Без возможности исправить прошлое

      — Что вы имеете в виду? — как бы ни к кому не обращаясь, произнёс Воншик.       — Мне очень жаль, — с жалостью в голосе и с волнением в глазах сказал врач — мужчина лет пятидесяти.       Парень несколько секунд пристально смотрел на врача своими стеклянными, совершенно пустыми глазами. А затем снова рухнул на скамью, на которой провел эти два мучительных дня. Он упер локти в колени и закрыл лицо руками, не желая ничего видеть или слышать. Ему было сложно поверить в происходящее. Всё походило на сюжет какого-нибудь голливудского фильма.       Его всего начало трясти то ли от нахлынувшего холода, то ли от мыслей, забиравшихся в его голову. А возможно и из-за удушающих слез, что он со всеми силами пытался сдержать, но выходило плохо. На него накатила сильная слабость, и он ничего не мог с этим поделать, кроме как просто переждать, пока состояние потрясения пройдет. Заметив его подавленное состояние, медсестра, миниатюрная, миловидная кореянка, стоявшая около врача всё это время, подбежала к парню и начала говорить что-то успокаивающее своим нежным, тихим голосом, — говорить разные глупости, банальности. Но всё без толку: он ничего не замечал или не хотел замечать, а в висках пульсировала боль, заглушавшая любые внешние звуки. Прислушавшись, можно было разобрать лишь одно слово, что он тихим шепотом, едва слышимым медсестре, беспрестанно повторял: «Прости, прости, прости…»       Девушка, обеспокоенная видом Воншика, начала трясти его за плечо, пытаясь привести в себя. Убедившись, что это бесполезно, она начала тихонько звать его: «Всё будет хорошо, слышите? Эй, молодой человек, очнитесь, пожалуйста. Да очнитесь же!»       Но он не отзывался. Мелкая дрожь, порой переходившая в сильные вздрагивания, и редкие всхлипы, что так тщательно пытался скрыть парень, всё усиливались. Воншик не был слабохарактерным, слабым человеком, но что-то от сказанных доктором слов треснуло внутри него, оборвалось, рухнуло и выпустило все эти настоящие, живые эмоции, что он обычно скрывал. Страх объял его всего, стыд заполонил сердце, а совесть начала грызть изнутри, проникая, словно яд, в кровь, заставляла испытывать чувство жгучей вины за произошедшее.       «Нет, только не так, — пронеслось в голове Воншика. — Я не успел попросить прощения, не успел всё исправить. Я не смогу смотреть теперь ему в глаза с чистой совестью. Я так жалок и отвратителен».       Погрузившись в свои мысли, он даже не заметил того, как девушка легко убрала ладони от его лица и, взяв его за подбородок, аккуратно подняла голову. Настолько обессилен он был, что даже не сопротивлялся.       В следующий миг парень пришел в себя, почувствовав не совсем сильный, но резкий, обжигающий щеку удар. Столь знакомым ему показалось это действие, столь недавним, но всё же таким далеким. Он обратил свой взгляд на девушку, источник этой самой пощечины. Его взгляд выразил изумление и некоторый испуг от неожиданной оплеухи столь хрупкой и нежной медсестры. Девушка всплеснула руками и мило улыбнулась, казалось, ожившему в мгновение ока парню, как будто только что ничего не произошло.       — Молодой человек, так нельзя, — она аккуратно поднесла свою теплую ладонь к еще горящей красным щеке Воншика и начала поглаживать место удара. — Дурной тон — сломиться сразу после сказанных слов, ничего не предприняв, — её ласковый голос обволакивал, успокаивал, ласкал слух. — Вы должны твердо стоять на ногах, что бы ни случилось, слышите? Пожалуйста, хотя бы кивните в ответ, иначе мне снова придется вас ударить, а ведь мы этого не хотим, верно? — парень кивнул и попытался выдавить хотя бы одну скупую улыбку.       Трясти его перестало, и он лишь продолжал смотреть на девушку. Наконец, собравшись с мыслями, он сказал:       — Можно мне к нему? — перемена в настроении парня обрадовала девушку.       — Можно, сэр? — ободрившись и сама, девушка повернулась к врачу, всё ещё находившемуся здесь.       — Думаю, сейчас уже можно. Вы безвылазно сидели тут, в коридоре, видно, он вам дорог. Но могу ли я поинтересоваться, кем вы ему приходитесь?       «Кем? Действительно, кем же я, черт возьми, прихожусь ему? После всего, что произошло, могу ли я приходиться ему хоть кем-то?» — он замешкал и создал небольшую паузу, весьма неловкую и, казалось, слишком долгую. Медсестра, смекнув, что к чему, быстро вязла ситуацию в свои руки.       — Сэр, если этот человек не желает оглашать свою связь с больным, то, думаю, он имеет на то полное право. В конце концов сам факт того, что парень безвылазно сидел тут, ждал его пробуждения и сильно переживал, внушает доверие.       Врач понял ход её мыслей и одобрительно кивнул.       — Прошу, проходите, — сказал он. — Только не долго, пациенту нужен покой, — мужчина отошел от двери, давая Воншику пройти.       Тот неуверенно встал и ощутил легкое головокружение. Он пошатнулся, чуть не рухнув опять, но его придержала девушка.       — Давай, парень, — тихо проговорила она, — ему нужна поддержка.       Удивительно, как человеку мало нужно — всего лишь несколько слов, несколько незамысловатых слов утешения и ободрения, — чтобы прийти в себя, найти в себе силы держаться на ногах.       Он на несколько секунд замер около дверей палаты. Он с трудом подавил в себе страх, обуздавший сердце, и потянул за ручку двери.       Чувства, нахлынувшие на него в этот момент, осознание того, что сейчас он увидит его, стыд и совесть — всё это начало воспроизводить в голове события, случившееся до этого происшествия.

