Возвращение

*** Шерон поднялась наверх, и не постучав, открыла дверь. Слава богу, он не закрылся на замок – и, слава богу, не собирал, как она боялась, сумку. Лежал на кровати, уткнувшись носом в подушку, и по напряженной линии плеч, по едва заметным вздрагиваниям – поняла – плачет. В душе поднялось раздражение – какие глупые мальчики! И Джаред, зачем обещал, если знал, что не успеет уложиться в две недели? И такой обидчивый, ранимый не смотря на броню – Дженсен. Подошла к кровати, тихонько села, погладила его по голове, впервые ощущая к нему что-то вроде материнского сочувствия. Усмехнулась – какая же ты глупая, глупая, Шерон! Вот и открыла сердце чужому мальчику, жалеешь его, и даже думаешь о нем, как о сыне, всегда в мыслях ставишь его рядом с Джаредом. Смешно… Погладила еще раз по мягким волосам на затылке, по плечу, проговорила: – Ну, ну. Успокойся. Дженсен, как ни странно, не пытался отодвинуться, не огрызался, притих под ее рукой, потом повернул голову, и одним глазом – блестящим, покрасневшим – подозрительно смотрел на нее, другая половина лица утонула в подушке. Шерон, не думая, погладила его по щеке, улыбнулась ему ласково, он прижмурился, умял подушку щекой и уставился на нее обоими глазами – круглыми, изумленными. Шерон спросила тихо: – Что? Дженсен потихоньку изменил положение, лежал уже не на животе, а вполоборота к ней, и все так же пристально смотрел ей в лицо – Шерон озадаченно нахмурилась. А Дженсен – наоборот, он как будто понял что-то, лицо его просветлело, и он неуверенно улыбнулся. – Что, Дженсен? – не утерпела Шерон. Что он там придумал? Успокоился – хорошо, но почему так странно себя ведет? Дженсен опустил ресницы, кашлянул и застенчиво – что выглядело очаровательно – сказал: – Я… Мне показалось, на секундочку, что Джаред здесь… Нет, не так. Я не знаю, как объяснить. Ну… его энергии. Нет… не совсем его, вернее, совсем не его, но что-то похожее. И как будто вы… больше не ненавидите меня. Шерон расслабилась и усмехнулась снова – она в невольном порыве отдала ему энергии любви и сочувствия, разумеется, в одной семье энергии схожи, и бедный, соскучившийся Дженсен на секунду вообразил, что Джаред здесь – сразу понял, что нет, не Джаред, но эмоции уловил правильно. И пусть теперь ужасно неловко, зато он успокоился, и вспомнил, что Джаред любит его. – Дженсен, – она покачала головой, слегка улыбаясь, – я никогда не ненавидела тебя. Мой сын говорит, что я не способна на такие сильные чувства. Но, знаешь что? Если ты продолжишь хандрить, я забуду его слова. Ей удалось его уговорить поужинать с ней, и притихший Дженсен послушно шел за ней, слушал ее щебет, смотрел на нее с такой недоверчивой, тихой радостью, что ей было очень трудно оставаться спокойной и веселой. Перед ней вдруг встало со всей очевидностью – насколько он был одинок, и лишен любого сочувствия и любви, насколько голоден, если ее неловкая, невольная ласка так оглушительно подействовала на него. И все больше хотелось добраться до Джареда. Как можно скорее добраться. *** – Ты шутишь, – Данниль насмешливо задрала бровь и постукала карандашом по экрану ноутбука с фотографией Дженсена, – альфа? Ты женился на альфе? Восемь лет монашества, потом несколько недель дома – и ты женат на альфе? Стерва уселась на его рабочий стол, нога на ногу, попивала кофе и если бы это был кто угодно другой – он давно бы уже вылетел пинком за дверь, но увы – эта самая стерва сделала много для того, чтобы он стал тем, кем стал, и занял этот самый кабинет. – Данни, – Джаред устало потер лоб, и откинулся в кресле, – прости, мне некогда болтать. Я должен успеть завершить проект за два дня, Морган, сука, не отпустит, пока я не доделаю все. Данниль фыркнула, сощурившись, посмотрела еще раз на фотографию, и ухмыльнулась: – Сколько бы я не старалась – в глубине души ты остался омегой. Мягкой, нежной. Любящей. Всегда пытался всем на