, раздражённо смахнуть слёзы. Плакать ещё из-за него не хватало. Ты сомневалась, что тебе делать? Так радуйся — он сам тебе подсказал. Сам за тебя всё решил. Ты ему не нужна. И жизнь у него налаживается. Вон, отец не виноват. Рапорт написал. Сейчас выпорхнет из отделения и не вспомнит о тебе, Родионова. И всё слова его — чушь, что в постели говорят. Ты тоже много чего ему говорила. Память угодливо подбрасывает то, что стоит забыть поскорее. Кольцо его рук, в которых как дома — уютно. Дыхание, что обжигает мочку уха, вызывая улыбку. Смех, тихий, приглушённый, хриплый. Интимный. Вика выдыхает сквозь зубы, почти переходя на бег. Коридор пустой. Все ушли. И на душе тоже удивительно пусто. Будто лимон — до капли выжата. Забиться бы сейчас в уголок и… Что «и», Родионова? Ты помнишь? Не сметь рыдать! Не думать о том, что обидно. Что ночью чуть с ним не умерла. Что молилась, молилась, чтобы жил. А теперь… А теперь по разным дорожкам. И только память не сотрёшь. Как бы ни хотелось. Память о яркой вспышке, осветившей жизнь. В яркие краски расписавшей. Пусть уходит. Пусть. Вика сжимает подоконник, бездумно глядя в окно. Пусто. Хлопает дверь. Выбегает Игорь. Уже домой. Горькая усмешка кривит губы. Следом Пряников. Вика выпрямляется. Тяжелое предчувствие холодит позвоночник, скатываясь в живот. Что-то случилось. Что? За ними, не раздумывая. Визг колёс — машина срывается следом. Вика выбрасывает руку — такси поймать не сложно. Что случилось с тобой, Родионова? Так и будешь, как собачка, за ним бегать? Вика упрямо распрямляет спину. Что-то случилось. А значит, она может понадобиться. А потом уйдёт. И слова не скажет больше. Ни упрёка, ни поддержки. Впереди — оцепление. Сердце летит вниз, сбивая дыхание с ритма. Вика не глядя сует деньги водителю, на ходу проверяя оружие. Что там — не разглядеть. Машина Пряникова давно стоит здесь. Пустая. В висках пульсирует страх. Рука неосознанно сжимает пистолет, не спеша вытаскивать из кобуры. Тут и без тебя, Родионова, спецов хватает. Одних в штатском несколько машин. И репортёры. Что тут случилось?! Она идёт вперёд, вслушиваясь в обрывки фраз, чувствуя, как в глазах темнеет. Игорь. Только не наделай глупостей, Игорь. Только не сорвись, прошу. Пряников с ним. Должен удержать. Должен. За спиной рёв мотора — машина начальника скрывается в пыли, заставляя отскочить репортёров. А те, почуяв добычу, уже сматывают провода, хватают камеры. — Можно с вами? — Вика сама не знает, зачем хватает за руку молоденькую девушку, несущую микрофоны. — Я из полиции. Это наш сотрудник. — Журналистка окидывает Вику заинтересованным взглядом и кивает, уже придумывая сенсацию. Машина несётся, подрезая, внутри весело. Обсуждают горячие новости. Убийство Соколовского-старшего. Сына его, который бросился мстить. В том, что он знает, кто виноват сомнений ни у кого нет. И теперь вся стая мчит по следу зверя. И Вика с ними. Сидит в углу. Молчит. В себе. В себя. Только не уничтожь всё, Игорь. Не успевают. Они не успевают. Она чувствует это ещё на подъезде к огромному зданию. Внизу уже стоит полиция. Когда они здесь? Как? Вика вылетает первой. И останавливается. Ноги не идут. Его выводят. Руки за спиной. Не церемонятся. Что ты наделал, Соколовский? Что, твою мать, ты наделал?! Комок в горле. Не проглотить. Не вздохнуть. И мысль одна. Нелепая. Страшная в своей простоте. Всё кончено. Заметил. Он её заметил, а ей как ножом по сердцу. Остро. Колко. С мясом. Молчит. А в голове криком исходит. Стоит. А в голове на коленях к нему ползёт. Слеза, неподвластная, своевольная сбегает вниз, к губам. Не дрогнет. Не дрогну я, Соколовский. Я тебя вытащу. Вытащу, а потом убью. — Андей Васильевич, но так же не может быть. — Пряников морщится, как от зубной боли. — Достала, Родионова. — Устало. Он и сам не знает, что делать. Куда бежать. К кому. — Андрей Васильевич. — Голос срывается, но Вика моментально берёт себя в руки. — Почему нам ничего не говорят? Уже несколько часов прошло. Так не бывает. Даже пресса больше нашего знает. — А ты не поняла ещё, Родионова? — Пряников оборачивается резко, рвёт на шее узел галстука. Вздыхает. Продолжает тише. — Нам ничего не скажут. Никто. Ничего. А пресса… Игнатьеву на руку их предположения. Он развлекается. Вика сжимает губы, смотрит перед собой. За окном темно — бесконечно