Твоя любовь словно кусок дерьма

«А у вас такое было?» Миша смотрит на вордовский документ, на страницы которого лениво заползла всего одна единственная фраза. Он уже столько написал и столько стер за то время, пока находится за компьютером, что сам уже не помнит всех своих идей. Новые сценарии мимолетно рождаются в голове, выпрыгивают на поверхность из пучины несформировавшихся мыслей, словно большие, наполненные смыслом киты, но сразу же пропадают и залегают на дно, откуда их уже никак не достать. — Блядский ютуб, — рычит Кшиштовский и потирает глаза руками. — Нахуй все. Завтра. Завтра напишу, — он уверенно закрывает ворд, отодвигает мышку в сторону и сам откатывается на своем рабочем кресле куда-то туда, где его останавливает ковер. Миша запрокидывает голову назад и вытягивает ноги. — Иисус Мария Иосиф, — шепчет он, — как же я заебался. От чего заебался Кшиштовский — он сам не знает. Уточнить причину заеба? Нет, это не к Мише. Миша один в квартире. Его это ни капельки не напрягает, не напрягает и то, что он почти один в городе. Миша почти всегда один, его это более чем устраивает. Часто он разговаривает сам с собой и комментирует свои действия. Говорит в тишину, что идет в магазин, объясняет тишине свои планы на завтрашний день, тишина послушно вбирает в себя его комментарии к чужим видео, и тишина, конечно же, чувствует как глубоко Миша заебался. — Чай что ли поставить? — Кшиштовский спрашивает так, словно ждет от кого-то ответа. Ответ приходит ему откуда-то из подсознания, на что он машинально кивает, встает с кресла и точным толчком отправляет его обратно к столу. Он проходит мимо того самого шкафа-купе с зеркалом в пол и уже в который раз ловит в нем отражение своей пятки. Уже полгода пролетело с того момента, как он впервые увидел ее. Пытался ли он отыскать того, кто сделал это? Нет. Хотел ли он этого? Он и сам не знает. Стоило только задуматься о тату на пятке, о том, что, может, нужно выложить его хоть куда, под чужим именем и попробовать отыскать… Стоило только задуматься и он говорил себе: «Завтра. Все завтра». Прямо как со сценарием. Все важное никогда не делается Мишей вовремя. А может он просто боится? Молодость не хочет быть связана крепкими узами, молодость хочет быть свободной, идти с гордо поднятой головой, смотреть на всех сверху вниз. Но почему-то у молодости лишь получается навевать суицидальные мысли. — Хотя, если суицид рассматривать как свободу. Скажем, свободу на уход из жизни, — задумчивый голос перетекает из головы на язык, и Миша вновь заполняет своим голосом пространство квартиры. — Тогда да, молодость не отходит от канонов, — высота его голоса резко подскакивает к концу предложения, превращая букву «о» в странное хрипение. Кшиштовский так делает, ради комичности. Даже там, где она, казалось бы, и не нужна. Вода из-под крана льется прямиком в чайник. В фильтре воды нет, а после этой наверняка добавится накипи. Но Мише все равно, он, может быть, и бывает критичен, может и прикапывается к мелочам, но это касается только творчества, а в остальном… Просто пофиг и все. Кшиштовский ставит чайник на плиту, и не успевает мобильный лечь в его руку, как звонок со знакомого номера разрывает такую понимающую тишину. Миша не любит разговоров по телефону. Нужно открывать рот, что-то слушать, генерировать ответ в реальном времени, не в силах отложить на потом, словно непрочитанное сообщение. Какое-то время Кшиштовский просто смотрит на экран в надежде что тот погаснет, но в конце концов, после некоторой внутренней борьбы, трубку берет. А вдруг что-то важное? — Да, Дань, что хотел? — Миша пытается придать своему голосу энергичности. — Я это, — даже этого достаточно, чтобы Миша понял — Поперечный выпил, — короче, я сейчас в Москву сажусь, на скорый, — Даня останавливается, чтобы сглотнуть воздух, подпирающий к горлу, — встретишь меня к шести на вокзале? — Эммм… — Миша пытается занять этим звуком время, чтобы определиться с ответом, — В шесть? — ещё раз переспрашивает он