***

      Была уже ночь, когда ту особенную тишину, привычную для этого времени суток, столь глубокую, обволакивающую, нарушила ругань двух молодых людей.       Один из них, наиболее спокойный, парень с холодным взглядом, в основном молчал, лишь изредка пытаясь парировать обвинения другого человека. Он всем своим видом показывал свое наплевательское отношение к этому спору, свое безразличие к крикам второго и изнеможение от этих бесконечных скандалов. Иногда, когда повышенный тон партнера срывался на крик, на его лице появлялась ухмылка, свойственная тем, кто насмехается над другими, находит забавным чужие переживания и истерики. Да, его забавляли попытки парня образумить его, вдолбить в голову какую-то мораль. Он был простым эгоистом, не пытавшимся понять терзания других, даже близких людей.       Второй являл собой тип очень эмоционального, импульсивного, легко воспламенявшегося, словно спичка, человека. Именно из-за него была нарушена столь хрупкая тишина, только ему нужен был этот скандал, потому что он уже не мог терпеть бесконечных выходок своего партнера. Пытаясь донести хоть что-то до парня, он срывался на крик, ибо по-другому было нельзя. Однако он видел его безразличие, его насмешки; он слышал его внутренний хохот, что просился наружу, и ему становилось с каждым разом всё больнее. Он знал, что еще немного, и на глаза накатят слезы. Кажется, Воншик только этого и ждал.       Воншик не любил его истерик. Они раздражали. А о том, что их причиной был он, парень особо не думал. Он знал об этом, но не считал нужным что-либо исправить. Ему нравилась слепая привязанность своего партнера к нему, его всепрощающий характер, его любовь к нему и полное подчинение. Подобные ссоры являлись своеобразным неповиновением, и ему это не нравилось. Поэтому он приблизился вплотную к Тэгуну и закрыл его рот своей ладонью. Наконец крик смолк, и он мог насладиться звуком тишины. Некоторое мгновение он смотрел Тэгуну в глаза. Затем, убрав ладонь, зажимавшую ему рот, он аккуратно взял его за подбородок одной рукой и приблизил свои губы к его. Разгоряченное дыхание Рави обжигало, и по телу Лео пробегала мелкая дрожь. Так происходило всегда и всегда заканчивалось один и тем же: глубокий поцелуй, от которого кружило голову, ласки, что сводили с ума, ночь, полная удовольствия и тяжелое утро с пухнущей от боли головой. Но сейчас всё достигло своей точки кипения, и Лео резким движением оттолкнул от себя парня. Воншик опешил, и некоторое время просто удивленно моргал. Такой поворот был не по сценарию.       Затем последовала жесткая, сильная пощечина — последнее, что сделал Лео и ушел, сильно хлопнув дверью. Рави еще несколько минут просто стоял, уставившись на дверь. В чувства его привел шум мотора, доносившийся с улицы через открытое окно. Он опомнился и бросился к окну. Но он успел лишь увидеть свет задних фар, исчезающих в ночи.       Поначалу сердце Воншика бешено колтилось, но потом, из-за своего характера, он успокоился, включил телевизор, развалился на диване и мирно заснул, зная, что продлится это недолго, ведь Лео был мягкого характера и слишком привязан к Воншику, чтобы уходить навсегда.       Проспав довольно долго, тихим и крепким сном, его разбудил телефонный звонок. На экране высветилось имя: «Тэгун~». На лице парня появилась ехидная, свойственная ему улыбка, и он ответил:       — Утречка, истеричка. Домой возвращаться собираешься?       Но ему ответил совершенно ледяной, незнакомый голос.       — Простите, сэр, вам звонят из больницы. Этот номер был в списке контактов. Сегодня ночью к нам поступил Чон Тэгун в тяжелом состоянии. Он попал в автомобильную аварию. Сэр, вы можете приехать? Сэр? — всё это походило на злую шутку, и поначалу Воншику и правда было смешно, а теперь он не мог сказать ни слова. Он бросил трубку и бросился к входной двери. Он выбежал настолько быстро, что забыл закрыть квартиру на ключ. Затем пришлось позвонить знакомому, чтобы тот закрыл.       Рави плохо помнил, как и на чем добрался до больницы. Он помнил лишь, насколько мучительно долго тянулись часы и минуты эти два дня. За это время лицо его осунулось, под глазами появились мешки, а тело всё ослабло. Казалось, из него были выжаты все жизненные соки.

