Объятие

Солнце бывает даже в Питере. И убитый Даня Кашин прекрасно об этом знал. Больше того, он ждал этих дней. Ждал, когда лучи зальют Невский и можно будет, сидя в какой-нибудь тихой кафешке во дворах, довольно жмуриться, подставляя свою рыжую голову под солнце; заставить Лизку снять эти дурацкие солнечные очки, она будет смеяться и препираться, но, конечно же, снимет их. В её глазах будет отражаться он — солнечный и смешной. Он всегда ждал солнца. Даже в этом ебанутом кошмарном сне Даня знал, что рано или поздно оно появится. Оно всегда появлялось. Мужчина с револьвером курил, явно никуда не спеша. Даня молча валялся, прекрасно понимая, что он жив, а вот Лизке, кажется, действительно нужна его помощь. Она рыдала. Очень тихо, будто боясь кого-то стеснить или кому-то помешать. Черт его знает, почему Кашин остался жив. Может, потому что ему совершенно не хотелось умирать, а может потому, что этого не хотелось ей. — Дура, — шепнул Даня, но Лиза его не услышала. Или не захотела услышать. Зато лизино Одиночество, поигрывая револьвером, прекрасно расслышало. Оно даже курить перестало от удивления. Кашин вскочил. Это было странно. Мужчина с револьвером был одновременно похож и не похож на Лизку. И без дурацких шуточек про её внешность, человек в плаще действительно был отчасти Лизой. Отчасти и чернильный спрут был Лизой. Вся эта немытая серость ебанутого сна фонила Лизой, будто радиацией. Одиночество даже не пыталось его остановить. Застывшая предсмертной маской усмешка не дернулась. Фотки. Тут только Даня обратил внимание, что все стены этой комнаты (Лизиной комнаты!) увешаны фотографиями. Ненастоящими фотографиями, ибо она просто не могла сделать их в эти моменты. Это… это были просто важные для нее воспоминания. Они были единственными цветными пятнами этого стремного места. — Эй, Лиза, че за хуйня? — он подошел и опустился на колени рядом с ней. — Вставай, Лизка! — в голосе отчетливо слышалась возрастающая тревожность. — Я занята, — привычно пробурчала она, глубже зарываясь лицом в пальто и разрождаясь новым взрывом слез. — Стой! Лайзка, — он впервые назвал её так; голос его хрипел, — давай поговорим. Не отключайся. Даже не шелохнулась. Даня начал в панике отрывать от нее спрута. Вязкие и липкие щупальца извивались и норовили ударить Кашина в лицо. — Ебанная хуйня! Сука. Хрипящий и каркающий голос Кашина сочно матерился и спрут, очевидно, обиженный столь неласковым обращением, уполз под кровать. Лиза удивленно нахмурилась. — Хей, Лайзка! — она впервые подняла на Даню большие опухшие глаза и уставилась без малейшего желания видеть его. — Хули ты тут плачешь? Мы даже не потрахались, а она, блять, плачет. Иди сюда, — он попытался поднять ее, но не смог даже дотронуться. Дрожащая рука проходила сквозь её бледную кожу. Кашин нахмурился. — Лиза, блять, дай мне тебе помочь! — Как? — на её губах появилась та же мертвая усмешка, что и у Одиночества с револьвером, с интересом наблюдающего за развернувшейся картиной. — Я… я… покажу тебе солнце! — ничего лучше в голову почему-то не пришло и Даня вскочил. За шторами его ждал привычный серый Питер, хмурившийся серыми многоэтажками. — Вот блять… — Даня взъерошил волосы на голове от досады. — Но оно там есть! — Почему я должна тебе верить? — устало спросил голос. — Я не могу тебе доверять. Ты… — Не можешь мне доверять или не хочешь? Лиза растерялась. В лоб заданный вопрос заставил ее вздрогнуть и в задумчивости отложить пальто. — Скажи мне, — Даня подошел ближе, стараясь не смотреть на огромную дыру в её груди, — Скажи мне. Здесь, где никто не услышит. — Я… боюсь, — она вновь прижала к себе старое, но такое удобное пальто. — Моя маленькая, глупая девочка, — Даня сел радом с ней на колени и притянул к себе. Он был теплым и чуть пах виски. — Дай-ка это сюда, — пальто улетело в сторону онемевшего мужика с револьвером, приземлившись на его бритый череп и выбив сигарету изо рта. — Давай мы тебя подлечим, — он перетащил её к себе на колени, боясь задеть незаметно уменьшающийся провал в груди, и Лиза рвано задышала ему в шею; легкие наполнились запахом чужого тела и тепла, — я, блять, не хочу… И не смогу выстрелить в тебя — ведь я не умею! И потому что… Просто потому что я люблю тебя. Глупая Лайзка… *** …солнце пробивалось даже сквозь плотно закрытые веки и пелену слез. Даня, с двумя запотевшими бутылками пива, стоял у двери, прислонившись к косяку, и молча наблюдал за открывшимся видом с неплохой задницей. — Что? — вдруг захрипела Лиза, подскочив на диване и выпустив из рук подушку, которую обнимала до этого. Даня, нахмурившись, подошел ближе. — Ты плакала, что ли? — обеспокоенная всклокоченная голова появилась рядом с её лицом. — Блять, Лайзка, — она покосилась на него, — у меня все обезболивающее хуй знает где, а аптека за три пизды. Так, ладно, потерпи, я сейчас… — Стой, долбаеб, — она рассмеялась и схватила его за руку, — все хорошо. — Хули ты плачешь тогда? — Пиздецки ебанутый сон, расскажу, ты, блять, охуеешь! — воодушевленно начала Лизка. — О, темное. Как я люблю тебя, Дантес! — Ебанутая, — он сел на край дивана, улыбнувшись, и солнце вызолотило его голову. Даня жмурился от него, как кот, и смотрел на Лизу долгим-долгим взглядом. — Каро-оч. В этой жизни меня бесят две вещи: когда из меня делают нюню в фанфиках, и когда меня кто-то спасает во снах. Но это, блять, было охуенно!.. Он смотрел, как солнечные лучи играют на её волосах и шее, и думал, наверное, о том, какие интересные вещи Лиза говорит во сне. И, наверное, еще о том, что ебанутый тут только Даня Кашин и что пора бы спросить очень важный вопрос. — Лиз… За мной, мой читатель! В окно, в трубу, под стол, под шкаф! Съебываем оттуда вместе, пока нам не дали пизды!