Лебединая песня

Акбулог

Я закрываю за собой дверь, устало опускаюсь в кресло и закрываю лицо руками. Силы мои на исходе, я не могу так больше, нужно срочно что-то менять! А с другой стороны я явственно ощущаю, что уверенность моя в том, что делать дальше, значительно поколебалась. Господи, прости меня за такие мысли, но иногда я думаю: лучше бы мне умереть! Да, пожалуй, так было бы лучше, по крайней мере, в этом случае меня больше ничего волновало бы, не приходилось ломать голову о том, как теперь сложится мое будущее. Перед моим мысленным взором вновь встает лицо Рейвен, и я тяжело вздыхаю. Я с трудом узнавала в этой серьезной и мрачной женщине ту порывистую, вспыльчивую, но такую милую, добрую и искреннюю девушку, которую всегда знала и любила. Сегодня она была так сдержанна и холодна со мной, что я, признаться, была удивлена; мне казалось, она должна была встать на мою сторону, но видимо зов крови оказался сильнее, и она приняла сторону своего отца. Ведь Кайт, несмотря ни на что, ее родной отец, тогда как я… Не знаю, возможно, я несправедлива к ней, но сейчас меня волнует только одно: благополучие моего сына. А все остальное ― кажется таким мелким и не стоящим внимания. Вслед за этим я вспоминаю Кайта, и меня вновь охватывает безудержная ярость и раздражение. Как он мог так поступить?! Я знаю, что ответа на этот вопрос нет и быть не может, но он все равно не дает мне покоя. И вместе с тем я думаю о том… (к чему врать самой себе, Рейвен права) что все еще люблю его. Несмотря ни на что. Однако же и Хоук прав: быть вместе мы с мужем уже не сможем, хоть мне и горько от этого. Я вновь вспоминаю все, что произошло и не могу сдержать слез: за что нам это? Почему такая страшная трагедия произошла именно с нами, и можно ли было каким-нибудь образом это предотвратить? К сожалению, ответов на эти вопросы нет… В тот жуткий день, когда я узнала о том, что случилось с Хоуком, я почувствовала себя так, будто это меня чуть не застрелили. Боль, которую я испытывала в ту секунду, когда полицейский рассказывал мне подробности несчастного случая, была такой сильной, что мне стало нечем дышать. Я поняла, что если с моим ребенком что-нибудь случится, я просто не переживу этого. Я бросилась со всех ног в больницу, металась там по коридорам, потом рыдала так, что, наверное, слышно было на улице, перед врачом, умоляла пустить меня к сыну. Я вошла к нему в палату, увидела своего родного мальчика, такого бледного, беспомощного… Я помнила, что врач предупредил меня, что не стоит поднимать в палате шум, поэтому просто подошла к постели Хоука, опустилась на колени и поцеловала своего мальчика. Не помню, сколько прошло времени: я сидела у его постели и молилась. Я просила господа только об одном: чтобы он сохранил Хоуку жизнь. Рейвен зашла в палату, когда за окном была уже глубокая ночь, она (и это меня сильно покоробило) даже не взглянула на брата, не спросила, как он, а ведь его жизнь на тот момент все еще была в опасности! Рейвен сказала, что господину Абажу очень плохо, он тоже в больнице, и доктора говорят, надежды мало. Я вновь расплакалась: мне было жаль господина Абажа, но… что бы там ни было, оставить сына я не могла. Утром Хоук ненадолго пришел в себя, но он почти не узнавал меня, ему было очень больно, он мог только слабо стонать. Врач в очередной раз осмотрел его, и сказал, что, судя по всему, опасность миновала, и в ближайшее время сыну должно стать легче. Он дал Хоуку успокаивающее лекарство и тот заснул. Я села рядом, взяла сына за руку и стала разговаривать с ним. Я вспоминала и рассказывала ему всю свою жизнь: как я любила гулять со своим отцом в порту, какие шалости мы придумывали с подругами в пансионе, как я приехала в Страну Теплых Морей, как познакомилась с его дедом и бабкой, как ждала его… Без малого четыре года надежд и разочарований в один прекрасный день сменились безграничной радостью: я все-таки стану матерью. И тот благословенный день, когда я впервые прижала Хоука к груди… Я рассказывала сыну, как он увидел свет, впервые улыбнулся мне, как учился ходить… Еще я постоянно повторяла, что ему нужно держаться, потому что он