свете доказать, какой ты крутой альфа, а на самом деле… Это он, да? Ради него все? Ему хотел доказать? Сука всегда была слишком умной. Может, и сейчас она говорит то, в чем – даже себе – Джаред боялся признаться? Джаред сдержал раздраженный рык, посмотрел на фото. Щелкнул украдкой, на телефон, Дженсен тогда если и заметил, то ничего не сказал. Сидел в беседке, во дворе, сквозь виноградные листья, переплетающие крышу беседки, пробивались солнечные лучи, плясали на лице и руках Дженсена яркими дрожащими пятнами, он щурился, задумчиво смотрел куда-то вперед, и выглядел таким домашним в огромной джаредовой футболке с растянутым воротом. От острого приступа тоски Джаред вздрогнул, потер, как он думал, незаметно ноющую грудь, но от Данниль не укрылось его движение. Она вздохнула, легко соскочила со стола, и сказала: – Понятно все с тобой, Падалеки. И вот что, Морган – тебя не отпустит, я это тебе говорю, чтобы ты иллюзий не строил. Два дня он тебе сейчас обещал, потом еще что-нибудь придумает. Так что… думай, Джаред. Думай. Джаред, не спавший толком последние несколько ночей, почувствовал, как закипает от гнева. Если это так, то судя по категоричному тону матери – дела у него плохи. Данниль давно ушла, а Джаред все сидел, забросив проект, и рассматривал фотографию Дженсена на мониторе. Джаред пододвинул ноутбук, провел пальцем по изображению, гнев утих – и вспомнилось, как тихо-обреченно Дженсен говорил, что-то вроде – я долго ждал, подожду и еще – если бы Джаред сказал тогда – месяц, он бы ждал. На самом деле дело было не в том, сколько ждать, а в том, что он, Джаред, не выполнил обещания. Не Морган – Джаред сам виноват, что повелся, позволил обмануть себя, как будто не знал шефа! Сам, только сам виноват, и не только в этом. Что еще? Дженсен… Они толком ни разу не поговорили, чтобы долго, обстоятельно, все обсудить, сейчас Джаред перебирал воспоминания – тщательно, каждое слово Дженсена – и вспомнил вдруг, как спрашивал его, мучился, вот как сейчас, вопросом – что не так сделал? Как нужно было правильно? Что бы ты делал на моем месте? А Дженсен… И перед Джаредом вдруг четко-четко, всплыла эта сцена, он застал тогда Дженсена перед ноутбуком, тот рассматривал его фотографии. Дженсен впервые открылся, не испугался рассказать о своей ревности, тогда – Джареда больше всего поразило, как долго Дженсен жил с этим всем, с ревностью, со своей болью, но нет, не это, сейчас – не это главное. Что еще говорил? В самом конце. Как должен был поступить Джаред? Дженсен ответил – Джаред как наяву услышал его голос, усталый, упрямый – и полный скрытой силы: «Я не знаю, Джей. Я правда не знаю. Хотя нет, я скажу, что бы сделал на твоем месте. Будь я на твоем месте, и не стал бы возвращаться сюда – никогда. Если бы вернулся – не стал бы искать встречи со мной. Если бы встретился – не стал бы ставить временную метку. А если бы все-таки поставил – поставил бы постоянную». Джаред снова погладил изображение пальцем, усмехнулся – это твой ответ? Он – Джаред – вернулся. Он – нашел Дженсена, и предложил свою помощь. Он – поставил временную метку, и он все сделал правильно, как надо, но не до конца. Незавершенное все, он не вернулся по-настоящему. Не признался в любви. Не связал Дженсена вечной клятвой, и да, придется начать с первого, с самого начала. Он – вернется, вернется домой, к Дженсену. Вернется к нему, и постепенно исправит все остальное, Дженсен – он знал – даст ему шанс. *** Джаред, обычно застревавший в приемной, в этот раз даже не обратил внимания на раздраженную секретаршу. Просто отодвинул ее одной рукой, обмершую от такой наглости – вошел в кабинет и положив на стол перед носом Моргана заявление об уходе, объявил: – Я ухожу. Он не ожидал, что шеф его догонит, и схватит за руку. Он не слушал, что там говорил Морган, посмотрел холодно на его руку на своем рукаве. Морган понял, отцепился, но, все еще