***

      И вот сейчас он стоит на пороге палаты, пропахшей спиртом и различными медицинскими препаратами. На другом конце палаты он увидел Тэгуна, болезненно-бледного, осунувшегося, уставшего. Воншику было больно видеть его таким. Он стоял неподвижно, осматривая своего любимого. Лео казался настолько измученным, что от его вида сжималось сердце.       Их взгляды встретились, — взгляды, полные удивления, растерянности. Одному было непривычно, дико видеть любимого в таком состоянии, а другой просто не понимал, кто же это стоит на пороге в нерешительности пройти чуть дальше.       На секунду Рави и забыл, почему его трясло и колотило в коридоре. Он уже готов был броситься к кровати Лео и рассыпать слова извинений, целуя его губы, руки, вдыхая его родной запах. Но он вспомнил недавний разговор с врачом. Он вспомнил тот диагноз, выдвинутый им: «ретроградная амнезия». Он плохо понимал, что такое «ретроградная», но суть от этого не менялась. Тогда его будто обухом ударили по голове. Он ожидал чего угодно, но не этого. Что-то из разряда мистики и фантастики. Что-то непривычное, жуткое.       Во всём, что случилось, Воншик винил лишь себя. Теперь он не мог спокойно смотреть в глаза любимого. А ведь он даже не попросил прощения за тот глупый скандал. Нет, не только за тот скандал, вообще за всё: за все те нанесенные обиды, за все потраченные нервы, за всю причинённую ему боль. Но сейчас не было смысла просить прощения. Он не хотел спугнуть его, не хотел снова ранить. Пускай он теперь чужой для него, совершенно незнакомый, забытый, потерявшийся в воспоминаниях, но Тэгуну хотя бы не больно.       «Возможно, так даже лучше, — подумал парень. — Все те раны забыты, стерты, и я не позволю, чтобы они появились вновь. А чтобы не сделать новых, я запру чувства под замок и никогда не причиню ему вреда».       Длинная пауза, повисшая между ними, становилась нестерпимой, и Тэгун первый прервал это неловкое молчание:       — Здравствуйте. Простите, кто вы?       Рави ждал этого вопроса, и хотя он больно резанул по сердцу, парень не показал виду. Он уже заранее знал на него ответ. И, улыбнувшись, Воншик сказал:       — Просто хороший друг.