молод, и у него вся жизнь еще впереди. Может быть, это было форменным безумием, но мне казалось, что сын слышит меня, и пока он слышит и знает, как сильно дорог мне, своей матери, с ним не случится ничего плохого. Неожиданно мне вспомнились вдруг слова госпожи Серпент. Однажды в ходе обычной беседы о каких-то пустяках она заметила вдруг, что среди всех моих детей Хоука я выделяю особенно. Я тогда не согласилась с нею, в первую минуту почти обиделась, но потом задумалась и была вынуждена признать, что она права. Нет, я безумно люблю всех своих детей, но Хоук — мой первенец. Мое долгожданное, вымоленное дитя, и потому я, всегда выделяла его среди остальных детей, ему я могла потакать и спускать с рук шалости, за которые Доу и Кайту доставалось по первое число. Возможно, это неправильно, но я ничего не могла с этим поделать. А с другой стороны, Кайт, к примеру, ведет себя так же, только его любимицей является Доу, с ней он всегда так нежен, добр и спокоен, на нее он никогда не повышает голос, всячески балует, как и младшего сына. А вот со старшими он иной раз позволяет себе быть суровым и даже грубым. Когда Хоук взял серьги госпожи Серпент, муж накричал на него, ударил, с Рейвен он тоже был груб, когда она в детстве не слушалась его. А вот младшей дочери он готов простить что угодно. Впрочем, подобное отношение можно наблюдать не только у родителей, дети, стоит признать, тоже выделяют себе любимчиков среди своих родственников. Например, Рейвен всю жизнь больше всех любила господина Абажа, младший мой сын Кайт тянется ко мне, дай ему волю, не отходил бы ни на шаг. А вот Хоук и Доу безумно любят отца, именно он для них является светом в окошке. Да что там говорить, я и сама всю жизнь больше любила отца, что, как выяснилось, обижало и оскорбляло мою мать. Наверное, такова уж человеческая природа, к кому-то он привязан сильнее всего, даже если речь идет о родителях. Мои размышления были прерваны появлением Кайта. Я моментально вскочила на ноги, бросилась к мужу и в ярости вытолкала его за дверь, не обращая внимания ни на его перевязанную руку, ни на бледность и синяки под глазами. — Это все из-за тебя, — кричала я, — и твоей потаскухи! — Да как у тебя только хватило совести прийти сейчас сюда?! Ведь это ты чуть не убил нашего сына! — Акбулог, — Кайт попытался здоровой рукой дотронуться до моей щеки, но я резко отпрянула назад, — послушай, — взмолился он, — я могу все объяснить. ― Я не желаю ничего слушать! ― снова закричала я. ― Меня не интересуют твои отговорки, Кайт. И знаешь, что? Я тебе одно скажу: если с нашим мальчиком что-нибудь случится, то тебе лучше будет покончить с собой. Потому что иначе я убью тебя сама, ты понял меня, Кайт?! Сама. Своими руками. И эту дрянь, если она только выживет, тоже убью заодно с тобой! Мне нечего терять, уверяю тебя, пусть меня повесят, как мою мать, но я отомщу за моего милого мальчика. А о младших… о них позаботится Рейвен, с ней они не пропадут. ― Дорогая моя, ― Кайт решил предпринять еще одну попытку оправдаться, ― я умоляю тебя! ― Убирайся вон! ― я принялась колотить его кулаками по груди. ― И не попадайся мне на глаза, ты слышишь, ты… ты мне отвратителен. Я ненавижу тебя, Кайт! ― Я понимаю, ― вздохнул он, ― я все понимаю, Акбулог. Но я прошу… ― Я тебе уже сказала: пошел вон! И запомни, все, что я тебе только что сказала, Кайт, клянусь, я не шучу. На мои крики сбежались сестры и врачи и попросили немедленно прекратить скандал, все-таки больница ― это не место для выяснения отношений. Кайт ушел и несколько дней не появлялся, Рейвен, которая забежала ненадолго рассказала, что он часто приходит к господину Абажу, и говорит, что у него сердце кровью обливается из-за всего, что случилось. ― Но он сам во всем виноват, ― сказала она, и я согласилась с падчерицей. Когда через два дня я навещала господина Абажа (он на тот момент еще не пришел в себя), то я вновь встретилась с Кайтом. Муж только затравленно взглянул на меня и вздохнул. ― Я не стану просить прощения, Акбулог, ― сказал он, ― просто потому, что знаю: прощения мне нет и быть не может. ― Что ты наделал, Кайт? ― заплакала я. ― Зачем ты связался