на своей волне, продолжал гневно говорить, и даже угрожать, Джаред, все так же холодно посмотрел ему в глаза. Морган замолчал, а Джаред раздельно сказал: – Говорите, никто не возьмет меня с волчьим билетом? Плевать. Вы, Джефф, не выполнили единственной моей просьбы за восемь лет беспорочной службы, и я знаю теперь ваше истинное ко мне отношение. Вы сказали – две недели? Теперь – два дня. Потом – будет еще что-то, и из-за вас, из-за того, что я поверил вам, я обманул своего мужа, я сказал, что вернусь через две недели. Вы обманули меня, я – обманул его, из-за вас! – Какие пустяки, – Морган, похоже, не верил своим глазам, он все никак не мог осознать, что Джаред на самом деле уходит, – я навел справки, это какой-то больной альфа? Вы несерьезно сейчас, Джаред. Вы поставили временную метку, к тому же метку альфы, по нашим временам это даже на фиктивный брак не тя… Морган не успел договорить, Джаред во внезапном приступе гнева схватил его за шею, придушил и потряс. Притянул к себе хрипящего шефа, и сказал сквозь зубы, едва сдерживая рычание, прямо в багровеющее от удушья лицо: – Попридержите язык, Морган, вы говорите сейчас о моей паре. Я люблю его, и никому не позволю оскорблять, и любой суд меня оправдает, если я сейчас вам хорошенько врежу. Но я не буду, уважая ваш возраст. Джаред подчеркнул последнее слово, подразумевая, что больше его уважать не за что, отпустил Моргана, и не задерживаясь больше, вышел скорее вон. Может, и погорячился, плевать, старик сам виноват, привык, что Джаред всегда изо всех сил старался, работал, никогда ничего ему не было нужно, ну вот пусть ищет теперь другого. Непривычное чувство свободы будоражило кровь, а еще беспокойство за Дженсена, страх, волнение – скорее домой, домой! Нужно было спешить. Он возвращается домой. Шерон совсем не удивилась, когда на следующий день Джаред позвонил из аэропорта. Слушала взволнованный его голос, прижимая трубку плечом к уху, улыбалась, и споро работала ножом, нарезая помидоры – нужно было приготовить обед, Дженсен захотел тушеную в овощах утку. Джаред говорил что-то о том, что хотел уволиться, и даже чуть не подрался с шефом – Шерон укоризненно проворчала – Джаред! – но потом, вечером, когда Джаред упаковывал вещи, к нему прибежала Данниль, и рассказала, что шеф, не смотря на их чуть не драку – не готов с таким ценным сотрудником расстаться совсем, и отпускает его в неоплачиваемый отпуск, и что Джаред думает о дистанционной работе? Еще шеф надеется, что отпуск пойдет Джареду на пользу, и мам, оказывается, иногда нужно показать характер! И тут же, совсем другим тоном, спросил взволнованно-испуганно – кактамдженсен? – Все хорошо, – Шерон положила нож, и перехватила рукой трубку, спохватившись, напустила в голос стали, – относительно хорошо. Вчера он был очень сильно расстроен. И, дорогой, подумай хорошенько, как ты будешь оправдываться. Она услышала в трубке прерывистый вздох, а потом приглушенный женский голосок – совсем рядом кто-то стоял с Джаредом – принялся утешать его, и Шерон подумала, что это, наверное, та самая Данниль. Закончив разговор, Шерон решила, что на ужин, кроме всего прочего, приготовит любимый Джаредом шоколадный торт. *** Джаред опоздал на ужин, так уж получилось, у машины, на которой ехал с аэропорта, внезапно, посреди леса, и за пять километров от города – что-то затрещало-завыло в металлическом нутре, повалил дым из под капота, и испуганный таксист вывалился из машины едва ли не быстрее Джареда. Пожар они затушили, просидели два часа в подступающей темноте, потом Джаред предложил пешком идти в город – как назло, не было ни одной попутной машины. Таксист свою колымагу бросить в лесу категорически отказался, а Джаред пешком пошел домой. Добрался очень поздно. Судя по запахам, на ужин была дикая утка – рот у Джаред тут же наполнился слюной, а еще пахло чем-то головокружительно сладким, торт? Джаред