и смотрит на кухонные часы так показательно-наигранно, словно Поперечный прямо сейчас на него смотрит, — В шесть не могу — прослушиваюсь на одного перса, очень важно, не хочу проебать. Пауза. На фоне лишь людный вокзал и объявления о прибывших поездах. — Попизди-попизди, — лёгкий смешок заканчивает реплику, — жопу лень из квартиры вытащить — так и скажи. А ещё, типа, друг мне. — Да с чего ты взял, что я пизжу? — неужели он настолько неспособен врать?.. — А с того и взял. Типа… — кажется, Даня всерьёз задумывается, — Хрен пойми, просто знаю. Ну так что, приедешь? Миша тяжело вздыхает, понимает, что уже не отвертеться. — Ладно. — Ну то-то. А то прослушивания у него, пиздабол хренов. Давай, до скорого. — До скорого, — отвечает Миша, а после добавляет: — Мудак. Но Даня этого уже не слышит. Кшиштовский кладет телефон куда-то в сторону и возвращается в комнату, совершенно забыв о чайнике. Миша определённо не хочет его встречать, до визга. Лень вылезать из квартиры, лень одеваться, лень нормально выглядеть перед людьми и, конечно, лень выслушивать беспрерывный трындеж Поперечного. Почему так? Миша даже может вспомнить с какого момента это началось. Именно полгода назад, как раз в то время, когда его друг познакомился с Региной. Нет, в Регине ничего такого нет, вроде даже все в порядке, вот только с Дани, точнее с его с Мишей дружбы начал сыпаться шифер. Весна. Около месяца Даня ходил абсолютно варёный, не отвечал на сообщения, не занимался видео, редко хохмил и как-то подозрительно часто пил в одиночестве. Нет, он никому не рассказывал о своих маленьких домашних бухо-марафонах для одного спортсмена, но там и без рассказов все прекрасно понятно. Почему Поперечный так делал? Миша может лишь догадываться. Может, боялся этих самых уз, боялся стать ближе к Регине? Медлил и рассуждал внутри старого доброго алкогольного забытья, что отправляет тебя прямиком к страшным мыслям в тёмные уголки бестолковой башки, освещает там все до крайности и делает страшное абсолютно обычным. До тех пор пока похмелье не придёт на смену. Может и так, звучит, во всяком случае, правдоподобно. А потом, и длится это по сей день, Даню прорвало. Стоит только завести с ним диалог, как он обязательно сведется к Питеру и к Регине. Беспочвенные упоминания и рассказы ни о чем, лишённые даже проблесков смысла, бушующим водопадом льются изо рта комика, и даже перманентные шутки не спасают ситуацию. Кшиштовский и это пытался понять, только вот напрямую спросить не мог, поэтому перекладывал ситуацию на себя. Если бы он сам встречался с девушкой, зачем бы стал выносить мозги лучшему другу? Похвалиться? Это только первую неделю, а потом? Убеждение самого себя. Именно так Миша убеждал бы самого себя в том, что любит того, кто ему не предназначен. А вдруг, если повторять всем вокруг о любви, если все поверят в ее существование, то может и я сам смогу?.. Но догадки остаются догадками и Кшиштовский это понимает, потому и старается не проецировать свое видение на Поперечного — держит все при себе. — Черт, чайник, — Миша отвлекается от своих внутренних переговоров с самим собой и вспоминает, что, вроде как, хотел заварить чай минут пятнадцать назад. — Остыл уже, наверное… Ладно, похеру. Кшиштовский лениво копошится в глубоких карманах домашних спортивок и выуживает мобильный. Цифры на экране говорят о том, что до прибытия питерского поезда ещё четыре часа. Время нужно занять. Миша закидывает голову, чешет шею и заросший подбородок. Он подумывает вновь усесться за экран компьютера, какой-то внутренний прилив сил заставляет его на мгновение поверить в то, что в этот раз со сценарием все получится. Сценарии… Все же, сценарии жизни куда красочнее и беспощаднее сценариев выдуманных. И от этого только хуже. И если поминутно перемалывать в своей голове все то дерьмо, что пришлось пережить, хочется лишь знать, что ты такой не один. Хочется задать окружающим тебя людям простой вопрос. Прям с самых первых секунд. Прямо в лоб. «А у вас такое было?»