долгий день закончился. Ещё в обед всё было хорошо. Ещё в обед она на него злилась. Ненавидела. Почти. А сейчас… Что сейчас, Родионова? Сейчас — собранность. Холодность. Расчётливость. Никаких эмоций. Глубже. Дальше. Не сейчас. Позже. Потом. Когда-нибудь. Когда Игоря выпустят. — Иди домой, Родионова. — Пряников вздыхает, падая в кресло. Вытягивает ноги под столом. — Иди. Сегодня мы точно ничего не узнаем. Вика машинально кивает. Поднимается. Из отделения прямиком к дороге. Поймать такси. Назвать адрес. Сейчас только туда. Может, пропустят. Холодно. Ей холодно, несмотря на жару. Последние деньки августа. Отпускники возвращаются в город. Дети собираются в школу. Жизнь кипит. Бьёт ключом. По голове. По голове ключом, Родионова. Вика смотрит на стальную дверь, ставшую почти родной за эту неделю. Отпуск за свой счет. Никто ничего не спрашивает. Все понимают. Или делают вид. Неделя. И ничего. Ни слова. Ни весточки. Ни свидания. Утихает шумиха в прессе. Новость уже не для первых полос. А для неё всё ещё самая главная. Теперь и навсегда. Вика вздыхает прерывисто. Горько. Уходи отсюда. Уходи, Родионова. Не твоё это. Никогда твоим не было, и теперь уж точно не будет. Зачем ты здесь? Что сказать ему хочешь? Холодно. Звезды мигают с бархатного неба. В насмешку. Чем не ночь для любви? Вика обхватывает себя руками, зябко ёжась. Пытаясь не думать о том, как он там. Что с ним. О чём сейчас его мысли? О ком? Ну, уж точно не о тебе. Без тебя хватает. Сирота. Он теперь сирота. Как и ты, Вика. Чувствуешь, как пусто вокруг? Как одиноко. Теперь одиноко. Без него. Лучше бы умер. Мысль пронзает мозг, заставляя замереть от испуга. Ты это сейчас всерьёз? Дура! Вика фыркает. Смешно. Аж до слёз. Истерика накатывает внезапно. Мощная. Нежданная. Ожидаемая. Сжимает в тисках, заставляя стискивать зубы и выть тихонечко. Выть на лавочке перед входом в СИЗО. Вокруг тихо. И темно. Теперь ты навсегда одна, Родионова. Ты же этого хотела. Всхлипы становятся глубже и громче, уже не остановить. Вика склоняется к коленям, пряча лицо в ладонях, кусая кулак. Плечи содрогаются в безуспешных попытках успокоиться. Что теперь? Как теперь? Зачем теперь? Тяжёлая рука ложится на плечо, прижимая к себе. И Вика доверчиво тянется, не пытаясь отодвинуться. Не всё ли равно, кто решил поддержать, когда ты стоишь на пороге отчаяния? — Мы его вытащим. — Голос, ровный, спокойный звучит над ухом, а на душе от этой уверенности теплеет. Даня. Зачем ты такой, Дань? Зачем такой для-меня-слишком-хороший? — Пойдём, я тебя домой отвезу. — Нет. — Вика неосознанно вцепляется в лавку. — Пойдём. Помоешься хоть. А то выпустят твоего Соколовского, а ты… — Даня усмехается невесело. — В общем, поехали. Я отвезу. И жизнь снова входит в свою колею. Размерено. И смысл в ней только один — увидеть. Только этим и живёт. Почти бесцельно. На работе как всегда. Расследования, улики, бумажная волокита. Все делают вид, что ничего не произошло. Что Игоря в их жизни не было. Она бы и рада их поддержать. Да не может. Не получается. Потому что он — везде. В кабинете, в коридорах, в мыслях. Она не может не думать о нём днём, взглядом возвращаясь на стул, где он сидел. На стол, за которым играл. На медведя, которого покалечил… Иногда привычно наворачиваются слёзы, и она так же привычно и умело их скрывает. Всё хорошо. — Ты как, не передумала ещё? — Даня привычно улыбается, привычно смотрит с привычной надеждой. Вика вздыхает. Почему нет? Просто ужин. Просто еда. Просто разговор. Она отказывала ему уже пять раз. Неудобно. А дома — вырезки, намётки, мысли. И Игорь. Везде Игорь. Дома одна. И с ним. Одновременно. Медленно сходит с ума. Это помешательство, Родионова. Возвращайся. Возвращайся к жизни. — Нет, Дань. — Даже получается почти-улыбнуться. — Всё в силе. — Ну и отлично. — Даня выдыхает облегчённо, смущённо улыбается. Ей его жалко. И себя жалко. И Игоря… Стоп! Выдохни. Не сейчас. Не. Сейчас. Не сейчас. А когда? Проходит месяц-второй. Жизнь продолжается, Вика. Когда ты жить опять начнёшь? Не умеешь больше? Так, как было с ним, не будет. Смирись. Смирись, и живи. Вот, и мама твердит: живи, Вика, живи. Посмотри, какой мужик рядом. Надёжный. Настоящий. Не призрак из тюрьмы. Тебе плечо нужно было — вот оно. Только руку протяни. Что не так? Бери. Пользуйся. Живи. Пытайся.