облизнулся, но прежде еды хотелось смертельно – до ломоты в пальцах – коснуться Дженсена, увидеть его, убедиться – что тут он, что с ним все в порядке, не убежал, жив, здоров, что ждет, пожалуйста, пожалуйста-пожалуйста, пусть он будет тут, пусть ждет, и Джаред никогда-никогда в жизни больше не оставит его, пусть только Дженсен будет – здесь. Джаред бросил сумки у порога и перемахивая через две ступеньки, взлетел вверх по лестнице, в одно мгновенье оказался перед своей спальней и помедлив, с бешено колотящимся сердцем, толкнул дверь. Она бесшумно открылась, и тут же он увидел Дженсена. Дженсен сидел посреди кровати, обхватив руками колени, и смотрел – смотрел прямо на Джареда, и по его лицу, застывшему, не понять было, что он думает, что чувствует. У Джареда сжалось сердце, но он все равно не мог перебороть радости – подошел быстро к кровати, упал на нее, уткнулся носом прямо в голые ноги, нащупал, и обнял ладонями – бережно – его щиколотки, вдыхая знакомый запах Дженсена, от которого кружилась голова, прошептал: – Прости. Прости-прости, что задержался. Так скучал по тебе. Прости… Казалось, прошло сто часов, сто лет, прежде чем Джаред услышал вздох, и чья-то – дженсенова – ладонь, его дрожащие пальцы, легли ему на затылок, и Дженсен выдохнул еле слышно: – Джаред… Столько в одном этом слове было бесконечного, тихого, счастливого удивления, радости – Джареда подкинуло вверх, он стоял уже на коленях, обнимал, крепко-крепко прижимал к себе Дженсена, говорил сквозь слезы облегчения: – Господи, Джен, Дженсен, люблю, слышишь меня? Люблю, прости, что оставил, никогда больше, слышишь? Ты слышишь, Дженсен? Дженсен – может быть, слышал, может нет, как слепой, щупал его лицо, дрожащими пальцами водил по губам, обводил брови, скулы, и, кажется, хотел что-то сказать, открывал рот, губы его тоже дрожали, и ни слова не было слышно – но Джареду и не надо было слов, достаточно того было, как Дженсен смотрел на него, как обнимал-обволакивал своими эмоциями-энергиями, как нежно трепетали эти потоки, напитываясь силой от джаредовых эмоций, как набирали мощь, становились ярче, сильней – и как его собственные энергии, сплетаясь с потоками партнера – любимой пары – вспыхивали и наливались силой, от которой пьяно кружилась голова, и все вокруг взрывалось разноцветьем огней, как будто они вдруг оказались в центре салюта. Джаред осторожно коснулся губами – онемевшего рта Дженсена, так осторожно, так целомудренно, словно боялся навредить, словно в первый раз, и неожиданно – помогло, как будто спазм прошел, или заклятье спало, Дженсен ответил, через сто тысяч лет после вопроса, Джаред и забыл, что спрашивает: – Слышу. Я тоже. Я… люблю. Прилив ничем незамутненного счастья вызывал вокруг новые всполохи, Джаред приник снова к этим губам, на этот раз поцеловал крепко, и ему отвечали – так же крепко, яростно, голодно – Дженсен вцепился ему в плечи, повалил спиною на кровать, целовал так, словно опомнился, словно хотел проглотить, съесть - Джаред тут же расслабился, счастливый, довольный, позволял себя раздевать – делай со мной, что хочешь – Дженсен ловил этот посыл, и чуть не с рычанием сдергивал с него одежду, грубо – голодный, голодный, страстный, возбужденный. Но когда раздел Джареда – вдруг куда-то исчезла его грубость, нетерпеливость – вылизывал-гладил-ласкал нежно-нежно – спину, руки, полукружия ягодиц, только по едва заметным признакам ясно было – едва сдерживается, но не хочет быть грубым, Джаред не мог больше выносить сладкой пытки – языком, губами, просил уже сам, требовал, ругался, грозился сам сделать все, но Дженсен - держал в стальных объятиях, не отпускал, не давал двинуться, и продолжал, все продолжал мучить его ласками, и еще - смеялся – так тихо-довольно, ласково, что Джаред таял от этих звуков, и готов был бы терпеть хоть всю жизнь, лишь бы услышать еще раз, как Дженсен – сдерживая возбуждение, которое