с этой женщиной? Она так была нужна тебе? ― Она ничего для меня не значит, ― покачал он головой. ― То же самое ты говорил мне тогда, когда у тебя возникла связь с той швеей. ― И это правда, Акбулог, ― умоляюще посмотрел на меня Кайт. ― Я просто… поддался слабости. ― На сей раз твоя слабость слишком дорого обошлась нам всем, Кайт, ― я вытерла слезы и направилась к выходу из палаты. ― Акбулог! ― позвал меня Кайт. ― Ты мне нужна сейчас, мне так плохо, что кажется, я не выдержу. ― Мне уже все равно, Кайт, ― вздохнула я, ― что будет с тобой, со мной… с нами обоими. Сейчас меня волнует только здоровье нашего Хоука. Я ушла и оставила мужа одного, несмотря на то, что у меня все же чуть екнуло сердце, настолько подавленным был мой муж. Мне даже показалось, что, может быть, они с Хоуком смогут поговорить, выяснить отношения, помириться. Честно сказать, в тайне я мечтала об этом, но Хоук наотрез отказался видеть отца. Он кричал, что никогда больше не назовет Кайта отцом, что его отец умер, и если я прощу Кайта, то и со мной он разорвет всякие отношения. Я успокоила сына, сказав, что исполню все, что он прикажет, мне важно одно: его спокойствие. На другой день мне стало известно, что этой… мерзавке Тайгер стало легче. Она пришла в сознание и к ней разрешили пускать посетителей. Я пришла к ней, чтобы потребовать отозвать иск из полиции. Она обязана представить все как несчастный случай, а не покушение на убийство. ― Мой сын не будет отвечать за твое бесстыдство! ― заявила я. ― Ты заварила всю эту кашу, значит, тебе ее и расхлебывать. ― Не переживайте, ― прошелестела Тайгер, ей все еще тяжело было говорить, ― я и сама не хочу этого. И… простите меня, если… сможете. Я смерила ее презрительным взглядом и ушла, хлопнув напоследок дверью. Мне было наплевать, что с ней будет, но портить моему сыну жизнь я никому не позволю. Кайт снова приходил к сыну, но Хоук приказал врачам не пускать его, и всякий раз говорил мне, что ни за что не желает его видеть. Больше того, он стал требовать, чтобы я выгнала Кайта из дома. ― Когда я вернусь домой, ― повторял сын, ― этого гада там быть не должно! И вообще, лучше бы ему попросту сдохнуть за ту подлость, что он совершил! ― Сынок, ― я изо всех сил пыталась смягчить его, ― умоляю тебя, не говори так! Все же, как говорят, родителей не выбирают, и нельзя вот так отрекаться от отца, желать ему смерти. Он не обязан прощать Кайта, разговаривать с ним, но ни в коем случае не унижать и призывать на его голову несчастья и смерть. Именно в тот самый момент, когда я тщетно пыталась смягчить сердце сына (все же, как там ни крути мне бы хотелось вновь жить так, как мы жили раньше, одной семьей), пришла Рейвен и сообщила, что умер господин Абаж. Моего бедного сына это известие довело до истерики, он плакал и кричал, что это Кайт убил своего родного отца, его любимого деда, и этого он никогда ему не простит. Рейвен не стала ничего слушать, она быстро ушла, и я не могла осуждать ее. Она очень любила господина Абажа, и он всю жизнь души в ней не чаял, поэтому легко представить, что в ту минуту творилось у нее на душе. Хоук порывался в тот же день покинуть больницу, говорил, что поедет домой вместе с сестрой, поскольку обязан проводить деда в последний путь. Однако же врач, осмотревший его, наотрез отказался выписывать сына. ― Ваше состояние еще далеко от идеального, ― сказал он, ― рана не зажила, и я не поручусь, что она не откроется в любой момент. Нет, господин Хоук, даже речи быть не может о том, чтобы отправляться в путь в вашем состоянии. Я тоже была вынуждена остаться в столице вместе с сыном, мне не хотелось оставлять его ни на минуту, тем более, он был так расстроен. Я начала опасаться, что он вновь сможет попытаться… Мне нужно было быть рядом с ним, только так я могла не волноваться за него. Рейвен, я знаю, обиделась на меня за то, что я не была на похоронах. Но я знаю, что сам господин Абаж понял бы меня, ведь он любил внука и хотел бы того же, чего и я: чтобы Хоук был здоров. Время шло, и мало помалу сыну становилось лучше, вот только одно осталось без изменений, Хоук твердил, что ненавидит Кайта, и не желает его