прорывается, просачивается в голос – тихонько, коротко смеется. Потом, потом – еще через сотню долгих мучительно-сладких лет пыток языком и губами, когда Дженсен наконец, ну наконец же – медленно, снова мучительно медленно втискивался-входил в распаленное, жаждущее его раздразненное нутро – он сам уже, сам двинулся нетерпеливо навстречу, и снова таял от тихого, сразу прервавшегося смеха - а потом было уже и не до чего, звуки, всполохи, горячее сильное тело – сверху, руки вокруг, дыхание, как набат, грохот летящей по венам крови – потом что-то, похожее на взрыв, ослепительный, беззвучный, освобождающий – и полет в темноту, такую приятную, сладкую – не в одиночестве – крепкие руки обнимали его, не отпускали, и Джаред надеялся, не отпустят уже никогда. Потом трахались уже не так отчаянно, будто завтра конец света – утолив первый голод, неторопливо ласкались, Джаред игриво вцеплялся в загривок Дженсену, раздвигал коленом ему ноги – тот бесстыдно изгибался, рычал, подставлялся, как большая красивая, сильная кошка, Джаред входил медленно, со стоном, медленно-медленно, наслаждаясь каждой минутой, потом постепенно, подгоняемый высокими вскриками, разгонялся, долбил мощно в одну точку, пока Дженсен не кончал, и не повисал, весь взмыленный, дрожащий, на руках, и Джаред не укладывал его сам, облизывая – с головы до ног, вызывая снова довольное, неконтролируемое ворчание и стояк – и снова Дженсен, отдышавшись, подремав полчаса, полный сил, подкрадывался-притирался к нему со спины и впивался, сперва не больно, ласково – зубами в холку, словно спрашивая – будем еще? Будем – не отвечал вслух – а показывал всем телом, движениями Джаред – и они продолжали, и продолжали. Потом, уже под утро, Джаред вспомнил кое-что – Дженсен, почуяв, что настроение у него изменилось – так быстро настроился на него, чуткий, как радар – вывернулся из объятий и отодвинувшись, заглянул ему в лицо – такой сонный, довольный, натрахавшийся. При виде его лица у Джареда вылетело все из головы – хотелось снова – целовать, любить, до изнеможения доказывать свою любовь. Как будто услышав его мысли, Дженсен довольно улыбнулся, но смотрел все так же вопросительно. Джаред собрался, вспомнил, и тут же решил действовать – пока Дженсен такой – расслабленный, довольный. – Джен. Помнишь, ты говорил однажды… Дженсен прищурился, выжидая. – Такая речь. Ты был на редкость разговорчив в тот день. Я еще застукал тебя перед моим ноутом, помнишь? Дженсен на удивление – выглядел безмятежным. Всем своим видом словно говорил – продолжай. Джаред и продолжил, уже не улыбаясь, остро, внимательно смотрел в самые глаза Дженсена, говорил, и потихоньку приходил в волнение: – Ты сказал тогда – я все сделал неправильно. Что не должен был приезжать, не должен был искать тебя. Я согласен – все неправильно, но не в том смысле. Я – должен был вернуться. По-настоящему вернуться – не так, как приехал, словно в гости – а по-настоящему. Я должен был, потому что… Ну, потому, что сбежал, трусливо, глупо, а надо было – не знаю, не так? Я не смог убежать, все равно, я все равно был тут, сердцем, душой. Я старался стать сильным, уважаемым, я вернул себе статус альфы потому, что хотел доказать – тебе, что я… не слабак? Я не знаю. В общем, я должен был вернуться. А потом – потом второй пункт – поговорить откровенно. Признаться. Дженсен, затаив дыхание, смотрел на него, и Джаред снова не мог прочитать его эмоций – и говорил, говорил все быстрее, боясь, что не успеет, не получится, Дженсен прервет, или еще что-то помешает, его трусость, например: – Я люблю тебя. И я хочу, Джен, хочу поставить тебе постоянную метку. Боюсь тебя потерять, услышать снова, что временная не тянет даже на фиктивный брак, не хочу, чтобы кто-то сомневался – в моих чувствах – главное, не хочу, чтобы ты сомневался. Ты позволишь? Только не говори, пожалуйста, что я не подумал, что найду