видеть. Я и сама много думала о том, что произошло, прикидывала разные варианты развития событий и поняла, что мне никуда от это не деться: придется делать выбор. И я приняла решение. Я написала брату и как раз перед отъездом из столицы отправила письмо. Надеюсь, Алис не забыл меня и будет рад скорой встрече… Сына должны были выписать через несколько дней, и он буквально выгнал меня, сказав, что мне нет нужды больше дежурить в больнице неотлучно. — Будет лучше, — сказал Хоук, — если вы отправитесь домой, мама, наверняка брат с сестрой вас уже заждались. А я, как только врачи, наконец, отпустят меня, приеду вслед за вами. Следовало признать, что он прав, поскольку я была нужна и младшим детям. Правда, в глубине души я опасалась, что Хоук может наделать глупостей, отправиться выяснять отношения с той женщиной, но сын клятвенно заверил меня, что ни за что не станет этого делать. — Эта шлюха умерла для меня, мама, — глядя мне в глаза твердо произнес он, — будем считать, что я все же убил ее. Напоследок Хоук еще раз напомнил мне, чтобы я выгнала Кайта из дома, я решила не спорить с ним и лишь кивнула в ответ. Сообщать сыну о своем решении я пока не стала, пусть он сначала вернется домой, а там, как говаривал мой покойный отец, наступит новый день, тогда и придет время для решительного шага. Дома меня встретили мои дети, которые чрезвычайно обрадовались моему приезду, хмурая Рейвен, которая лишь сухо поздоровалась со мной и тут же ушла к себе сказав, что ей нужно к дочери, поскольку та немного приболела, и нужно проследить, чтобы малышка приняла лекарство. Такое поведение падчерицы озадачило меня, не сказать возмутило, она даже не справилась о брате! Конечно, я понимаю, она тяжело переживает смерть деда, но все же ее брат чудом остался жив. Кайт пришел ко мне только под вечер, я впустила его, и он замер на пороге, не смея поднять глаз. — Я ждал тебя, Акбулог, — тихо проговорил он, а я смогла только лишь вздохнуть в ответ. — Ты не переживай, — грустно усмехнулся он, — я вчера переехал в комнату отца, так что эта спальня отныне только твоя. Бедный мой отец, — вздохнул Кайт. — Как бы я хотел повернуть время вспять и все исправить. Тогда отец был бы жив, мой сын по-прежнему любил меня, и ты… была бы со мной. — Тебе не хуже меня известно, что это невозможно, — отозвалась я. — Прости меня! — воскликнул Кайт. — Умоляю, дай мне еще один шанс, последний. В темных глазах Кайта расплескалась такая боль и неизбывная тоска, что на короткий миг мне стало жаль его. Но сразу же вслед за этим я вспомнила мертвенно бледное лицо сына, лежащего на больничной койке, и жалость сменилась злостью. — Я уже не раз давала тебе последний шанс, Кайт, тебе не кажется, что их было слишком много? Но так не могло продолжаться бесконечно, всему должен быть положен предел, как часто любила повторять твоя матушка. — На сей раз я… сдержу слово, — Кайт подошел ближе и протянул мне руку, — поверь мне. Я покачала головой: — Увы, речь уже не только обо мне. Хотя… пожалуй, во всем этом есть и моя вина. Я не должна была все время прощать и молчать. Но я простила тебя в первый раз, когда ты изменил мне с той модисткой, я закрывала глаза на все твои отлучки из дома когда ты уезжал в город по делам и задерживался там слишком долго, не обращала внимания на записки от богатых постоялиц, которые несколько раз находила в твоих карманах. Я сделала вид, что не замечаю, какие взгляды бросала на тебя мать Абихорро, и как, стоило ей только встать из-за стола, ты тоже спешил покинуть столовую, и как потом ты несколько недель кряду пропадал в столице. Ты же был у нее, верно? По тому, как он покраснел и отвел глаза, я поняла, что была права. У меня перехватило дыхание, и на глазах выступили слезы. ― Я сама виновата, ― начала я, и мой голос дрогнул, я все же не удержалась и расплакалась, ― нельзя было прощать измену. Выходит, что я сама дала тебе повод считать, что ты можешь быть со всеми этими женщинами. И поэтому ты перестал уважать меня. ― Это неправда! ― Нет, Кайт, ― всхлипнув, я достала платок и вытерла глаза, ― правда. Ты перестал считаться со мной, перестал уважать меня, как мать твоих