еще кого-то, что дурак, что ничего не понимаю, что испорчу себе жизнь… Не успел договорить – Дженсен в одно движение оказался рядом – впритык – вплотную, лицом к лицу, близко-близко, завел руку за спину, осторожно погладил поясницу, выдохнул в губы: – Не скажу. Не скажу, Джаред… Джареда охватило невероятное облегчение, даже слабость испытал – так хорошо стало, и словно плотину прорвало, обнял Дженсена, уткнулся носом в горячую шею, и говорил-говорил – жаловался: – Не отталкивай меня, Джен. Я столько передумал в эти дни – мама права, если бы мог, если бы только мог без тебя – женился бы давно, за восемь лет, но я не могу, мне никто не нужен, я просто не знал сперва – боялся признаться – себе, даже себе – только когда приехал сюда – понял… Что не могу. Больше – не могу, один – не могу. Так холодно. И сейчас – уехал, и чуть от тоски не умер, работа спасала, но сосало все время – внутри – тянуло, так больно. И Дженсен, его тоже, тоже прорвало – он, задыхаясь, шептал – говорил, тихо-тихо – страстно, горячо, прерывисто: – Джаред, мой Джаред… Я виноват, я сам… Я так все испортил, тебе ничего не оставалось, только бежать. И я не мог – к тебе, ты бы не понял, не принял, а потом… авария эта. Но это… наверно, должно было случиться, чтобы я тоже кое-что понял, Джаред… Никогда не думал, что сможешь простить. Ты… лучший, знаешь? Самый лучший, таких не бывает. Джаред таял от этих признаний, но голову – до конца – не терял, это потом, успеет еще, спросил взволнованно: – Можно? Дженсен, можно? Дженсен еще всматривался в его лицо – совсем чуть-чуть, недолго, потом улыбнулся и вместо ответа отклонил голову, подставляя Джареду шею. Джаред не думал долго – наклонился к ней, сперва поцеловал благодарно, почувствовал, как Дженсен вздрогнул, и тут же расслабился в его руках, готовясь к укусу. Изменить метку – из временной сделать постоянную – недолго, всего лишь какие-то пять – пятнадцать минут, метка поменяет цвет – с лилового до золотого, и кажется, ерунда – а все изменится, все станет – настоящим. Джаред еще раз поцеловал Дженсена, прошептал – сейчас, потерпи чуть-чуть – и вонзил вытянувшиеся клыки в бешено запульсировавшую алыми всполохами метку. Дженсен выгнулся в его руках, застонал – и обмяк, а вокруг снова танцевали, сплетаясь в кокон, новые энергии, яркие - сильные, живые. Дженсен сразу провалился в беспамятье, оглушенный изменениями, и Джаред, убедившись, что метка поменяла цвет, сам с трудом управляя руками-ногами – обнял Дженсена, и заснул, без снов, спокойно, ласкала со всех сторон, убаюкивала светлая новая измененная сила, к которой нужно было еще привыкнуть – как жить с ней, как управлять ею. Проснулся – по ощущениям – через век – страшно голодный, и отчаянно счастливый – и когда открыл глаза, сразу понял, откуда это счастье – Дженсен сидел на кровати, рядом с ним. Сияющий, с блестящими глазами, сидел скрестив ноги, бесстыдно голый, и уплетал с тарелки восхитительно пахнущий джаредов любимый шоколадный торт. – Мое, – взвыл Джаред, подскочил, и принялся отбирать остатки торта, уронил Дженсена на спину – тот смеялся, и тянул тарелку вверх, не давая ее опрокинуть, Джаред таки выбил ее, и потом собирал губами кусочки торта прямо с тела притихшего Дженсена, потом добрался до губ, слизал шоколад с них и, наконец, поздоровался: – С добрым утром, Джен. Дженсен в ответ – одним неуловимым движением, взметнулся вверх, вывернулся, прижал Джареда к постели. Оседлал его бедра, наклонился, поцеловал крепко, властно и ерзая, севшим от возбуждения голосом, проворчал: – Надеюсь, теперь каждое утро будет таким. Добрым… О да, Джаред надеялся тоже, но развить эту мысль ему не дали, а скоро и вовсе стало не до всяких мыслей, требовательный, пахнущий шоколадом рот Дженсена просто выбивал любые зачатки мыслей из головы, и последнее, о чем успел подумать Джаред – господи, о, господи, да! И пусть так будет всегда.