детей, как женщину. А там, где нет уважения, нет и не может быть любви. ― Я люблю тебя, ― продолжал настаивать Кайт. ― И посмотри, ― я не пропустила его слова мимо ушей, — к чему это привело. Твой сын больше не верит тебе, считает тебя предателем. И это, к сожалению правда. А я… я теперь вынуждена делать выбор. И я его сделала: я остаюсь с сыном. Ты предал его доверие, он больше никогда не сможет относится к тебе так, как раньше. И потому я просто не могу отступиться от него. Он должен знать, что я ― его мать, и я рядом. Прости, Кайт, но… вместе мы быть уже не сможем. Его глаза, казалось, потемнели еще больше, и у меня вновь сжалось сердце, но я вспомнила слова Хоука о том, что он не желает больше видеть и знать Кайта, и что я предам сына, если останусь с мужем, и я… отвернулась. Кайт ничего не ответил, лишь горько усмехнулся и вышел из комнаты. Я долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь и точно знала, что Кайт только что закрыл дверь в наше прошлое, и пути назад больше нет. Я еще раз написала брату, на случай, если первое мое письмо до него не дойдет, и решила как можно скорее подать прошение о разводе. Когда Хоук вернулся домой и увидел Кайта, то пришел в ярость, он даже набросился на отца с кулаками, и только появление Рейвен помогло предотвратить драку. ― Пойми, ― пыталась я втолковать сыну, ― это же его дом, как я могу выгнать его на улицу? ― Мне все равно, ― упрямо вскинул голову Хоук. ― Я не желаю его видеть, пусть убирается в дом на побережье, куда угодно, только подальше от нас! ― Может быть, нам с тобой следует уехать, сынок? ― предположила я. ― Куда, интересно знать? ― спросил Хоук. ― Мы могли бы поехать на мою родину, ― отозвалась я. ― Глупости, ― отмахнулся Хоук, ― что мы там будем делать, мама? Где будем жить? ― Поначалу можем остановиться у моего брата (ты ведь помнишь Алиса, вы с ним были друзьями тогда, когда они гостили у нас). А потом… посмотрим. ― Я не знаю, ― пожал плечами сын, ― нужно все серьезно обдумать. Но я все равно не могу понять, почему мы должны уезжать из собственного дома. Этот негодяй разрушил нашу жизнь: втоптал в грязь твое имя, украл у меня мою любовь, а теперь еще и дом хочет отобрать? Нет уж, пусть теперь он ищет себе пристанище! А нас это не должно волновать, пускай идет куда его глаза глядят. Я, признаться, была несколько обескуражена, мне казалось, сын должен был поддержать меня, но его можно понять, ему трудно будет оставить отчий дом, где он родился и вырос. Рейвен, увы, тоже не поддержала меня, когда я рассказала ей о том, что собираюсь делать. Она, правда, и недовольства не выказала, просто молча посмотрела на меня и холодно произнесла: ― Ты это твердо решила? ― Да, ― вздохнув, отозвалась я. ― Что ж, ― Рейвен коротко вздохнула в ответ, ― возможно, ты и права. Надеюсь, что ты не ошибаешься и не раскаешься в этом шаге, Акбулог. ― Рейвен, ― я улыбнулась и погладила ее по плечу, ― что бы там ни было, что бы не случилось, знай, я очень люблю тебя. И… мне очень жаль, что все сложилось именно так. Она кивнула и отвернулась, а я не нашлась, что еще сказать и ушла. У меня затекла шея и разболелась спина, голова же просто раскалывается. Я встаю с кресла, подхожу к столу и наливаю себе стакан воды. Все эти несколько часов, что я провела в одиночестве, я только тем и занята, что думаю, как жить дальше. Я неимоверно устала, и я уже ни в чем не уверена, не знаю, правильно ли поступаю. Мне жаль сына, но… разве можно врать себе? ― я все еще люблю мужа! Несмотря ни на что. Но я все же должна сделать то, что собираюсь, иначе потеряю сына. А это будет равносильно смерти. Этого я никогда не смогу себе простить. Я подхожу к окну и смотрю на улицу: Кайт медленно идет по садовой дорожке, а Доу идет рядом и что-то увлеченно рассказывает ему. Неожиданно он останавливается, поворачивается к дочери и улыбается ей и, судя по всему, отвечает на ее вопрос. Дочь кивает ему и вслед за этим бросается на шею. Кайт обнимает дочь, и некоторое время они стоят молча. Я отхожу от окна, ложусь на кровать, крепко зажмуриваю глаза и стискиваю зубы, чтобы заставить себя сдержать рвущиеся наружу стоны и рыдания…